ся, протянув руку. Обрадованный его – пусть формальной – вежливостью, я начал было задавать вопросы, но он жестом остановил меня и прошел к Дамилю. Дамиль попытался приподняться, и Байган помог ему, бережно усадив на сафе, затем опустился рядом. Они некоторое время негромко разговаривали – я разобрал только повторяющееся «сии-кха… сии-кха…», а потом Дамиль зарыдал. Байган обнял его, как отец больного ребенка, и утешающее похлопывал по спине. Вскоре Дамиль затих. Байган жестом подозвал меня. Дамиль спал у него на плече, дыша глубоко и спокойно, как когда-то на тропе, успокоенный прикосновением ладони Диная. Мы уложили Дамиля, я поправил одеяла, а когда выпрямился, ни Байгана, ни его сопровождающих уже не было. Я выбежал из дому – никого, только на нижней террасе было заметно какое-то оживление – виднелись желтые огни масляных фонарей и слышались голоса. Я вернулся в дом. Дамиль спал. Я выкрутил фитиль в лампе и решил закончить записи, которые совсем забросил в этой свистопляске. Дневник всегда успокаивал меня. Я занимался этим уже около часа, когда услышал, что Дамиль зовет меня. Я подошел. Дамиль сидел на сафе, поджав ноги, и выглядел почти нормальным, только очень уставшим. Он кивнул головой на саф, и я присел рядом.
– Эдру, – глухо сказал Дамиль, смотря в пол, – ты должен принять это правильно. Доверься им. Я понимаю, что у тебя полно вопросов, но так уж получается, что времени на них совсем нет. Прости, друг, просто доверься им. Они тебе все расскажут, но позже. Пожалуйста. Просто доверься. Сии-кха. Доверься.
– Это наркотики, Дамиль? Ты наркоман?
– Что? – Дамиль удивился. – Нет, что ты, конечно, нет. Наркотики! Если бы все было так просто…
– А что тогда? Ты болен? Что это такое с тобой?
– Эдру. Я все равно сейчас не смогу тебе объяснить. Подожди.
– А кто, кто сможет? Что вообще происходит?
– Байган. Байган тебе скоро все расскажет, я думаю. Да-да, я думаю, будет так.
Дамиль взял меня за руку. Странно, но вся моя злость, все беспокойство и безысходность как будто отодвинулись. Сейчас я воспринимал Дамиля как старшего, плохо знакомого, но родного брата, вернувшегося издалека. От него веяло силой – и одновременно какой-то обреченной покорностью. Меня охватил ужас. Меня уже не пугало, что я остался без переводчика и без проводника в этом чужом селении. Эти мелочи показались мне смешными детскими страхами. Сейчас у меня было отчетливое ощущение, что рядом происходит что-то грандиозное, как будто в темноте за нашими спинами бесшумно ворочался гигантский невидимый механизм, и только редкие пропитанные запахами масла и железа вздохи выдавали это пугающее соседство. Я чувствовал, что опутан по рукам и ногам, вплетен в эту непонятную канву наряду с Дамилем, Динаем и прочими, как будто стал частью узора.
– Будет так… – повторил я.
– Будет так. Висламаа лаха-ан такум кудэхл-ку… – голос Дамиля звучал, как будто из-под воды. Его слова были похожи на песню. – Саф наджата-ми фи Бат-айи…
Из темноты появился Динай. Дамиль отпустил мою руку и легко поднялся ему навстречу. Я начал вставать, но он удержал меня, придавив рукой мое плечо:
– Нет.
Я остался сидеть, провожая взглядом их спины, и сидел так некоторое время, без мыслей и без движения. Пламя в лампе заколыхалось и съежилось. Я поднялся, взял со стола нож с широким лезвием, чтобы подцепить стекло и почистить фитиль. Из распахнутой двери потянуло влажным туманом с запахом тамариска, хвои и легкого древесного дыма. Я оставил лампу и вышел из дому. Небо было высокое и звездное, но луна пряталась за горами, и вокруг было совершенно темно. От дверей мне была видна нижняя терраса с россыпью огоньков. Мимо меня, в темноте, совсем рядом беззвучно прошел кто-то. Я двинулся следом, даже не подумав, что могу переломаться в полной темноте. Тропинка сама ложилась мне под ноги, и я незаметно дошел почти до спин стоящих плотной толпой людей. Как будто почувствовав меня, стоящие расступились. На белом шерстяном одеяле лежал Дамиль. На нем была только длинная белая рубаха, доходившая до колен, перехваченная в нескольких местах широкой лентой, как будто сверток. Такими же лентами были перевязаны его лодыжки и запястья. Было видно, что ленты завязаны свободно, скорее символически, чем с целью ограничивать его движения. В его изголовье, скрестив ноги, сидел Байган, которого я сразу узнал по собранным в высокий пучок волосам; его руки лежали на плечах Дамиля. В это время громадная белая луна вышла, наконец, из-за хребта и все как будто поплыло в ее свете. Было совершено тихо, невозможно тихо для нескольких десятков стоящих вокруг взрослых людей – казалось, что я смотрю на все через толстое стекло, что еще немного – и я уткнусь в него носом. Я даже вытянул вперед руку и с удивлением обнаружил все еще зажатый в ней нож, которым собирался чистить лампу. В это время по толпе прошло едва заметное движение, и я услышал высокий захлебывающийся вопль. Тело Дамиля изогнулось дугой и забилось в конвульсиях. Мне показалось, что Байган душит его, но руки по-прежнему лежали на плечах Дамиля, прижимая его к земле. Не отдавая себе отчета в собственных действиях, я кинулся вперед. Я видел, как тело Дамиля безвольно вытянулось, а на белом одеяле вокруг его головы расплылось пятно, маслянисто-черное в лунном свете. Я видел темные струйки, стекающие с его лица, из глаз, из уголков раскрытого в крике или судорожном вздохе рта. Я видел напряженные пальцы Байгана, вдавливающего безжизненное тело Дамиля в темнеющее от крови одеяло, и услышал, как он выходнул: «ит-каахль» – и толпа единым вздохом подхватила «иииит-кааааахль…». Я видел, как Байган начал медленно вставать и разгибаться во весь свой рост – и в этот момент вся инерция моего движения, все тревога, и страх, и безумие последних дней, все мои несбывшиеся надежды, – вся моя жизнь сосредоточилась на кончике широкого лезвия моего ножа и вместе с ним вошла в левое подвздошье Байгана. Я еще успел увидеть, так сжались в тонкий белый шнур его губы, как полыхнули огнем и льдом распахнутые глаза, а потом почувствовал, что отрываюсь от земли, судорожно взмахнул руками, выпустив свой нож, торчавший в животе Байгана, и полетел вперед и вниз, по каменистому склону к реке, ломая кости и захлебываясь собственным визгом.
Я пришел в себя, когда местный знахарь вправил мне ногу и обмазывал ее вонючей, застывающей под руками гущей. Я мало что понимал и не мог пошевелиться, что, наверное, было даже к лучшему. Потом меня долго куда-то несли, я снова свалился в липкое забытье и очнулся окончательно уже у Юргиза, в гостевой комнате довольно большого пустого дома на самой верхней террасе. Я почти не чувствовал боли, и, помимо ноги, вроде не ощущал в себе особых повреждений. Я огляделся. Передо мной стоял Байган, рядом возвышался во все свои почти два метра старший сын Юргиза, Явир, – видимо, для страховки. Байган стоял совершенно ровно, хотя под длинной рубахой угадывался результат моего удара – плотная широкая повязка вокруг живота. Однако, он заговорил со мной, как ни в чем не бывало, кивком головы отослав Явира.
– Эдру, я хочу говорить с тобой.
– Что ты сделал с Дамилем?
– Дамил. Он мертв.
– Конечно, сучий ублюдок, он мертв! Ты же его и убил!
– Нет, Эдру. В нем была смерть.
– Смерть? Почему? Потому что он болен? Потому что он сраный торчок? И за это его надо было убить?
– Нет, Эдру. В нем всегда была смерть. Слишком много смерти.
– Ну конечно! «Мы все рождаемся, чтобы умереть»?!
– Нет, Эдру, не все. Но Дамил – это дамил. Он был полон смерти. Он пришел ко мне за помощью и я его отпустил. Его и смерть.
– Отпустил, сукин гуманист?! Ты его убил, а не отпустил!
– Эдру. Мы оба говорим на чужом языке. У нас мало слов для истины.
– Так говори на моем языке! Говори на моем языке и объясняй мне свои чертовы истины!
– Это было бы правильно. Но я не знаю твоего языка.
– Так выучи!
– У меня мало жизни…
– Да разве ты стар?! Тебе и сорока еще нет! Ну, если ты так считаешь, тогда сдохни и родись молодым! Иди, убей себя, как ты убил Дамиля!
– Я не убил Дамила и не могу убить себя. Но сдохни – это я могу. Видимо, так и будет. Спасибо. Мы еще поговорим.
Байган развернулся и пошел к выходу.
– Катись в жопу, ублюдок! – прокричал я ему в спину.
Обо мне заботилась Гуллинка, жена Югриза, и двое его младших детей. Я не мог представить себе, что будет со мною дальше, поэтому просто жил час за часом, ел предложенную мне пищу, пил искристую ледяную воду. Импровизированный гипс на моей ноге был прочнее прочного, и я начал выбираться по гигиеническим надобностям, опираясь на вырезанный Юргизом из какого-то деревца очень удобный посох.
Байган не появлялся несколько дней. Я старался не думать о нем. На третий день, под вечер, он пришел ко мне, присел рядом и заговорил – на чистом русском языке.
– Добрый вечер, Андрей. Вот сейчас я готов рассказать тебе обо всем.
– Андрей?! Готов рассказать?! Ты что, гад, ты все это время комедию ломал?!
– Нет. Я прожил жизнь.
– А до этого ты что делал? В снежки играл?
– Андрей, я прожил жизнь в твоей стране. Я не только выучил язык, я много читал, много учился и даже получил ученую степень, и теперь я могу в понятных тебе словах объяснить все, что тебя интересует. Более того, ты сам можешь поговорить об этом с любым членом племени.
– Я не понимаю вашего щебетания!
– Андрей. Прислушайся к моим словам.
«Эдру. Валаистиме йила-а калами-йен». Это было именно то, что я воспринимал как щебетание! «Андрей. Прислушайся к моим словам». Мне стало душно, уши заложило, как будто я влип в теплую патоку.
– Что ты сделал со мной, мерзкий ублюдок?!
– Успокойся. Это не я. Это ты. Вернее, мы вместе. Ты просто выучил язык. Мы вместе его выучили. Помнишь? Ну-у-у?
Байган присел рядом и пристально смотрел на меня. Я смотрел в его синие с золотом глаза и… вспоминал.