— Петруша! Здорово, сынок! — раздался над его ухом громкий голос, и широкая рука легла на плечо.
Он обернулся и увидел Дементьева. Хотя секретарь партбюро и сам был не стар, всех молодых парней и девчат он называл сынками и дочками.
— Заскучал? — спросил Дементьев, кивком указывая на станок и щуря близорукие глаза.
— Соскучился, Сергей Ильич!
— Идем. Поговорить надо, Петя.
Они пришли в красный уголок, и Дементьев, все так же ласково щуря на Петю глаза, спросил:
— Что мать? Справляется с жизнью?
Он помнил и знал все обстоятельства жизни сотен рабочих своего цеха! Он помнил, что Петя вырос без отца (отец Пети погиб во время войны), что у него трое братьев и младший, Костенька, зовет его «папаня Петя».
Петя любил рассказывать Сергею Ильичу о доме. Так, наверное, с задумчивой улыбкой слушал бы его рассказы отец.
— Страна за мир борется. А ты, Петя, как думаешь?
— Буду бороться! С этой мыслью и на завод приехал.
— По-бруновски сказано! Другого слова я от тебя и не ждал, — промолвил, любуясь Петей, Дементьев. — Становись на вахту мира, сынок!
…Петя так устал за этот длинный день, который начался еще в деревне у матери, что, придя в общежитие, сразу лег и, едва положив голову на подушку, тут же уснул.
Утром его разбудил тихий шепот. Ребята собирались на работу.
— Алеша! Никита! Я с вами, — сказал Петя товарищам.
Он вскочил, окатился в умывальной холодной водой — вчерашней усталости как не бывало.
Он выложил на стол деревенскую снедь — пироги, мед, лепешки:
— Заправляйтесь, ребята!
Встал и дядя Миша и вместе с ребятами сел пить чай.
Дядя Миша работал сменщиком Пети, он был старостой комнаты и старшим по возрасту — ему было лет сорок. Семья и дом дяди Миши погибли во время войны от бомбежки.
У него ничего не осталось, кроме завода да койки в общежитии, отгороженной от молодых ребят шкафом.
— Позавтракать, что ли, с вами зараз? — сказал дядя Миша, покосившись на Петю. — Плесните маленько чайку. Весь небось не сопьете?
— Ешьте вволю! Мать на всю нашу комнату гостинцев прислала. Всех велела досыта накормить, — радушно угощал Петя товарищей.
— Угадал, дядя Миша! То-то встал рано, — засмеялся Алеша.
Дядя Миша, крякнув, взялся за пирог. Он ел и исподлобья поглядывал на Петю.
— К празднику вырядился? — ворчливо спросил дядя Миша, заметив на Пете новый костюм.
Сам он, скупясь, надевал на завод бросовую одежонку.
— К празднику. На вахту мира, дядя Миша, готовлюсь встать.
— Вахта мира? — молча выпив три кружки чаю с медом, снова заговорил дядя Миша. — А разница в чем? Вахта не вахта — стой каждый день за станком восемь часов да собирай шины. Разница, спрашиваю, какая?
Он удивительно умел прикидываться простачком, и тогда его голубые, глубоко посаженные под растрепанными бровями глаза становились бесцветными, а лицо принимало бестолковый, непонимающий вид.
— Не тебе бы спрашивать, дядя Миша! Скоро в тебе сердце уснуло. Сторонкой идёшь. Сторонний ты человек, дядя Миша.
— Как ты сказал? — вскинулся дядя Миша. — Птенец желторотый! Объясни, что сказал?
Но ни Пети, ни ребят в комнате уже не было. Дядя Миша остался один. Он посидел за столом, не спеша прибрал оставленные Петей гостинцы, всё до крошки спрятал в его тумбочку и закружил по комнате, насупив брови, под которыми глаза сейчас жили тоскливо и зло. Потом он вытащил из-под кровати сундук, битком набитый разным добром. Этот сундук дядя Миша никогда не открывал на глазах у людей.
На дне сундука, под добром, лежала фотография. Дядя Миша вынул фотографию, развернул тряпку, в которую она была с заботой завернута, и долго держал перед глазами потускневшую от времени карточку.
На фотографии сняты были он сам и его молодая жена с толстым, кудрявым ребенком на руках.
Жена сидела на стуле, опустив наплаканное лицо, а он стоял рядом, опершись растопыренной рукой жене на плечо. Они снялись перед уходом его на войну.
— Слыхали, что выдумал? — сказал дядя Миша, то близко вглядываясь в фотографию, то относя подальше от глаз. — Слышал, малый, как твоего батьку честят? Эхма-а! Ни за что ты, Петька, обидел меня. Скородумный ты, Петька! Одно слово — пес!
Дядя Миша махнул рукой, спрятал в сундук фотографию и пошел на завод.
Поперек цеха висело красное полотнище:
«Товарищи сборщики, трудовыми подвигами боритесь за укрепление мира!»
Полотнища висели всюду — у входа в цех, на стенах, в красном уголке.
Петя пришел в цех задолго до начала утренней смены, Снял пиджак, засучил рукава, обул тапки, проверил и сам развесил запасы полуфабрикатов, и, пока его сменщик, сняв с барабана покрышку, протирал щеткой станок и затоптанный вокруг станка пол, молча пережидал последние минуты.
Мастер комплекта Виктор Денисович Грачев проверил семь своих станков и, убедившись, что всё в порядке, сборщики на местах, полуфабрикаты подготовлены, в последнюю очередь подошел к Пете и остановился возле него.
— В норме? — коротко спросил он, опытным взглядом окидывая станок, подготовленный для сборки материал и самого Петю.
Петя кивнул.
— Главное — не робеть! Смелость — силе воевода, — пожав Петины холодные пальцы, сказал Виктор Денисович.
Петя встал к станку.
Он и сам не знал до сих пор всей своей силы.
Движения рук, каждый шаг, воля — все подчинено одной цели.
Впрочем, начав собирать вторую покрышку, Петя не думал уже ни о чем, кроме того, что нельзя терять ни одной лишней секунды.
Дело заключалось не в одной быстроте и не только в напряжении сил'.
Вот, вместо того чтобы всем корпусом обернуться назад, где раньше висели и лежали детали сборки, он тянется вправо и, почти не глядя, берет. Экономия. Петя приготовил и разложил все детали — сейчас каждая сама шла ему в руки. Вот пущен в ход незатейливый инструмент для «состыкования» — скрепления концов резинового браслета. Экономия. Каждое движение — мысль, расчет, точность! Петя не зря поломал голову и мысленно взвесил и выверил каждый свой шаг у станка.
Молнии-сводки сменялись через каждые тридцать минут.
Товарищи! За два часа на вахте мира на таких-то, таких-то станках собрано столько-то лишних покрышек.
Вдоль стены, против комплекта Грачева, комитет комсомола вывесил молнию.
Из главной диспетчерской радио призывало рабочих: «Товарищи, вставайте на вахту мира!»
А на Петином станке мелькали, мелькали, мелькали браслеты, брекеры, протектора, и со станка сходила покрышка за покрышкой.
Екатерина Михайловна отозвала мастера в сторону:
— Виктор Денисович! Что это такое? Он все еще набирает темпы. Это чудо! А вдруг — брак? Вдруг сорвется?
И как будто главный диспетчер завода угадал ее беспокойство, радио передало по всем цехам новое сообщение диспетчерской:
— На вахте мира Бруновым выполнено сто пятьдесят процентов дневной нормы. Со станка Брунова сходят покрышки отличного качества. Рабочие, вставайте на вахту мира! Рабочие, боритесь за мир!
Екатерина Михайловна подперла кулаками подбородок, долгим взглядом поглядела на Петю, на его усталое, с плотно сомкнутым ртом лицо и снова пошла по цеху.
Празднично звучало радио:
— Да здравствует мир и труд на земле!
Под гулкими сводами цеха величаво поплыли звуки Государственного гимна. Кончилась смена. Тогда только Петя поднял глаза, увидел возбужденные лица вокруг и вздохнул в полную грудь.
— Встаю на вахту мира! — послышался голос. Дядя Миша снял кепку, швырнул на пол, но тут же нагнулся, поднял и, стряхнув, спрятал в карман. — Брунов! Сменяю. На вахту мира пришел.
Он сбросил куртку, засучил рукава и встал к станку.
— Сторонний, говоришь? — пробурчал он, не глядя на Петю. — Покажу вам, какой я сторонний…
— Итак, братцы, — говорил Виктор Денисович, весело встряхивая рыжеватыми кудрями, — наш комплект встает на вахту мира. Братцы, не ударим лицом в грязь!
Но победа давалась в руки не сразу. Началась она с того, что в цех доставили первую партию изготовленных механических скалок. Настала пора приступить к массовому их освоению. Хотя станок Брунова давно уже работал с механической скалкой и не только сам Петя — все три сменщика овладели искусством ею управлять, большинство рабочих все же к новшеству относилось недоверчиво. Так сильна была привычка к испытанному способу сборки, что все похваливали новый механизм, но применять на своем станке не торопились.
Павел Афанасьевич был уверен в том, что теперь, когда преимущества механической скалки стали наглядны, сборщики кинутся на нее чуть не в драку. На деле оказалось не то.
— Попробуем с Путягиным договориться, — решил Павел Афанасьевич.
Он его не любил, с личной просьбой никогда бы к нему не обратился. Но ведь великолепный, знающий сборщик Путягин — смышленый мужик, не может быть, чтобы не понял выгоды нового способа сборки.
«Уговорю. Нет такого человека, чтоб хоть раз не потянуло в полет! Расшевелим Кузьму Кузьмича. Загорится!»
Павел Афанасьевич разыскал Путягина во время обеденного перерыва в столовой.
— Путягин, давай берись за новое! Неужели охота от Брунова отставать? — попробовал он сагитировать сборщика.
Но нет, ничего не получилось.
— Я план выполняю с лихвою, — заладил Путягин. — А как работать — мое личное дело. Как по вкусу, так и работаю. Всякому мастеру свое мастерство.
Павел Афанасьевич сразу вспылил:
— Твое мастерство быльем поросло!
— Новому молодых научите, — смиренно возразил Путягин. — Стар я стал переучиваться.
— Старый конь борозды не испортит, — продолжал убеждать Павел Афанасьевич, хотя уже закипал раздражением. — Кузьма Кузьмич, ты сборщик ретивый.
Путягин молча доел кашу, вытер рот, положил ложку на стол и ушел из столовой.
— Ретивому коню тот же корм, а работы вдвое, — проговорил он, встав за станок, благо в шуме станка ничего не слыхать: говори с самим собой вволю.
Павел Афанасьевич пошел в партбюро.