Петр Леонидович, насупив брови, скучно разглядывает узоры ковра под ногами. У Ирины Федоровны, напротив, чуть испуганное ожидание во взгляде. Директор решил поговорить обо всем. И о том, что учителю со старым багажом век не прожить. Надо в гору шагать, Гликерия Павловна! Географичка обиженно подожмет румяные губки, проворчит что-нибудь вроде «как знаем, так и шагаем», потом грустно кивнет головой и согласится.
Или вот Петр Леонидович…
Умный учитель, а с классом разлад. Класс виновен, но, должно быть, и учитель не ищет путей. А Ирине Федоровне надо сказать, что одними красивыми лекциями грамоте учеников не научишь.
Когда очередь дошла до седьмого «Б», Андрей Андреевич услышал вопрос, которого ждал:
— Кажется, в классе движения пока не заметно?
— Пока мало заметно, — ответил Андрей Андреевич.
— А пора бы сдвинуться с места, — повторил директор почти те же слова, которые совсем недавно Андрей Андреевич сказал себе сам.
Едва речь зашла о седьмом «Б», математик резко выпрямился в кресле.
— В этом легкомысленном и неприятнейшем классе… — начал он тонким от раздражения голосом.
— Седьмой «Б» неприятен! — всплеснув руками, воскликнула Гликерия Павловна. — Чем он вам не пришелся по сердцу? Седьмой «Б»… Ну и ну!
— Если в классе ходят на головах…
— Да ведь дети! Ребятишки еще! — укоризненно прервала Гликерия Павловна. — Андрей Андреевич, что вы молчите? Плох ли ваш класс?
— Плох, Гликерия Павловна.
— Ну и ну! Да чем, объясните!
— Класс плох тем, Гликерия Павловна, что недостаточно хорош, — ответил Андрей Андреевич.
— Самокритика! — понимающе кивнула Гликерия Павловна и обмахнула кружевным платочком разгоревшиеся щеки.
— Позвольте, товарищи, и критикой заняться, — желчно заговорил Петр Леонидович. — Вы, Андрей Андреевич, мастер. Вы два месяца в классе. Мы надеялись — с вашим приходом дела сразу повернутся по-новому. Однако где перелом, я вас спрашиваю? Нет перелома! Ваш класс требует крутых и решительных мер. Где эти меры? Андрей Андреевич, извините меня, вы либерал — ваш класс скоро на головы встанет… Извините, я высказался и хотел бы услышать ответ.
— Крутых мер не знаю, в мгновенные переломы не верю, — ответил Андрей Андреевич.
Петр Леонидович откинулся в кресле, лицо его приняло безразлично-скучное выражение.
«Чего от вас ждать, в таком случае?» — говорило это погасшее лицо.
— Твое предложение, Андрей Андреевич? — обратился директор к старому другу.
Они тридцать лет проработали вместе в школе. Кто-кто, а уж директор знал, что от Андрея Андреевича есть чего ждать.
— Я не всё сразу увидел в классе, — ответил Андрей Андреевич. — Теперь кое-что в нем разглядел. В классе много хороших ребят. Все в разброде. Каждый сам по себе. Пора организовать актив. Класс пойдет за активом. Единственный путь для всех классов и школ, но… требует времени.
— Зачем вам создавать новый актив, когда он у вас уже есть? — брюзгливо возразил математик. — Юрий Брагин! Чем не актив?
— Один — не актив. Один в поле не воин, да и воин, пожалуй, не тот.
Петр Леонидович решил больше не вмешиваться. Разговоры и разговоры! Довольно он их наслушался!
Он так и промолчал бы до конца собрания, если бы внимание его не привлек молодой и немного застенчивый голос:
— Позвольте мне внести предложение.
Петр Леонидович поднял глаза. Говорила председательница родительского комитета Анастасия Вадимовна Марфина.
— Школе трудно воспитывать детей без поддержки родителей. А родители плохо помогают. Отчего? Одним некогда. Другие сами не умеют и не знают, что такое воспитывать. Иные даже портят и калечат детей. У меня давно в голове одна мысль, я думаю… — Анастасия Вадимовна замешкалась, боясь, не показалась бы учителям ее мысль неосуществимой фантазией, но взглянула на Андрея Андреевича, тот внимательно и с участием слушал. — Вот что я думаю: организовать при школе университет для родителей. Не возражайте, пожалуйста, Петр Леонидович, погодите спорить! Может быть, слишком громкое название — университет! Но ведь дело не в названии, а в сути. Вы, учителя наших ребят, и в родительском университете будете нашими лекторами. А может быть, и мы вам поможем, Петр Леонидович?
Он не сразу нашелся. Какая дерзость! В чем собирается ему помогать эта председательница родительского комитета, которая, наверное, не помнит, как решить уравнение с двумя неизвестными?
«Уж не смеется ли она надо мной?» — подозрительно подумал Петр Леонидович.
Нет, она смотрела на него серьезно.
— Не сердитесь, Петр Леонидович… Вот, вы сразу уже и рассердились.
— Откуда вы взяли? — смутился Петр Леонидович. Действительно, он слишком часто стал сердиться. Надо следить за собой. — Пожалуйста, организуйте свой университет, — безразлично произнес он, пожимая плечами.
— А вы не отмахивайтесь. Если мы вам не сумеем помочь, вы нам нужны.
— Молодец, Настя! — рассмеялся Андрей Андреевич. — Вот это — по-суворовски. Удивить — победить.
В ДОМЕ МАРФИНЫХ
Каждому, кто появлялся у Марфиных, при первой же встрече с этим приветливым домом становилось ясно, что душой его была Анастасия Вадимовна. Это понял и Брагин, когда однажды в воскресный вечер попал к Марфиным в гости.
Василий Петрович с удовольствием принял неожиданное для него приглашение декана факультета Михаила Осиповича Марфина. Они не первый год работали вместе в институте, где Василий Петрович по совместительству читал небольшой курс лекций, но близости между ними не возникало. Марфин представлялся Василию Петровичу простоватым мужичком, с типичным волжским говором на «о», с интересами не дальше учебных программ и наивно восторженной любовью к родному городу, где прожили век его прадеды и деды, да и сам он всю жизнь. Михаил Осипович был вполне удовлетворен своим местом в жизни и, должно быть, счастлив в семье. Это довольство казалось Василию Петровичу ограниченностью. Однако Марфин был деканом факультета, подружиться с ним не мешало. Василий Петрович придавал большое значение деловым связям. Он охотно согласился прийти к Марфиным побеседовать за чашкой чаю.
— Беседа, видите ли, предстоит не очень обычная… — замялся Михаил Осипович. — Так вы уж, пожалуйста, приходите. Мы ждем.
Из всех затей Анастасии Вадимовны эту последнюю — организацию при школе родительского университета — Михаил Осипович считал, и не без оснований, самой трудной и сложной.
— Всё-то ей надо больше других! Всё-то фантазии ее одолевают! — ворчал Михаил Осипович, зная очень хорошо, что эти-то «фантазии» он больше всего и любит в жене.
А Василий Петрович уловил в приглашении декана приятный для себя намек.
«Не перейти ли в самом деле на штатную работу в институт? — думал он, собираясь к Марфиным. — Сидишь, сидишь в техническом отделе на заводе, а перспектив на продвижение никаких. Что же? Предложат полную нагрузку лекций — соглашусь, пожалуй. Перейду».
Он зван был с женой и долго раздумывал, одному идти или вдвоем. Василию Петровичу нравилось показываться на людях с женой. Ее красота привлекала внимание, и Василий Петрович пыжился от гордости. Но последнее время в поведении Елизаветы Гавриловны и во всем ее облике появилась непонятная Василию Петровичу замкнутость, которая смущала его. Казалось, что-то в Елизавете Гавриловне ежеминутно грозило взорваться.
«Пойду один», — решил Василий Петрович.
Помимо всего, он не любил вести деловые разговоры при жене. Мало ли что бывает! Глядишь, и подольстить придется. Он представил, как, вернувшись из гостей, Елизавета Гавриловна скажет: «Ведь ты считал Марфина ограниченным?» — и поглядит на мужа долгим, пристальным взглядом.
Ох, этот дурацкий, неулыбающийся, что-то выпытывающий взгляд!
«Вам хорошо, голубушка, сидеть дома, на всем готовеньком, да критикой заниматься. Нет, пойду один!»
И Василий Петрович отправился в гости.
Одноэтажный деревянный, с узорчатыми наличниками флигелек, каких немало понастроило в прошлом веке городское мещанство, решительно не понравился Василию Петровичу, привыкшему к комфорту новых домов. Но за окнами флигеля шумел сад, в комнаты доносился его мерный, величавый говор, и, как ни чужд был Василий Петрович поэзии, что-то тронулось в его сердце, когда впервые за эту весну он так близко увидел светлое облако зелени и тихо раскачивающиеся розовые стволы сосен. Он был крайне разочарован, когда убедился, что приглашен к Марфиным не один. Вскоре за ним пришли Новиков и Андрей Андреевич. Вот уж кого Василий Петрович не имел вовсе желания здесь встретить! Ну и назвали же эти Марфины гостей! Пришел угрюмый сухопарый математик. Пришла учительница музыки, старая женщина в черном шелковом платье, с белой ниточкой жемчуга на шее и высоким гребнем в седых, искусно уложенных волосах, явились еще какие-то люди, члены родительского комитета школы, и Василий Петрович понял, что о деловых переговорах с деканом факультета сегодня не может быть и речи. Декан, как всегда всем довольный, с одинаковым радушием встречал приходящих, усаживал за стол и каждому сообщал:
— У Анастасии Вадимовны новый замысел, видите ли… Поручение школы. Вот мы решили устроить нечто вроде предварительного совещания.
«Черт меня принес на это совещание! Своих не хватает!» — выругался в душе Василий Петрович. Он чувствовал себя обманутым и зол был страшно. Анастасия Вадимовна рассказывала о поручении школы, а Василий Петрович думал: «Пропал вечер, пропал!»
Меньше всего он собирался заниматься организацией родительского университета при школе и, уж конечно, не испытывал никакой нужды в нем учиться. И все-таки что-то в словах Анастасии Вадимовны постепенно заражало его любопытством.
Она оказалась способным агитатором. Василий Петрович слушал, смотрел на нее и невольно поддавался очарованию простоты и безыскусственности, которые и составляли главную силу этой милой женщины.
«А ведь, пожалуй, она права, — незаметно для самого себя начал он соглашаться. — Родительский университет? Не для таких, конечно, как я… Но мало ли у нас семей, где в воспитании разбираются не больше, чем я в испанских наречиях!