Тогда ещё имя Бродского не звучало. Я обратила внимание на человека, который покупает книги Большой серии библиотеки поэта. У меня был целый шкаф замечательных книг, которые мало кому были интересны. Тогда уже издавалась поэзия Державина, Тредиаковского. Покупатель Иосиф Бродский выделялся своим пристрастием именно к поэзии XVIII века, и я обратила на него внимание.
Он был яркий, веснушчатый, рыжий. Хорошо улыбающийся, хорошо разговаривающий, хорошо общающийся. А потом я уже его увидела на поэтическом вечере и поняла, что это замечательный, потрясающий поэт.
У Бродского был круг друзей-сверстников. Они были мне приятны и милы, и я их узнавала как постоянных покупателей. Я обратила на них внимание из-за их озорства на одном из первых Дней поэзии. Руководители ленинградского Союза писателей Авраменко, Прокофьев читали официальные малоинтересные стихи, и эти ребята их задирали.
Глеба Горбовского я тоже очень любила. У меня была приятельница, учительница, замечательной эрудиции, маленькая, хрупкая женщина, очень немолодая. И она познакомилась с Глебом в отделе поэзии. Они пошли в Казанский садик, и потом она мне рассказывала, как он её восхитил. Он ужасно ругался, был нетрезв и читал потрясающие стихи.
Помню Костю Кузьминского, приятеля Шемякина. Кожаные штаны у них были одни на двоих, и они по очереди приходили ко мне в них».
Первые фарцовщики
…Был этот голос мне знаком отлично,
я слушал бы его еще, еще,
но тут вступил еще один приятель,
он мне когда-то продавал носки
нейлоновые, звался он Альбертом
и жаловался вроде на судьбу.
«Ну, что хотел я? Одевать людей
в шузню и джинсы,
в „штатские“ рубашки,
из них предпочитая „батн-даун“,
в британские породистые кепки
и в итальянский трудоемкий шелк,
в бостон двубортный, в шелест кашемира,
в норвежские с оленем свитера.
Они меня за это расстреляли,
Я голым лег в могилу, и она
была запахана. Несправедливо.
Ну, как теперь я на суде не вашем,
а другом, судье предстану,
где я возьму меня достойный „сьют“
и прочее? Вот в чем вопрос,
и Гамлет
со мною не поделится плащом…»
Фарцовка в ее классическом виде возникла в Ленинграде в конце 1950-х годов. До того приходилось довольствоваться редкими тряпками, привозимыми экипажами судов дальнего плавания, или копировать западные вещи у наших портных. В 1958-м у ленинградских модников и модниц появился новый источник познания и улучшения жизни. У Никиты Хрущева установились замечательные личные отношения с чемпионом Финляндии по прыжкам в высоту с места, президентом этой страны Урхо Калева Кекконеном. Они договорились позволить скромным финским лесорубам, купившим копеечную профсоюзную путевку, поездки на сказочный уикенд в Ленинград, с его баснословно дешевыми шампанским, балетом, черной икрой и приветливыми девушками. В июле 1958 года открылся туристический маршрут «Хельсинки — Ленинград — Москва». Первым рейсом прибыли 90 финских туристов на четырех автобусах. В дальнейшем отправлялось вначале 1–2 автобуса в неделю, потом — десятки. Помимо автобусов финны прибывали в Ленинград на поездах и на собственных машинах.
Легендарный ленинградский стиляга Валентин Тихоненко вспоминал: «Появляются люди: на автобусах, на поездах… И все с сумками. И прямо на улице показывают: будешь брать? Почему же не взять, если человек сам предлагает? Цены были копеечные. Тут же что-то взял, тут же надел. Я понимал: носить что-то слишком модное рискованно, комсомольцы отнимут, и выходил из дому в самом что ни на есть дрянном, а потом переодевался. Если мне что-то надо было, я подходил к тому, кто был моей комплекции. Иностранцы сами предлагали, отдавали за копейки. Отличить иностранца было просто: в его глазах нет следов прожитой жизни. Это люди, к которым так и тянет. Иностранцы были соответствующе одеты, они вели себя по-другому, улыбка доброжелательная, словом, их было видно за три версты. То, чем мы занимались, не было спекуляцией, ведь спекуляция предполагает покупку-продажу нескольких экземпляров каждой вещи. А я надевал на себя костюм, потом в нем ходил. Это не был бизнес, это был спектакль одного актера, в котором сценарий, режиссура и динамика сцены принадлежала лично мне. Финны продавали все за копейки, видели, что город голый. Но они не были благотворители: они везли вещи, чтобы окупить поездку. А стоило у нас все дешево — самому завзятому обжоре на сто рублей не выпить и не съесть».
Финские туристы у гостиницы «Европейская» (1958, Ленинград, Овчинников К. В. ЦГАКФФД СПб Ар 242777)
Довольно быстро были выработаны способы добывать нужные вещи. В частности, автобусы останавливались в специально оговорённых местах от Выборга до Ленинграда. А там уже происходил обмен. Обычно — водка в обмен на вещи.
Бывший фарцовщик Александр Яблонский:«Шмотки были отнюдь не из бутиков, часто ношеные, но в суконной шинельной стране годилось все; гостеприимные хозяева за них отдавали водку. Поначалу старались удивить „Московской особой“ экспортной, „винтовой“, но потом поняли, что страдальцам-соседям сгодится и с „бескозыркой“ за 2,87. Коробейники увеличивали свое благосостояние, „стиляги“ получали вожделенный продукт финского производства, финны прибывали в гостиницы в состоянии абсолютной невменяемости. Экскурсоводы и переводчики отдыхали. Все были довольны. Даже сотрудники правоохранительных органов, которым с середины 60-х начали отстегивать».
Наиболее продвинутые фарцовщики уже в 1950-е обзавелись мотоциклами и отправлялись на Приморское шоссе, где «бомбили» финнов во время «санитарных стоянок». Часто в доле были водители туристических автобусов, которые за небольшое вознаграждение открывали двери своим постоянным клиентам. Фарцовщик шел по проходу с мешком, куда «турмалаи», «лесорубы» — так называли финнов в Ленинграде — сбрасывали свой товар. С ними тут же рассчитывались русскими деньгами или водкой.
Запрещенная под страхом уголовного преследования покупка или обмен иностранных вещей — фарцовка — становится основным промыслом «флибустьеров Невского проспекта». Город обогащается не продающимися в советских магазинах плащами «болонья», нейлоновыми рубашками, безразмерными носками. Знание иностранных языков в «оттепельном» Ленинграде — огромное преимущество.
По свидетельству тогдашнего приятеля Сергея Довлатова, студента французского отделения филфака Евгения Кушкина, Довлатов вместе с одногруппником Алексеем Бобровым, к тому времени отслужившим во внутренних войсках, понемногу занимались этим опасным промыслом. Кушкин даже запомнил сообщенную ему Довлатовым финскую фразу «Mitä tavaraa teillä on?» — «Какой товар у вас есть?»
Однажды Довлатов провернул невероятную по изяществу сделку, купив у финна на Невском проспекте обувь прямо с ноги, объяснив незадачливому северному соседу, что «Астория» буквально в двух шагах и он сумеет добраться туда в носках (а шел проливной дождь).
С начала 1970-х годов фарцовка на Карельском перешейке стала небезопасной. Там начали действовать местные — «зеленогорские». Ленинградских фарцовщиков стали называть «центровыми». Они вели в Ленинграде абсолютно несоветский образ жизни: в первой половине дня работали, потом обедали за «шведским столом» в гостиницах «Москва», «Европейская», «Ленинград». С 16.00 часов начиналось «второе время», фарцовщики «утюжили» иностранцев, прогуливающихся вечером по центру Ленинграда. В рестораны уходили в 7–8 вечера и оставались там до полуночи. Так проходила жизнь с четверга по воскресенье. В остальное время сбывали товар. Начиная с 1960-х годов все «центровые» на Невском играли в «шмен» (выигрыш зависел от номера купюры). Это был опознавательный знак принадлежности к касте. Возле входов в кафе «Север» в дневное время прохожий легко мог заметить странных, уверенных в себе персонажей, которые внимательно всматривались в советские червонцы.
Элитой фарцовщиков считались «валютчики». Это был другой доход, несоизмеримый с фарцовкой, но и другая степень риска: за валютные операции в крупном размере могли и расстрелять.
Фарцовщик Сергей Медведев:«Масштабы подпольного мира мало кто представлял, и органы не исключение. Настоящие валютчики собирались в ресторанчике „Чайка“ на канале Грибоедова, 14. Но не для сделок — дураков не было, а чтобы переговорить. Бешеное было местечко. Деньги наживали сумасшедшие. Например, пароходная схема: мы давали первому помощнику судна 10 000 долларов. Он привозил джинсы по двенадцать долларов, а брал их там по шесть. Нам джинсы обходились в 25 рублей, а раскидывали мы их уже по 130–150. За неделю больше 2000 долларов наживы. А тратить некуда. Играли на катранах, в подпольных казино. Один фарцовщик там как-то жену проиграл, а еще приличный мальчик, в музыкальной школе учился. Сережа Довлатов показывался среди нас, но особо не промышлял, больше на халяву пил с нами, у него денег никогда не было. Рано женился, все задумчивый бродил».
С Довлатовым и его кругом фарцовщиков роднило глубокое отвращение к советской власти. К кругу знакомых Довлатова и Пекуровской начала 1960-х принадлежал связанный с криминальным миром Анатолий Гейхман, учившийся одновременно с ними на филфаке. Он писал стихи под псевдонимом Неклюдов. Имевший две судимости Гейхман уже в девятнадцать лет купил своим родителям дачу в Комарово и одиноко жил в отдельной трехкомнатной квартире на проспекте Майорова (ныне — Вознесенском).
Валентин Тихоненко:«К 1961 году я полностью от фарцовки отошел. Это уже не был элитарный спорт, пошел обман. В мое время фарцовщиков было три десятка. Я с ними не дружил, но восхищался, так же, как они восхищались каждым из нас. Мы были отборные ребята из Ленинграда, реактивные, быстрого ума, с жаждой познания и желанием вырваться на свободу.
В нынешнем понимании рэкета не было. И „наездов“ не было, потому что ни у кого не было автомобилей. Не то что „мерседес“, но и 401-й „москвич“ был редкостью. Были набеги комсомольцев, которые избивали нас ногами. Они следили, чтобы святыни не были поруганы, хотя тоже хотели шмоток. И отбирали их у нас».