— Хорошо, — согласился я.
Но, оставшись один в той квартире, я чувствовал себя, честно говоря, не в своей тарелке. Мной владело непонятное возбуждение. Не уверен, что до этого мне когда-либо приходилось переживать более странное ощущение. Было бы недостаточно объяснять состояние, которое я тогда испытывал, только тем, что я уже предвидел, как сложатся надвигавшиеся события. И не оттого я чувствовал себя странно, что на всем вокруг меня лежала печать личности Осмунда. И не только потому, что я был охвачен неистовым, лихорадочным волнением и рассудок мой мутился от неизвестности и — конечно же! — от радости, что я нашел Хелен. Помимо всего этого было еще что-то. Я принялся обходить комнату, рассматривая все подробно, и первое, на что упал мой взгляд, была книга — тот самый томик «Дон-Кихота». Он спокойно лежал на длинном обеденном столе. Как же я был рад, что он не пропал! Этот томик внушил мне мысль о том, что невероятное приключение, в которое я ввязался, всего лишь мелкий эпизод в моей биографии. А жизнь на самом деле такая огромная, мудрая, справедливая…
Радость, охватившая Санчо Пансу, когда нашелся его осел, едва ли была сильнее моей, когда ко мне вернулся мой Санчо Панса.
Квартира была маленькая, состояла из гостиной, двух спален, ванны и крошечной кухни. Спальня поменьше, очевидно, предназначалась для прислуги. На эту догадку меня навел фотографический портрет молодой женщины — улыбка до ушей и море цветов, — стоявший на туалетном столике.
Обстановка в спальне побольше была по-монашески скромной. Она выходила в гостиную, что, как я позже обнаружил, явилось немаловажной деталью, учитывая дальнейшие события. Пол был грязный, в пятнах. Его покрывал небольшой, некогда яркий, но теперь выгоревший персидский ковер золотисто-персикового цвета с орнаментом в мелкую темно-лиловую елочку по краю. В спальне стояла узкая, с виду жесткая, кровать из черного дерева, комод с витыми медными ручками, зеркало в раме из черного дерева, инкрустированного серебряной нитью, и при нем — несколько старых серебряных щеток для волос, сильно помятых и потускневших. Упомяну еще буфет и два стула с плетеными сиденьями. Стены были голые, без картин. Но все это показалось мне сущими пустяками по сравнению с тем, что я там увидел. На кровати лежала шляпка, а на одном из стульев — пара дамских перчаток. Их оставила Хелен! Схватив перчатки, я тут же сунул их себе в карман. Скорее всего это было инстинктивное движение, и сейчас, вспоминая тот случай, думаю, что проделал я это совершенно бессознательно.
В моей бестолковой жизни мне довелось совершить немало бестолковых поступков. Во всяком случае, еще история эта не кончилась, а я уже очень и очень жалел о содеянном.
Вернувшись в гостиную, я в восхищении замер перед секретером, о котором уже шла речь выше. Это действительно была великолепная вещь! Миниатюры из белой и красной слоновой кости были так свежи по колориту, будто их выполнили не далее как вчера. Очаровательны были смешные сценки, изображенные на них. Цвета же отличались такой сочностью и глубиной, что казалось, они оживляют всю комнату, насыщая ее мягким, теплым светом.
Толстые портьеры пурпурного цвета не были задернуты. Я подошел к окну и выглянул на улицу. Снег ненадолго прекратился. И хотя его искрящийся белый покров был, насколько я мог видеть, еще тонок, в воздухе разливалось перламутровое сияние. На этом фоне суетились и бегали маленькие черные фигурки, как куклы, которые приводил в движение, дергая за ниточки, царивший над сценой невидимый кукловод. Ну какие же они все были важные! Как много они мнили о себе, как пыжились! Глядя на них, я воображал, что, спрятавшись за шторой, мог бы, хорошенько прицелившись из ружья, уложить их всех по одному. Как смешно они стали бы подскакивать и, не пикнув, падали бы в снег, распластываясь там чернильными кляксами на белой бумаге, а над ними продолжала бы мерцать россыпь рекламных огней, горели бы рубиновые и изумрудные звезды, разливал бы свои золотые искры бокал, мигали бы, то появляясь, то исчезая, разноцветные буквы… И только эти пляшущие огни продолжали бы жить на земле, где не осталось бы ни единой человеческой души…
Не думайте, что мною овладел приступ кровожадности, это далеко, далеко не так. Но с высоты, откуда я смотрел, мне все представлялось неодушевленным, игрушечным — и площадь, и людишки на ней. Господь Бог, сидя в одиночестве и позевывая на своем облаке, наверное, тоже частенько впадает в подобное заблуждение.
Звякнул колокольчик. Резкий его звук ворвался в тихую квартиру, отдавшись в моей спине предупреждающим толчком. Я вышел в переднюю, открыл дверь… Передо мной стоял Пенджли.
Уж если в тот вечер мне предназначалась роль удивлять моих друзей, то никого вид моей особы не поразил так сильно, как Пенджли. Был момент, что я даже подумал: сейчас он повернется и сбежит. И в самом деле, он слегка попятился назад.
— Входите, мистер Пенджли, — сказал я, — вас ждут.
Он осматривал меня с ног до головы. Как он был мне отвратителен в ту минуту! Затем, пожав плечами, он произнес:
— Вот уж кого не ожидал здесь увидеть, так это вас, мистер Ган. Давно мы с вами не встречались.
И правда, так давно, что я успел забыть его особенную манеру говорить. Время от времени он с шипением словно бы всасывал отдельные слова, будто ловил ртом мошек, а поймав, проглатывал.
— Да, — ответил я, отступая в сторону, чтобы дать ему войти, — лучше поздно, чем никогда.
Он снова метнул на меня недобрый взгляд — мало сказать, недобрый, еще и испытующий, и подозрительный — и переступил порог квартиры.
Сняв пальто и шляпу, Пенджли прошел в гостиную. Сколько я его помнил, он всегда передвигался бочком, озираясь по сторонам, как будто на всякий случай присматривал укрытие — за занавеской или за дверью. Но вот он оказался на середине комнаты и стоял там прислушиваясь, выставив вперед обтянутую кожей голову, разведя в стороны тощие руки и ноги, словно слушал не только ушами, но и всеми конечностями.
— А что, разве Осмунд не держит слуг? — спросил он.
— Честное слово, не знаю, — ответил я, — но в данный момент в квартире я один. Вы пришли немножко раньше назначенного времени.
На это он ничего не сказал и продолжал стоять, оглядывая комнату, принюхиваясь, как пес, к новым запахам.
— Странно. Нет электрического света, только свечи.
— Причуда Осмунда, — ответил я. — Наверное, он считает, что при свечах все выглядит красивее.
Пенджли взял со стола мой томик «Дон-Кихота», и я еле сдержался, чтобы не крикнуть ему, чтобы он оставил мою книгу в покое. Но, презрительно фыркнув, он положил ее на место. Затем уселся в испанское кресло, и его сухое, костлявое тело там угловато сложилось в какого-то членистоногого гада с лысой головкой и хищными, вывернутыми ноздрями, которые плотоядно подергивались.
— Ну, мистер Ган, позвольте узнать, что вы тут делаете, — сказал он.
Я улыбнулся:
— Все в порядке, Пенджли. В настоящее время я в гостях у Осмунда.
— Вовсе не в порядке, — возразил он, — я договорился с Буллером и Осмундом, у меня к ним дело. Остальные тут ни при чем.
— Совершенно верно, — согласился я. — Конечно, это дело не мое, и я здесь не останусь, если во мне не будет надобности. Но Осмунд будет минут через двадцать. Так что нам придется немного потерпеть друг друга.
Он окинул меня покровительственным взглядом с большой долей презрения:
— Надо же, вы снова появились. Пару раз слышал о вас. Дела-то у вас неважные, верно?
Ссориться с ним я не хотел, это пока не входило в мои намерения. Мне надо было еще кое-что из него вытянуть.
— Верно, — ответил я. — По правде говоря, совсем неважные. Между прочим, как раз об этом я и хотел с вами поговорить. Узнав, что вы придете, я подумал: может, у меня тоже будет возможность побеседовать с вами в частном порядке. Не знаю, что вы собираетесь предложить Буллеру с Осмундом, но вот чего я не возьму в толк: если это дело, по-вашему, стоящее, то почему бы вам не привлечь и меня?
Поистине нет границ человеческому тщеславию! Только что он поглядывал на меня крайне подозрительно, но одно мое льстивое словечко, и вдруг — вот до чего непомерно было его самомнение! — все его подозрения мгновенно рассеялись. Однако презрение ко мне усугубилось.
Пенджли потирал руки, точнее, только свои длинные, тонкие фаланги пальцев.
— Значит, вы совсем на мели, верно? Что ж, это меня не удивляет… — Он перешел на доверительный тон. — Послушайте, а вы ведь можете кое-что мне прояснить. Я понимал, что, предлагая эту встречу, в какой-то степени иду на риск. Осмунд с Буллером получили по заслугам за ту кражу. Да их и так бы поймали. Понятно, что после этого они вряд ли питают ко мне особо дружеские чувства. Разумеется, с моей стороны было немного смело предлагать им встретиться со мной, но сегодня я нахожусь здесь именно с этой целью. Я рисковал всю жизнь, но мне всегда это сходило с рук. Скажите мне, Ган, они все еще злятся на меня из-за того старого дела?
— Да, они сердились на вас некоторое время, — сказал я. — И это естественно. Они никак не могли понять, зачем вы так с ними поступили, зачем выдали их.
— У меня были на то свои причины, — важно напыжась, ответил он. — Между прочим, я не сделал им ничего плохого. Ведь их все равно поймали бы. В этом деле они просто младенцы. А себе я здорово помог. Тогда у меня все так складывалось, что мне обязательно надо было подыграть полиции.
— Понимаю, — отозвался я, кивнув головой, — очень разумно с вашей стороны.
— Так вы думаете, они больше не злятся на меня?
— Ну, видите ли, — отвечал я, — это было так давно. Нельзя же держать камень за пазухой всю жизнь, это бессмысленно.
Похоже, ему сильно полегчало от моих слов.
— Я и сам так думал, — произнес он, с характерной для него манерой засасывая слова вместе с воздухом.
— И все же, — продолжал я, — не уверен, что теперь они охотно доверятся вам.
— О, им нечего бояться, — сказал он. — На этот раз я их не выдам. Наоборот, их ждет очень выгодное дельце, очень,