Когда через несколько дней в магазине вновь проводился обыск, следователи обнаружили под столом в кабинете Леонида Степанова невесть откуда взявшийся газетный сверток. Развернули, а там около тридцати тысяч рублей. Очевидно, это была взятка — или провокация взятки. «Купюры могли переписать и потом давить на следствие», — вспоминал Никитов. Разумеется, Никитов деньги не взял. Но все равно неприятности у него были, и по совершенно курьезному поводу. Во время обыска в магазин пришла повариха и спросила: «А что, обед сегодня готовить?» Степанов кормил весь коллектив бесплатными обедами. Никитов подумал и сказал поварихе: «Конечно, готовить». На следующий день в управление на Никитова пришла анонимка: получил взятку курицей. Каждый из следователей и оперативников писал объяснительную, рассказывая, что он там съел: крылышко или ножку. Этот обед стал поводом для служебного расследования, а Никитову едва не влепили выговор, хотя сам он и еще несколько его сотрудников, уехав по служебным делам, пообедать не успели. По словам самого Никитова, его вызвали к руководству и, сообщив о «сигнале», поставили в известность: «Не отреагировать мы не можем. Получишь выговор, через месяц взыскание снимем». Впрочем, до выговора дело так и не дошло. Под следствием оказался весь магазин. Но нажитые «преступным путем» богатства найти не удается, хотя магазин и квартиру Степанова раз за разом тщательно обыскивают.
У Степанова — полторы комнаты в коммунальной квартире с высоким потолком. Шкаф в комнате заставлен коньяком разных марок. Под кроватью — ящики с лимонами: Степанов гипертоник, лимоны помогают от давления. И книги, книги, книги. Среди них — три экземпляра «Апостола», первой книги Ивана Федорова. Сейчас стоимость такого экземпляра от 200 тысяч до 100 000 долларов, но и тогда при удачном стечении обстоятельств книгу можно было поменять на квартиру.
На антресолях в коридоре среди всякого хлама нашли чемоданчик. В нем семь тысяч рублей, завернутые в газету. Жена говорит: «Однажды он принес домой деньги в чемодане. Я положила чемодан на антресоли, а он и забыл про это». Семь тысяч рублей тогда — деньги не маленькие. На них в начале 1960-х можно купить кооперативную квартиру и в придачу машину «Победа».
Но Степанов, кажется, лично на себя деньги почти не тратил. В поисках сокровищ даже прощупывали стены миноискателем. В одном месте прибор зазвенел, следователи обрадовались, вскрыли стену и нашли замурованный строительный мастерок. Ни золота, ни бриллиантов. Бывший старший товаровед уверяет: все заработанные незаконным образом деньги тратились на нужды магазина: канцелярские товары, транспортные расходы, ремонт. Однако Никитову и хваткому следователю прокуратуры Михаилу Пахомову удалось Степанова «расколоть».
Родственники относят в следственную тюрьму разрешенную передачу. Никитов, через которого проходит эта передача, заворачивает ее в газету, где рассказывалось о крупном хищении: подследственный начал сотрудничать со следствием, выдал деньги, суд заменил неизбежный расстрел сроком. Газета попадает в руки Степанова, и вскоре он сообщает Никитову, где деньги. На даче офицера Артиллерийской академии, знакомого Степанова, спрятаны 92 тысячи рублей, на старые деньги — почти миллион. Когда начались обыски, эти деньги работник магазина отвез в деревню поблизости и оставил с разрешения владельца дома в сарае, где хранились дрова. Оперативники приезжают в деревню, идут к хозяину дома, спрашивают, не оставлял ли кто-нибудь здесь что-то. «Приезжали, мешок оставили, там, говорят, старые документы из книжного магазина».
Мешок открыли, там саквояж, в саквояже деньги. Нелюбопытного крестьянина, по воспоминаниям Степанова, «чуть кондратий не хватил». 92 тысячи по тем временам — это стоимость двадцати кооперативных квартир.
5 августа 1964 года начинается суд по делу Леонида Степанова и его «преступной группы». На скамье подсудимых десять человек. Все получат реальные сроки, кроме двух сотрудниц с маленькими детьми, которым присудят условное наказание. Директор магазина Носов, не участвовавший напрямую в хищениях, но ежемесячно получавший от Степанова 50 000 рублей (в «старых» деньгах) и разнообразные ценные подарки — восемь (по другим данным, десять) лет заключения. Все руководство «Ленкниги» снято с должностей. Дело необычайно громкое, о нем снимают небольшой фильм, о «Степанторге» взахлеб пишут центральные и местные газеты. Само слово «Степанторг» впервые появится в заголовке статьи в газете «Известия».
Газеты называли Степанова прожженным дельцом и подонком: «Он, словно хищный жучок, подтачивал души своих подчиненных подкупом и подачками, увлек на преступный путь весь коллектив магазина».
Судебный процесс длился почти три месяца. Степанов во всем полностью сознался, вернул государству нажитые деньги. Адвокаты пытались доказать, что Степанов виновен не в хищениях, а в занятии частным предпринимательством. В советское время это тоже преступление, но не столь тяжкое. И действительно, хотя Степанов нарушал правила торговли, он зарабатывал на том, что покупал книги дешевле, а продавал дороже, зарабатывал на своей квалификации книготорговца.
Дело «Степанторга» стало последним громким процессом хрущевской эпохи. Незадолго до решения суда Никита Хрущев был снят с должности Первого секретаря ЦК КПСС и отправлен на пенсию. Его место занял Леонид Брежнев, который тоже много говорил о коммунизме, но уже не очень в него верил.
По словам историка Юрия Аксютина, «Хрущева американские историки называли последним советским коммунистом. Потому что Брежнев уже таким идеалистом не был, он был циником. А Хрущев верил в эту систему, верил, что улучшит ее, очистит».
Букинистический магазин Степанова, лучший и крупнейший в Советском Союзе, закрыли на целый год. Когда он открылся, там работали уже совсем другие люди. Торговать с таким размахом и приносить такие доходы, как прежде, магазин № 61 не будет уже никогда.
Степанов был редкий профессионал, а ему на смену пришли люди, которые принимали только те книги, которые, с их точки зрения, представляли ценность, и часто работники ошибались. Библиофилы горевали.
Определением Верховного Суда Леониду Степанову, первоначально приговоренному к расстрелу, как фронтовику и добровольно выдавшему похищенное, высшую меру заменили на 15 лет лагерей, и понятно, что это значило для инвалида-сердечника. Степанов скончался в лагере через два года после приговора.
Министр внутренних дел СССР (1966–1982) Щелоков, сам знаменитый взяточник, позже назовет Никитова образцовым оперативным работником, лучшим в стране, но по итогам дела «Степанторга» его не включат в число тех пятнадцати сотрудников, что были отмечены в приказе министра.
Никита Хрущев переживет Степанова всего на пять лет. При Леониде Брежневе спекуляция, коррупция, хищения станут нормой. А честные оперативники и следователи будут всем только мешать.
О скором построении коммунизма все постараются забыть.
Хвост
Чем знаменит Алексей Хвостенко? Трудно сказать одним словом: он и художник, работавший в стиле поп-арт, и поэт, и предтеча русского психоделического рока. Какое-то несоветское врожденное изящество он унаследовал от деда и отца.
Дед Хвостенко, Василий Васильевич, еще до революции перебрался в Англию. Там появился на свет и отец Алексея Хвостенко Лев. В 30-е годы Хвостенко-старший решает вернуться на родину. Так делали многие, такие люди назывались «возвращенцы», и судьба их была почти всегда одна и та же. В конце 30-х профессора одного из свердловских вузов Василия Васильевича Хвостенко расстреливают. Сын Лев остается сиротой, а вскоре у него появляется семья и сын — Алексей Хвостенко, родившийся 14 ноября 1940 года. Жена Льва Васильевича бросила, и отец с сыном после войны перебираются в Ленинград. Лев Хвостенко, с детства прекрасно знающий английский, становится основателем и завучем первой специализированной английской школы в Ленинграде на Фонтанке и одновременно ведет переводческий семинар в Союзе писателей.
В английской школе с первого класса учился и сын Алексей. Английский он знал примерно как русский, но учился плохо. Его исключили сначала из пионеров, а потом из самой школы, и он сменил еще два учебных заведения прежде, чем получил аттестат. У него абсолютный слух, он превосходно рисует, пишет стихи. Играючи поступает в театральный институт на Моховой. Но и там не задерживается — отчислен за прогулы. Формальное образование не для него — в свои 19 лет Алексей и без того считается одним из самых образованных ленинградских юношей.
В конце 50-х годов вдруг заговорили старики — из тех, кто при Сталине молчал или сидел в лагерях. В Ленинграде будто повеяло вольным воздухом 10–20-х годов, и молодые наследовали не отцам, а дедам. Хвостенко учился у Ивана Алексеевича Лихачева — появившегося после двадцатилетней отсидки блестящего переводчика, человека поколения обэриутов. Лихачёв — эрудит и эксцентрик, сохранивший и в старости свободную манеру поведения времен молодого Даниила Хармса.
Лихачев был также знаком с Николаем Клюевым, с Михаилом Кузьминым, который в дневниках неоднократно о нем тепло упоминает. Иван Алексеевич дружил с Вагиновым, был прототипом Кости Ротикова — героя романа Вагинова «Козлиная песнь», а сам Вагинов называл Ивана Алексеевича «мой литературный натурщик».
В Ленинграде в это время жил Юрий Кнорозов — доктор наук, этнограф, который в 1952 году совершил открытие мирового уровня. Работая в Кунсткамере, он дешифровал письмена древней цивилизации майя, которая существовала в Мексике задолго до прихода испанцев. Когда с ним познакомился Хвостенко, он работал над дешифровкой письменности ронго-ронго — племени, населявшего остров Пасхи. Алексей Хвостенко стал его лаборантом. Они дешифровывали ронго-ронго и вместе выпивали.
Алексей Хвостенко, 60-е годы
Образ жизни, который Алексей Хвостенко вел в 60-е годы, легче всего определить итальянским выражением dolce far niente — сладкое ничегонеделание. Он, собственно говоря, не стремился ни печататься, ни петь для больших коллективов, ни обрести славу, пускай и неофициальную, как, скажем, его сверстник Иосиф Бродский. Это был абсолютно камерный человек, который занимался только тем, что его интересовало, и читал только то, что его интересовало. Именно в это время и в этом кружке сформировался круг интересов, из которого и растет все творчество Хвостенко. Это неожиданным образом европейское барокко — XVII век, и русский XVIII век — поэзия до Пушкина.