Вот Новиков… Что такое Юрий рассказывал о его сыне? Бездельником, кажется, растет, грубияном? А ведь в школе они вместе. Каждый день перед глазами пример. Да, да, пусть организуют университет для родителей. Надо поддержать».
И он первым поддержал Анастасию Вадимовну. Он тонко и умно развил свою мысль о том, как для «наших» детей (Василий Петрович понимающе улыбнулся Марфиной) важно создать в классе подходящую среду. И Анастасия Вадимовна права, и школа верно решила — пора взяться за нерадивых родителей. Анастасия Вадимовна внимательно слушала Брагина, и Василию Петровичу казалось, что она горячо его одобряет. Он все больше проникался к ней симпатией. После Василия Петровича говорили другие. Потом высказался и Павел Афанасьевич Новиков и открыто признался, что ничего не смыслит в воспитании.
«Так я и предполагал», — с удовлетворением подумал Василий Петрович.
— Воспитываю, как бог на душу положит, — признался Новиков. — Больше совести своей слушаюсь. А иной раз станешь в тупик. Знаний-то нет!
Василий Петрович снова многозначительно улыбнулся Марфиной, всячески стараясь ей показать, что из всех присутствующих здесь людей по-настоящему образованный человек один только он.
— Теория теорией, — говорил между тем Новиков, — но нам и практикой не мешает заняться. Вы, Анастасия Вадимовна, поделились бы опытом…
Но тут случился конфуз.
По случаю сбора гостей Шурик был отпущен гулять. Однако, как ни выпроваживала его Анастасия Вадимовна из дому, именно сегодня у Шурика не было никакого желания гулять. Наоборот, на него вдруг напала охота готовить уроки. Он заранее перетащил учебники в комнату родителей, где спала в коляске Татьяна. И Ольга пришла к ним с книжкой.
— Если так, сидите взаперти и не показывайтесь, — сказала мать и закрыла дверь.
Едва в доме появился первый гость, Шурик отложил в сторону учебник и занял позицию у двери.
— Важный какой-то пришел. Похож на индюка, — шепотом сообщил он сестре.
— Да? Кто бы это мог быть? — спросила Ольга.
Они по очереди стали рассматривать в щелку сначала Василия Петровича, потом всех остальных.
— Нагляделась? Хватит с тебя! — отстранил Шурик Ольгу. — Это мой наблюдательный пункт. Ты садись за стол, а я по беспроволочному телеграфу буду докладывать тебе обстановку. Я разведчик, а ты будешь штаб.
— Когда мама начнет им делать доклад, пусти меня посмотреть, — сказала Ольга.
— А ты не глядя слушай.
— Пусти, Шурик, по-доброму тебе говорят!
— Не пущу. Что ты, маму не видела?
— Несправедливо, Шурик. Захватил место!
— Не захватил, а занял. Я не захватчик.
Ольга рассердилась и отошла от двери.
— Ольга! Ольга! — зашептал Шурик спустя некоторое время. — Мама делает доклад!
Она не ответила.
— Ольга! Ольга! Мама кончила. Гости высказываются.
— Неинтересно. Отстань!
— Слушай, Ольга! — снова окликнул Шурик. — Что это за отец такой, не знает, как воспитывать?
— Какой еще отец? Пусти, я погляжу.
— Успеешь. Он долго будет высказываться.
— Пусти!
Они тихонько боролись за место у двери, пока оба на нее не навалились. Дверь распахнулась, и Шурик с Ольгой вылетели в столовую.
— Явление из «Ревизора»! — раскатисто захохотал Андрей Андреевич. — Бобчинский, Добчинский, проверьте: на местах ли носы?
Ольга мгновенно поднялась с пола, машинально отряхнула платье и, сгорая от стыда, убежала обратно.
Шурик не возражал сойти и за Бобчинского. Он пощупал свой нос, сказал: «Здравствуйте!»-и остался с гостями. Он подошел к матери и потерся щекой о ее плечо.
— Мы хотели подсмотреть в щелку., что у вас тут, и подрались нечаянно, — сказал Шурик.
А она-то собиралась делиться своим педагогическим опытом!
Громче всех засмеялся тот отец, который недавно признавался, что не умеет воспитывать. Впрочем, все засмеялись. А Василий Петрович, которому очень хотелось доставить хозяйке дома приятное, погладил Шурика по голове и произнес ласковым тоном:
— Очаровательный мальчик!
Так он привык говорить всем знакомым о их детках, не различая деток ни в лицо, ни по имени.
Шурик терпеть не мог, когда посторонние люди гладили его, как малыша, по головке.
— Откуда вы знаете, что я очаровательный? Вы и видите меня в первый раз.
В комнате возникло легкое замешательство. Математик глухо покашлял и с неожиданным облегчением решил про себя: «Все, я вижу, они сорванцы!»
— Иди сейчас же отсюда! — сердито прикрикнул на Шурика Михаил Осипович.
У него так и чесалась рука шлепнуть мальчишку: оконфузил их с матерью!
Но Василий Петрович не почувствовал никакого смущения:
— Святая простота! Непосредственность!
Так по милости Шурика обмен педагогическим опытом на этот раз не удался. Зато судьба родительского университета была решена.
Василий Петрович Брагин не увидел ничего странного в том, что Анастасия Вадимовна именно его особенно просила принять участие в работе, он лишь испугался, когда она пообещала в это дело втянуть и его жену.
— Жена у меня нелюдимка, домоседка! Да и здоровье, знаете ли…
Василий Петрович улыбнулся самой обворожительной из своих улыбок и поклонился, приложив руку к груди: рассчитывайте на меня!
Он возвращался от Марфиных со смешанным чувством досады (вопрос о его переходе в институт так и не сдвинулся с места) и вместе с тем острого интереса к жизни семьи, которой управляла эта веселая и серьезная женщина.
Но чем ближе Василий Петрович подходил к своему собственному дому, тем больше его одолевали сомнения. Беспокойно живут Марфины, хлопотно! Сегодня родительский университет, завтра еще что-нибудь. Глядишь, а обеда вовремя нет, носки не заштопаны, пыль, хаос, беспорядок! Да, в конце концов, и свой собственный сын без надзора останется.
«Сам-то я с какой радости ввязался? — удивлялся себе Василий Петрович. — Нет уж, лучше подальше от их суеты. Без меня обойдутся. Мало у меня своей работки, в самом деле? Да и не получится у них ничего. Поговорят — тем и кончится…»
Елизавете Гавриловне о своем посещении Марфиных Василий Петрович ничего не сказал.
ТЫ У МЕНЯ НЕОБЫКНОВЕННЫЙ, ОТЕЦ!
В тот воскресный вечер, когда у Павла Афанасьевича в семье Марфиных завязывалась новая дружба, Володя был дома.
Бабушка спала. Вечер был одинокий и тихий. Володя невольно задумался о своей жизни.
Все хорошо в его жизни, и одно только плохо и грустно: затянувшиеся холодные отношения с отцом. Володя не мог заставить себя подойти к нему и сказать: «Погляди-ка мой табель. Задумал — добился!»
Отец молчал, и Володя молчал.
Бабушка не раз журила Володю:
«Надулся, как сыч! Повинись, мил человек! Вина с плеч долой — и на сердце покойно. У, норовистый!»
Этот норов Володе просто жить не давал. А что он мог поделать?
Раздался звонок. Володя с таким равнодушным видом пошел открыть дверь, что отец никогда не догадался бы, как его ждали.
Но это был не отец. Вошла Екатерина Михайловна. Она была в голубом весеннем костюме, в белой шляпе с широкими полями — такая красивая, что Володя даже не сразу ее узнал.
— Папы нет, а бабушка спит, — сказал он.
— В таком случае, я с тобой посижу, — ответила Екатерина Михайловна и села, положив на колени белую шляпу с незабудками. — Ну, что же ты меня не занимаешь? Хозяин должен что-нибудь придумать, чтобы гостье не было скучно.
Задала она задачу Володе! Он с шумом передвинул стул, надеясь разбудить бабушку. Бабушка не просыпалась. Тогда Володя спросил Екатерину Михайловну, не слышала ли она, какая команда выиграла сегодня на футболе. Нет, Екатерина Михайловна не слышала. Он долго размышлял и наконец задал новый вопрос:
— Как вы думаете, сколько сейчас времени?
Екатерина Михайловна закрыла лицо шляпой и беззвучно смеялась, а Володя молча смотрел, как колышутся незабудки. К счастью, вернулся отец. Может быть, случилось что-то хорошее или неожиданный приход Екатерины Михайловны его так обрадовал — отец словно забыл о размолвке с Володей.
— Сынок! Живо чайник! Мыслимое ли дело, такую редкую гостью не попотчевать чаем? Мы и наливочки сыщем, если новости добрые.
— Добрые новости, Павел Афанасьевич!
В кухне громко шумел примус, словно торопился наверстать упущенное Володей время. Чайник закипел в один миг.
Екатерина Михайловна расставила посуду, нарезала тоненькими ломтиками хлеб и веером разложила их на тарелке.
Отец налил в рюмки тягучую сладкую наливку. Кровь бурными толчками разнесла веселое тепло по всему телу Володи. Хорошо! Отец снова весел, дома уютно, интересно слушать разговор отца с Екатериной Михайловной.
Новости были необыкновенные. Володя узнал, что Петя Брунов, этот ладный и ласковый парень, который ему понравился с первого раза, был на волосок от увечья. Хорошо, что сорвавшаяся со станка скалка пролетела, по счастливой случайности, мимо, задев его лишь за плечо.
Екатерина Михайловна рассказывала, что сегодня навестила Петю в больнице, что скоро он вернется на завод, и глаза у нее блестели тем радостным оживлением, которое делало ее лицо красивым и новым.
Отец неторопливыми глотками пил крепкий чай и молча слушал Екатерину Михайловну.
— Какой случай, Павел Афанасьевич! — возбужденно говорила она. — Счастье, что кончилось благополучно… Но как будто нарочно это произошло, чтобы агитировать за ваш механизм. Ведь теперь ясно всем — ваш механизм навсегда прекратит аварии. Что делать путягиным? Сдаваться! Сама жизнь толкает староверов на новое.
— Поглядим, что опыт покажет, — задумчиво ответил Павел Афанасьевич.
— Павел Афанасьевич! Вы… вы не будете ждать Петю? — с тревогой спросила Екатерина Михайловна.
Он молчал. Радостное оживление на лице ее сразу погасло, словно фонарик притушили внутри.
— Брунов выйдет из больницы через неделю, — робко сказала она. — Может быть, раньше. Возможно, он выйдет через пять дней, Павел Афанасьевич!
— Пять дней… Механизм-то готов? — полувопросом ответил Павел Афанасьевич.