— Повадился журавль по воду ходить, тут ему и голову сложить! — крикнул Толя Русанов.
— Ваш «Зоркий глаз» за дисциплину взялся? — сказал Чумачов. — Помогает?
— Еще как! — хвастал Толя. — Теперь у нас на уроках порядок. Мы теперь без дисциплины не можем.
— Надо у вас позаимствовать опыт, — сказал Чумачов.
Через день Коля Зорин с таинственным видом спросил Володю:
— Заходил к десятиклассникам?
— Нет.
— Идем. Что увидишь!
Володя догадывался, что может увидеть в десятом классе. Неужели они «позаимствовали» опыт?
Действительно, через стену десятого класса протянулся плакат, точно такой, как у них, с тремя такими же восклицательными знаками.
— Привет передовикам! — крикнул Сергей Чумачов.
Скоро еще один класс объявил борьбу за минуты.
— У нас в школе начинается движение — ты заметил, Володя? — спросил Толя Русанов.
— Движение-то начинается, а кто по математике в хвосте ковыляет?
— Ох-хо-хо! — засмеялся Русанов. — Вспомнил давнее прошлое! Погоди, я вас всех удивлю!
— Чем ты нас удивишь?
— Я математику теперь считаю самым первым предметом. И у Петра Леонидовича ко мне возникла симпатия.
Неизвестно, возникла ли у Петра Леонидовича симпатия к Толе Русанову, но он с охотой шел в восьмой «Б». Правда, на его уроках и сейчас не всегда царила мертвая тишина. Да и не нужна была она Петру Леонидовичу.
Надо, чтобы ребята соображали и думали. Чтобы математика им была интересна. Вот чего он добивался! Раньше слишком многое мешало Петру Леонидовичу вызывать в учениках этот интерес. Они сами мешали ему и себе. Но, должно быть, они поумнели.
— Головастые у вас, однако, ребята! — сказал математик Андрею Андреевичу.
— Кажется, тронулся в путь мой восьмой боевой! — ответил Андрей Андреевич.
Пожалуй, если бы в учительской снова возник спор о праве учителя иметь любимых учеников, Андрей Андреевич мог сказать теперь так: «Бывают и любимые классы».
В этом классе Андрея Андреевича больше всего беспокоила жизнь Юрия Брагина.
Вначале Юрий не пропускал случая посмеяться над затеей ребят.
«Придумали игру! Детки!» — пренебрежительно говорил он всякий раз, когда после уроков Володя, Коля Зорин или Кирилл читали ребятам коротенькие сообщения о событиях дня. Сообщения были лаконичны и выдерживались в торжественном стиле:
«Сражение выиграно». Это значило — день прошел хорошо.
«Понесены тяжелые потери» — в классе двойки.
«Наблюдательный пункт потерь не отметил» — снова хорошо.
Юрий презрительно щурился, а никто не обращал на это внимания. Не потому, что ребята сговорились проучить Юрия или сердились, — они просто сторонились его. Юрий был скучен, неинтересен им.
Может быть, ребята действительно немного играли, каждый день назначая новый «наблюдательный пункт». Наблюдательным пунктом был человек, которому вручали Володины часы (единственные на весь класс; часы Юрия Брагина, само собой разумеется, не могли идти в счет). Наблюдательным пунктом «засекались» все происшествия дня. Веселая и злая газета «Зоркий глаз» была тоже игрой, однако учителя говорили, что она делает важное дело.
Но самым важным из всех происшествий было то, что ребята сдружились.
А Юрий остался один. Правда, с ним был Миша Лаптев.
«Хочешь, научу водить машину?» — спросил Юрий, и Миша был куплен. Но что Юрию Миша! Юрий был одинок. Если бы ребята позвали его что-нибудь делать! Все как будто забыли о Юрии. Какое они имеют право о нем забывать? Юрий и хотел бы смеяться над классом, да ничего у него не получалось. Плохо жилось ему.
Андрей Андреевич все это видел.
То, что Юрий долгое время держался отдельно от ребят, было естественно. Андрей Андреевич считал, что Юрию полезно узнать: класс проживет без тебя, а тебе одному не прожить.
Но теперь наступал такой момент, когда затянувшаяся обособленность Юрия могла нанести ему тяжелый урон. Нельзя допустить, чтобы замкнутость перешла в озлобление.
В один из своих уроков Андрей Андреевич вызвал Брагина отвечать. Юрий вышел к доске спокойный и сдержанный, как всегда знал все отлично, но оттого ли, что, отвечая, покусывал губы, нервно сводил брови и избегал смотреть прямо в глаза, Андрей Андреевич в его лице угадал затаенную обиду. Казалось, оно говорило: «Я знаю, вы меня не любите. Что я ни сделаю, как ни постараюсь, вы меня не любите все!»
«Мальчик, тебе надо помочь», — подумал Андрей Андреевич.
После урока он послал Брагина отнести карту в учительскую.
— Постой! — остановил Андрей Андреевич Юрия, когда тот, поставив карту в угол, хотел уйти.
Юрий стоял, глядя мимо учителя, напрягая все силы, чтобы сохранить безразличное выражение лица.
— Ну, дружище, — сказал Андрей Андреевич, — большие дела у нас происходят.
Юрий молчал.
— Хорошо прошел сегодня урок у Петра Леонидовича?
— Хорошо, — ответил Юрий, взглянув наконец на учителя.
— Вот видишь! А раньше всё нелады да нелады. Что ж изменилось? Учитель-то прежний. Вы стали другими… Хочу я, Юрий, поручить тебе шефство над одним из ребят, — промолвил Андрей Андреевич, дружелюбно положив руку ему на плечо.
Юрий ждал, опустив глаза.
— Надо подготовить в комсомол Мишу Лаптева.
Юрий быстро вскинул ресницы, краска пятнами пошла у него по лицу.
— Мне… Я?
— А почему бы и нет?
— Лаптева не примут в комсомол, — снова опуская глаза, сдержанно ответил Юрий.
— Учится Лаптев неплохо. Какая же причина, чтобы не принять его в комсомол? — вслух раздумывал Андрей Андреевич, пытливо всматриваясь в лицо Юрия. Юрий все гуще краснел. — Лаптев — твой самый близкий товарищ. А ты у нас старый комсомолец, второй уже год. Как же так? Товарищ — и недостоин вступить в комсомол? Почему?
— Его не любят ребята.
— За что?
— Он непринципиальный.
Андрей Андреевич снял с плеча Юрия руку и заложил за борт пиджака.
— Я так думаю… может быть… я не знаю… — спотыкаясь на каждом слове, проговорил Юрий.
— Если Лаптев не принципиален, ты должен помочь ему стать принципиальным. Ты комсомолец, а он твой товарищ, — спокойно произнес Андрей Андреевич.
— Хорошо. Я подготовлю его в комсомол, я… — Юрий повернулся и убежал из учительской.
В этот же день Андрей Андреевич, уходя после уроков из школы, позвал с собой Володю.
Скорее всего, Андрей Андреевич будет с ним говорить о том, что комсомольское бюро хорошо взялось за работу, что всем учителям нравится в восьмом «Б» дисциплина, что ребята стали лучше учиться. Так думал Володя, и, как ни старался скрыть улыбку торжества, лицо его все так и сияло.
Что ж, он никогда не умел таиться: горе так горе, радость так радость.
Но Андрей Андреевич шел молча.
Был октябрьский ветреный день. Вдоль тротуара, скрипя, качались черные деревья. Володя поднял воротник и уже с беспокойством ждал разговора. Почему Андрей Андреевич молчит?
— Расскажи мне, дружок: каковы у вас отношения с Юрием Брагиным? — спросил он наконец.
Вопрос был таким неожиданным, что Володя смешался. Меньше всего он интересуется Юрием Брагиным. Он не хочет с ним иметь никаких отношений. Пусть Брагин живет, как ему нравится. Они враги на всю жизнь.
— Но ты знаешь, как сейчас живет Юрий?
— Не знаю и знать не хочу! — запальчиво ответил Володя.
Он понял — Андрей Андреевич задумал их примирить. Напрасно. Ничего не получится. И если Юрий собирается к нему подойти… пусть не подходит.
— Ты должен к нему подойти, Володя, — сказал Андрей Андреевич, подчеркивая голосом «ты».
«Может быть, это шутка?» — подумал пораженный Володя.
Андрей Андреевич шел рядом с ним, легко опираясь на палку, и даже тени улыбки не мог уловить Володя в выражении его серьезных и задумчивых глаз.
— Я никогда не помирюсь с Юрием, — сказал Володя замкнувшись.
Щелкнул ключик. Все внутри заперто. Никому входа нет.
С отцом он ссорился по-другому. Там он горячился, спорил, доказывал. Впрочем, после смерти бабушки они ни разу не поссорились с папой…
— Ты секретарь бюро комсомольской организации класса, — говорил Андрей Андреевич, как будто не расслышав ответа Володи. — В вашей группе есть комсомолец, который живет в одиночку, в бездействии. Тебя это не заботит, комсорг?
— Бюро даст ему поручение, — буркнул Володя.
— Так начинается формализм, — возразил Андрей Андреевич.
— Я не могу с ним помириться! Не могу я к нему подойти! — почти, с отчаянием повторил Володя.
— Тем более не может первым подойти к тебе он.
— Почему?
— Он остался один. Ты окружен друзьями. Ему неважно живется. Тебе хорошо. И, наконец, самое главное — за комсомольскую группу отвечаешь прежде всего ты. Все ли благополучно в твоей группе, комсорг?
Они поравнялись с калиткой. Андрей Андреевич взялся за щеколду, повернул, но не открыл калитки.
— Кстати!.. — другим, веселым, тоном заговорил Андрей Андреевич, как будто вопрос о Юрии был уже разрешен. — Кстати, Володя, в школе, на глазах у нас, возникает еще одно новое дело. Надо помочь, а мы идем мимо.
— Какое новое дело? Где? Кто у нас новатор, Андрей Андреевич?
— Гликерия Павловна, дружок.
— Я… я не заметил.
Володя не знал, что сказать от удивления. Неужели Гликерия Павловна стала новатором? В чем?
— Гликерия Павловна организует кружок по изучению реконструкции Волги. Что это? Разве не новое дело? Как ты считаешь, Юрий Брагин был бы дельным старостой в этом кружке?.. Ну, до свиданья, дружок. Подумай о нашем разговоре.
Андрей Андреевич повернул щеколду и ушел. Калитка захлопнулась.
«Думай. Не откроюсь, пока не подумаешь», — казалось Володе, дразнила его, закрывшись, калитка.
Он выбрал самую длинную дорогу домой, такую длинную, что она скорее вела прочь от дома. Володя направился на Стрелку, а это было совсем в противоположной стороне. Но если думать, так думать.
«Юрий насмехался надо мной, когда у меня было увлечение музыкой. Ладно, я не стал музыкантом, но зачем он смеялся? Зачем он насмехался надо мной здесь, в Медве