Татьяна Никольская:«Исполнение более одного фокстрота или танго, переименованных соответственно в „быстрый танец“ и „медленный танец“, могло повлечь неприятности для музыканта. Самой известной танцплощадкой города долгое время оставался Мраморный зал дворца культуры им. Кирова, в который, в частности, приходили и стиляги. Они, наряду с хулиганами, оказывали, по мнению фельетонистов, тлетворное влияние на молодежь. После фельетона „Сорная трава“, опубликованного в газете „Вечерний Ленинград“ в 1954 году, западный джаз можно было слушать только на закрытых вечерах, где, как правило, выступали самодеятельные оркестры».
Об одном из таких вечеров, организованном в 1955 году студентами пятого курса Военмеха с участием самодеятельного оркестра Станислава Пожлакова, председатель комитета комсомола А. Толмачев писал: «Музыканты попросили несколько десятков пригласительных билетов, по которым прошли их друзья стиляги. Ближайшие подступы к оркестру быстро заняли молодые люди со всевозможными коками, надменными лицами, в узеньких брючках». Автор упрекает оркестр в том, что даже популярные мелодии давались в джазовой аранжировке. Он называет фамилии стиляг и призывает гнать в шею как самих бродячих музыкантов, так и их друзей, «обожателей и совратителей, которые развращают вкусы нашей молодежи».
Однако количество самодеятельных джазовых оркестров постоянно увеличивалось, и уже через три года критики сетовали, что эти оркестры заняли все возможные ниши в городе, включая универмаг «Пассаж».
Сергей Юрский:«Я вспоминаю одну из своих первых ролей. Это был спектакль Большого Драматического театра, товстоноговский спектакль, итальянская пьеса „Синьор Марио пишет комедию“. Я играл Пино Арманди, стилягу итальянского. Вот я и носил такие дудочки, такую причесочку, сейчас трудно поверить, но было-было-было из чего делать кок, еще какой. И мы с Валей Николаевой танцевали, может быть впервые на академической сцене, большой рок-н-ролл со всеми акробатическими делами этого танца. Этот эпизод в роли стиляги, этот рок-н-ролл, честно говоря, дал мне толчок в биографии. Потому что оглушительность успеха, оглушительность внимания людей, которые ходили по нескольку раз смотреть, на гастролях в провинции, где-нибудь на Урале, когда мы играли это спектакль, ахала публика, ахала, находилась масса молодежи, которая именно это хотела видеть».
Типичным нонконформистским поведением старшеклассника в 1950-е годы была попытка завладеть школьной радиорубкой и вместо «Синего платочка» врубить какой-нибудь джазовый стандарт. Как рассказывает в своих неопубликованных воспоминаниях соученик Довлатова по 206-й школе Михаил Гордин:«когда к концу вечера учителя уезжали домой и дежурить оставались только старшеклассники, он <Сергей Довлатов> проникал в радиорубку и вместо разрешенных вальсов и танго запускал в эфир запретный американский джаз. Он уже тогда любил джаз самозабвенно. Пропаганда джаза была если не преступлением, то дерзким вызовом. И следствием этого покушения на советскую нравственность всякий раз была публичная головомойка. В большом рекреационном зале выстраивали линейкой вдоль стен все старшие классы. На середину зала выходил директор школы Первухин (человек с бритым черепом и недобрым гуттаперчевым лицом). Его прозвище Кашалот соответствовало и внешности, и педагогическим установкам. Из рядов выкликали очень высокого и тощего Сережу Мечика и минут пятнадцать всем нам растолковывали то, что заключала в себе сакраментальная советская формула: „Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст“».
Михаил Астраханов:«Один раз кто-то поставил в радиоузле школьном пленку „Istanbul“. Очень хорошая мелодия, она потом в спектаклях использовалась, но тогда запрещенная. И вот радиоузел на ключ закрыли, убежали, гремят колокольчики по школе, а директор такая, мы ее звали Коробочкой, невысокая, прыгает и пытается вырвать этот выключатель, чтоб музыка прекратилась, хотя бы по этому этажу. А мы делаем вид, что не видим. Надо помочь, конечно, как хорошим ученикам, а мы вот буквально злорадно: „Вот, наша музыка!“».
Татьяна Дервиз:«Молодой человек, воспитанный, когда приглашал танцевать, подходил, и это было абсолютно прилично, в правилах школьного хорошего тона, спрашивал: „Стилем ходишь?“, и если получал утвердительный ответ, тогда значит все, танец состоялся».
Джаз стал доступнее с наступлением в стране оттепели. Уже в 1957 году на Московский фестиваль молодежи и студентов приехали настоящие европейские джазмены.
Георгий Васюточкин:«К нам в Ленинград приехал настоящий джазовый оркестр под руководством 25-летнего Мишеля Леграна. Всё, джаз проник к нам, он почти разрешен…»
Дворец культуры имени Горького находился на окраине Ленинграда. Но в середине 1950-х здесь появилось метро, и дворец стал модным среди прогрессивной молодежи. И вот в 1958 году сюда, можно сказать с улицы, пришла группа молодых людей, которая предложила организовать клуб под названием «Д-58» или «Джаз-1958».
Очередь за билетами на концерт джаз-оркестра Бенни Гудмана (1962, Ленинград, Овчинников В. К. ЦГАКФФД СПб Ар 236082)
Владимир Фейертаг:«Заведующий массовым отделом говорил: „Почему именно джаз, почему не песню? Давайте сделаем песенный клуб. Давайте сделаем клуб любителей советской эстрадной музыки. А вот вы любите джаз. Вы что, любите только американскую музыку?“»
Джаз в те годы — искусство не вполне разрешенное, но и не до конца запрещенное. Окраинная молодежь хотела слушать джаз. Эти молодые люди производили симпатичнейшее впечатление. И дирекция дворца в итоге дала разрешение. Так в Ленинграде появился первый самостоятельный джаз-клуб.
Георгий Васюточкин:«Заговорили, что нужно бы клубу „Д-58“ собрать собственный оркестр, чтобы репетировали ребята, чему-то учились. И тут выступает один из учредителей этого клуба Вадим Дмитриевич Юрченко и говорит: зачем собирать и искать чего-то, когда есть готовый оркестр, который играет диксиленд».
Александр Усыскин:«Шел 1958 год, появились Всеволод Королев и Борис Локшин, и мы уже решили играть в основном диксиленд».
Георгий Васюточкин:«В 1958 году этот оркестр назывался иначе, не „Ленинградский диксиленд“, а „Севен Дикси лэдс“ — „Семеро парней из Дикси“. Дикси — это разговорное название южных штатов Америки. А уже потом, когда они получили работу в Ленконцерте, им, по-видимому, придумали название „Ленинградский диксиленд“. Как же без нашего советского названия».
Первый ленинградский джазовый клуб просуществовал около полугода и был закрыт после отчетного концерта, который состоялся 22 мая 1959 года во Дворце культуры имени Кирова.
Натан Лейтес:«Пришло очень много народу. Все хотели попасть. Сломали двери во Дворце Кирова. У нас были такие названия песен — „Love of April“. Ну, какая может быть „Love of April“, когда у нас социализм?»
После разгрома «Д-58» тут же стали появляться новые джазовые клубы. Их гоняли по разным домам культуры, пытались приручить через комсомол, снова закрывали. Но ничто не могло остановить всеобщего увлечения джазовой музыкой.
Борис Ершов:«Мы играли в высших учебных заведениях, особенно часто в Военмехе. Потом запретили, потому что все могло из-за этих танцев рухнуть. Музыкантам было тяжело проходить на сцену — всюду ажиотаж, тысячные толпы перед входом. Конечно, играли мы с вдохновением: молодые ребята, принимали нас хорошо, уважали, любили…»
Георгий Васюточкин:«Нам ничего не нужно было, никаких материальных благ. Дайте играть джаз и слушать джаз. Только это. Было стремление создавать, стремление творить».
Площадь около Казанского собора всегда была в Ленинграде территорией свободы. Здесь в 1980-е устраивали политические демонстрации, здесь клубились какие-нибудь хиппи или панки, а еще раньше, в 1960-е, здесь собирались люди и ждали, пока появятся музыканты, начнется несанкционированный джаз. Джазмены играли для публики в ожидании милиции. Когда она появлялась — все разбегались.
Борис Ершов:«А еще вариант такой был: нанимали грузовик, открывали борта и играли прямо на грузовике, в случае чего мы сразу за Казанский собор и разбегались, а грузовик скорее сматывался…»
Была такая певица, мало сейчас уже известная — Тамара Талба. И вот в 1962 году ей понадобился аккомпанирующий состав. Она хотела джазистов. Семеро ребят, которые потом составили основу «Ленинградского диксиленда», пришли в здание областной филармонии на Малой Садовой улице, трудоустроились.
Чтобы работать в областной филармонии, советские джазмены обязаны были забыть о своих личных пристрастиях и играть эстрадную музыку. За все время концерта позволялось исполнить один-два джазовых номера.
Натан Лейтес:«Можно сказать, что Ленинград был лидером диксиленда в стране. Особенно „Ленинградский диксиленд“, он ездил, гастролировал, развозил повсюду эту заразу».
Александр Усыскин:«Были, конечно, у нас неприятности. Вышла статья „Семь Джонов с Малой Садовой“. Нас разнесли в пух и прах. И вообще, вредили нам, как только могли».
Ленинградская ситуация не являлась уникальной. Джаз просачивался из полузапрета по всей стране, но именно в Ленинграде был сверхпопулярен диксиленд.
Владимир Фейертаг:«Это была петербургская культура, которая шла в Москву. Да, в Москве тоже много музыкантов, и много классных, но питерцы всюду проникали и всюду оказывали какое-то влияние. Я не знаю, возможно, какая-то стильность была в нашей городской среде, в нашей городской культуре, которая передавалась во все сферы жизни».
«Старички»
В жизни ленинградского общества советского времени огромное значение имела эпическая традиция. Доступное гуманитарное знание было испоганено псевдомарксистской идеологией. Библия, Ницше, Набоков, да и любое культурное наследие человечества, которое не укладывалось в строгие эстетические и идеологические рамки, находились в недоступных спецхранах Публички и Библиотеки Академии наук.