Он просыпается от звонка, это звонит брат.
– Не возвращайся в Милан, это опасно.
– Но куда я денусь?
– Не знаю, придумай что-нибудь, а мне бы лучше об этом не знать. Не звони сюда никогда.
Николо почему-то не напуган. Он сладко потягивается, выставив локти из-под простыни, потом еще некоторое время лежит на спине, прикрывая глаза кулаками, словно разглядывает что-то в бинокль, а потом резко встает.
«Сегодня пятница, – предупреждает его портье, – а значит, вечером начнется суббота. Магазины и кафе будут закрыты, из транспорта – только такси. Зато сегодня днем будет интересно на рынке. Рекомендую сходить, там весьма колоритно. Надеюсь, сеньор не забудет фотокамеру».
Николо едет к рынку. Он одет в вылинявшую футболку и джинсы. Камеру он оставил в номере. Подойдя к рыночным рядам он застывает на пару секунд, принюхиваясь, а затем уверенно идет на запах – к рыбной лавке. Улыбнувшись продавцу, он подхватывает соскользнувшую с прилавка рыбину, затем вынимает из кармана перочинный ножик, и двумя движениями превращает рыбу в несколько кусочков тончайшего розового филе, разложенного на ладони веером. Он умеет это с детства, в городе, где он вырос, все так могут.
Ближе к полудню рыночные переулки заполнены людьми так плотно, что асфальта не видно. Среди множества голов (кучерявых, в дредах, в блестящих париках, черных шляпах и цветных косынках) плывут две невозмутимых белых панамы – это Берта с Зиной. Они проходят мимо рыбной лавки (Берта отгоняет от лица мух, Зина картинно зажимает нос) и наконец останавливаются передохнуть в тени.
– Видела продавца там, в рыбной лавке? – спрашивает Берта. – Кого-то напоминает, но хоть убей не могу вспомнить.
– Да видела я его, ничего интересного, обыкновенный араб, – говорит Зина.
Анна ЛихтикманНесколько простых советов по продвижению вашего бизнеса
Ту стену Глеб разрисовал. Высокий такой, худой, вы его уже, наверное, встретили на пляже. Простите, вы, видимо испугались, когда его увидели. У Глеба ревматизм. Как у Матисса. Или это был Ренуар – не помню. Кто-то из них привязывал к руке кисти. Глеб тоже так делает, когда пишет свои этюды. Издали кажется, что у него из пальцев торчат кости, а это привязанные кисти. Постойте, вы, наверное, сфотографироваться хотите? У нас тут целая коллекция палок для селфи, забытых посетителями, можете выбрать.
Господи, что же вы сразу не сказали, что вы тот самый журналист! А фотограф где? Ага, понятно, оба в одном флаконе. А камера, значит в багажнике? Так вы с чего начнете, с интервью или с фотографий? Ну ладно, пусть все идет, как идет, мы здесь тоже любим спонтанность. Даже без диктофона? А мне как теперь, просто продолжать рассказывать? Хорошо, я продолжу. Так вот, Глеб… Он ведь автор рисунка на стене, значит, он ваш герой фактически, а вовсе не я. Но он не будет вам ничего рассказывать, он не для того здесь поселился три года назад, чтобы общаться с журналистами. Сами посмотрите, что у нас за место. Вокруг лишь бродячие собаки да кузнечики. И еще ящерицы, да… В общем, здесь у нас даже толкового торгового центра нет, лишь маленький супер, кто сюда поедет? У нас селятся небогатые люди, которые хотят тишины. Домики наши вы уже видели там, на пляже? Мы их называем «бочки». Есть еще номера здесь, в корпусе. И здесь же бассейн с пресной водой, и сауна тоже здесь. Значит, так, Глеб… Он у нас по хозяйственной части, а я вроде как администратор. Я с ним часто советуюсь, потому что у него глаз острый. Вначале я себе совсем не доверяла и по любому поводу бежала к нему. У нас же здесь такое место, сами понимаете, приходится быть начеку. Так что я постоянно советовалась с Глебом, а он сердился. Говорил: когда чего-то не понимаешь, не нервничай, просто рассмотри это повнимательней, сама все увидишь. Он часто вспоминает один случай. Как-то раз он писал этюд в лесу. И кусты на заднем плане у него никак не получались. Что-то в них было непонятное. Он пытался разглядеть, то ли дерево там сломано, то ли черная коряга, то ли пень – черт его знает. В конце концов, ему надоело гадать, да и писать надоело. Быстро закончил тот этюд, кусты намалевал, не разбираясь, вместе с непонятным пятном, а как домой пришел, да взглянул на холст – видит: черная собака лежит в кустах. Это стало видно только на картине. Глеб туда вернулся – так и есть. Собака деревенская зацепилась за ветку ошейником. Лежала тихо, умирала. Глеб говорит, еле выходили. Но я-то рисовать не умею, приходится просто внимательно смотреть. Вначале у меня плохо получалось, и Глеб устраивал мне что-то вроде тренировок. Вечером, когда я жарила ему яичницу с помидорами, он спрашивал: «Ну что ты сегодня видела, Ализа?» Именно так, не «Что у тебя новенького?», не «Как дела?», а «Что видела?» И я начинала рассказывать:
«Я видела, как нарядная девушка прыгнула в лодку к парню. А перед этим она минут десять ждала его на пирсе и пила кофе. А потом он подкатил на катере». «Значит, это был катер, а не лодка» – уточнял Глеб. «Ну да, катер, конечно, катер, – отвечала я. – А та девушка оставила недопитый стаканчик у столба и спрыгнула прямо на палубу». «Откуда ты знаешь, что она не допила до конца?» – спрашивал он вдруг. «Как только они отплыли, к стаканчику подошла кошка и стала пить».
Не смотрите на меня так, словно я вам сейчас что-то важное рассказываю. Словно здесь назревает какая-то трагедия или детектив. Вы приехали издалека, вам, наверное, кажется, что здесь у каждого какая-то тайна, либо одна тайна на всех, которую мы охраняем от чужаков. Почему новые места выглядят иногда немного зловеще? Поверьте, здесь не происходит ничего трагического и вообще скучновато. Деревенские магазины закрываются едва ли не в семь вечера, на улицах темень и лишь один паб работает до полуночи.
Вам, наверное, интересно знать все про тот рисунок на стене, а я все хожу вокруг да около. Но дело в том, что идея рисунка принадлежала вовсе не Глебу, а одному постояльцу. Его звали Эфраим.
В первый раз я увидела его на пляже. Солнце уже садилось. Я шла на нашу кухоньку, где в этот час мы с Глебом обычно ужинаем, и увидела нового постояльца. На нем были одни лишь дешевые пляжные шорты. Я подумала: этот не будет бегать по утрам, и от живота ему уже не избавиться. А еще я увидела его покатую спину, похожую на заросший травой бесхозный пустырь. Бывает такая трава, сухая, но шелковистая, знаете? По весне кто-нибудь ее поджигает и любуется, как бежит вперед низкое рыжее пламя. Так вот, его спина горела. Огонь разбегался по плечам, и дальше – по рукам, до самых запястий.
– Ну, расскажи-ка, что ты сегодня видела, Ализа, – попросил Глеб, когда я оказалась наконец на нашей кухне.
– Я видела ангела.
Я знаю как это звучит. Люди обожают рассказывать байки про ангелов, даже настоящие писатели этим не брезгуют. Каждый из них рано или поздно видимо говорит себе: «Йоу, вот это будет круто!» – Но это если он совсем дурак, а если чуть поумнее, то он говорит себе: «Окей, многие писали про ангелов, а я сделаю еще одного, ни на кого не похожего». И вот тут-то этот писатель, который не совсем дурак, понимает, что описать ангела не похожего на ангела – это дико банальный прием. Уже лет сто назад кому-то пришло в голову, что пьяненький небритый ангел это очень смешно. Ангел, любящий бекон и пиво, – ахаха, как оригинально. Юный прыщавый ангел, либо ангел-деревенщина с большими ступнями и соломенными волосами, или вот например ангел-мафиози в клубном пиджаке, или ангел, работающий агентом по продажам. Вот видите, нет смысла перечислять. Люди так охотно воображают себе разнообразных ангелов, что их хватило бы, чтобы населить небольшую планету. Сама эта многочисленность уже превращает ангелов в людей. Так что какая разница, был ли Эфраим ангелом, или человеком?
– Берегись, ангелы любят заводить шашни с дочерьми человеческими, – сказал мне тогда Глеб.
– Это был рыжий ангел.
– Рыжих обычно рисуют с белыми крыльями. Это большая ошибка.
– Представь, крылья тоже были рыжими.
– О, теперь я тебе верю!
На следующий день я встретила Эфраима в автобусе, возвращаясь из города. От остановки до нашего отеля нужно пройти пару километров. Мы шли рядом, и он успел рассказать, что работает в рекламе.
– Это хорошая работа? – спросила я.
– Для падших ангелов в самый раз, – отвечает, – Могу продать что угодно, кому угодно.
И тут я вдруг сказала, что нам бы пригодился и ангел, и хороший рекламщик. И как на духу поведала, что отель, возможно, не дотянет до следующего сезона: постояльцев совсем мало.
– Хорошо, – сказал он, – я подумаю, что тут можно сделать.
– Ну, что ты видела сегодня? – спросил меня Глеб, как часто спрашивал, когда я готовила нам ужин. Я решила ничего ему не рассказывать об Эфраиме, но влюбленный человек подобен камышовой флейте, которая пропела всем про ослиные уши царя Мидаса. И если эта флейта не может рассказать о своей любви, она будет петь о чужой.
– Помнишь тех парня и девушку, которые катались на катере? Так вот, я встретила их в супере, они, видимо, решили поселиться вместе, они покупали швабру.
– Швабру?! Вот это романтика, – засмеялся Глеб.
– Зря смеешься. Это было волшебное зрелище. Кассирша все никак не могла отыскать баркод, а эти молодые хихикали и долго поворачивали швабру так и эдак. Но они были нежны и терпеливы и старались не обидеть кассиршу и никого не задеть. Могу побожиться, что целых пять минут швабра словно в невесомости парила над кассой, но очередь смирно ждала, и никто никого не торопил и не злился. Любовь изменяет природу вещей, – добавила я, – даже деревяшки становятся нежными.
И тут я прикусила язык; Глеб молчал, опустив голову, и растирал свои скрюченные пальцы.
На следующий день я несла в душевые чистое белье и вдруг услышала странный звук, словно посуда дребезжит в буфете. Звук доносился из предбанника, где постояльцы оставляли вещи перед тем, как идти в бассейн. Я зашла туда и увидела Эфраима. Он был с мокрыми волосами и в плавках, видимо только что вышел из бассейна и подошел к шкафчикам, чтобы переодеться, да так и застыл, схватившись за железную дверцу. Дребезжащий звук получался оттого, что Эфраим дрожал, зубы у него стучали, и шкафчик за который он держался, и предметы в шкафчике дрожали тоже.