Всем известно, что в Серениссиме четыреста двадцать пять гондольеров, и все они – мужчины, так как еще ни одной женщине не удалось сдать теоретический и практический экзамен. Но Паола никакого экзамена никогда не сдавала, ничему не училась и лицензия ей ни к чему. У нее даже гондолы нет.
Но стоит ей встать на любой из мостиков через множество узких каналов и опустить весло в воду – под Паолой оказывается черная лодка, с лакированными боками, подушками, помпонами и наконечником-ферро, все как полагается. И она может плыть на этой лодке решительно куда угодно, правда, канал в таком случае остается без моста, но ведь никуда же Паола его не забирает. Либо ставит потом на место, либо пригоняет новый. Нужно всего лишь развернуть лодку поперек канала и поднять весло из воды.
Иногда бывает очень полезно получить хотя бы на день мостик там, где его раньше не было.
Конечно, полиция много раз пыталась оштрафовать Паолу. Где это видано – гондольер без лицензии. Но ей даже посреди Грандканала полиция нипочем. Поперек него не встанешь, конечно, но если пригнать лодку к любому дому или хоть носом к нему поставить, а потом поднять весло – Паола окажется на деревянной дощатой пристани, узкой, как гондола, влажной и заросшей по сваям зелеными водорослями. За что штрафовать женщину, стоящую на пристани, даже если она – с веслом? Совершенно не за что.
И полиция махнула на Паолу рукой. К тому же, Паола никогда не возит пассажиров.
Паола возит мосты. Потому что очень удобно привезти мост в мастерскую, почистить его, починить, заменить доски, если он деревянный, или мраморный край ступенек, если каменный, – а потом отвезти его и поставить на место, подновленный и сияющий. Гораздо удобнее, чем перекрывать и возиться с ремонтом на месте, пригонять баржи с цементом и кусками камня, и прочая и прочая.
Но, конечно, Паола катает мостики и просто так. Город посмотреть, соседей, мало ли.
Только мост Риальто Паола ни разу не сдвигала с места. Во-первых, с него никаким веслом до воды не достанешь.
А во-вторых, говорит Паола всякий раз, когда ее об этом спрашивают, он мне просто не нравится.
Ох, Паола, говорят ей, если бы ты жила в Париже, тебе не нравилась бы Эйфелева башня!
Скорее всего, так бы оно и было, говорит Паола, вскидывает на плечо весло и уходит, притопывая остроносыми башмаками.
Еще она изредка возит кошек, потому что все кошки отлично знают, где они находятся, на мосту или в гондоле, и, конечно же, предпочитают находиться на мосту, даже если им нужно к ветеринару на другой конец города.
Пета и Лючия
Проснувшись, Лючия сразу проверяет себя и Пету. Две руки, две ноги, четыре лапы, один хвост. Ну и две головы, разумеется. Но с головами никогда не бывает путаницы, голова она и есть голова.
Лючия встает с низкого, но очень удобного матраса – кровать они с Петой решили не покупать, потому что никакая кровать не вставала под низкий скат крыши так удобно, как простой узкий матрас, а ведь глупо не превратить в спальню довольно большую кладовку, особенно, если в кладовке имеется окно, а квартирка в результате этих сложных пространственных манипуляций становится практически трехкомнатной: спальня, гостиная и кухня. Кухня, конечно же, просто выгородка, сделанная из еще одной кладовки и коридорчика, но тоже с окном, да каким еще – с видом на террасу.
Терраса – самое большое помещение в квартире, целых три на четыре шага. Пета тут же выбегает и ложится на кирпичную керамическую плитку, прямо в солнечное пятно. Лючия выставляет ей тарелку с нарезанными куриными сердечками, а сама идет варить кофе. Потому что если Пета будет крутиться на кухне под ногами и руками и требовать есть, никакого кофе сварить не удастся: на столе у плиты помещаются либо банка с кофе и джезва, либо кошка. И вся квартирка такая – как следует распрямиться и потянуться можно только на террасе.
Насмешка, словом, а не жилье.
Зато в самом центре Санта Кроче, а это дорогого стоит. Когда на самые жаркие месяцы Лючия и Пета уезжают из города, подальше от раскаленных набережных и толпы туристов, они могут поехать, куда душа пожелает, потому что квартирку на это время они сдают проверенной фирме. Фирма, небось, имеет с этого раза в два больше, потому что пересдает жилье туристам на день-два по истинно венецианским расценкам, но зато по возвращении Лючию ждет в банке весьма приятная сумма без всяких лишних хлопот. Больше всего на свете Лючия не любит лишние хлопоты.
– Не хочу сегодня на рынок, – говорит она Пете. – Всего-то март месяц, а приезжих уже как в июне. Наводнения на них нет.
Выходить на улицу Лючия не любит только чуть-чуть меньше, чем лишние хлопоты. Это Пета – уличная душа, вот кому в радость бесконечно петлять по всем мостам и улочкам, заходить на все торжища, особенно блошку, которая бывает по пятницам и субботам на площади близ Рыбного рынка. Но сейчас Пета не возражает. Она щурит зелено-желтые глаза, укладывается на солнышке и принимается вылизываться. Пета ничего не имеет против побыть день дома просто так. Лючия неспешно завтракает, а потом выносит на террасу коклюшки и садится за кружево. На деньги от квартиры они с Петой ездят. А кружево – это на хлеб с маслом.
Весь короткий весенний день Лючия перебирает коклюшки, и к тому времени, как солнце окончательно уходит с террасы, у нее сделан очень приличный кусок.
Пета трется о ноги Лючии и ножки стойки с валиком, на который наколото кружево: пора и ужин собирать. Лючия уносит работу в дом и берется за готовку.
– Завтра все-таки придется идти на рынок, – говорит она, оглядывая нехитрые припасы. – Зелени только на салат, размороженным мясом ты же первая брезгуешь… Да, и соль и мука тоже кончились, так что в магазин тоже надо. Перестань об меня тереться и марш с кухни, мне же холодильник не закрыть, пока ты тут крутишься!
Пета фыркает и выбегает из кухни. Ужинают они вместе на все той же террасе, при свете маленькой лампочки над дверью. Вечера еще холодные, Лючия кутается в плед, но мотыльки уже вьются вокруг света белым мерцающим облаком. Туристов почти не слышно, в это время они все смещаются ближе к Риальто и соборной площади, там, где витрины роскошных магазинов (в том числе и с кружевами Лючии) полыхают, как самое яркое зарево. А фонари в городе всегда горят словно вполсилы, думает Лючия сонно. Даже не почитаешь. Наверное, чтобы на витрины больше летело этих… однодневок.
К туристам, как и все коренные венецианцы, Лючия относится со снисходительным раздражением, которое сама считает верхом терпимости. Налетят, пошумят, улетят. Ну и пусть их, лишь бы покупали ее изумительные болеро и шали ручного плетения.
Утром Пета выходит из дому пораньше, стараясь не шуметь и не разбудить Лючию – та по утрам спит особенно сладко, в этом они тоже не похожи, даром что близнецы. Сегодня нужно на рынок, значит, сегодня очередь Лючии жмуриться на солнце, а Петы – хлопотать по хозяйству.
Она покупает свежую рыбу, кусок мяса, муку и соль, и даже кофе и хлеб с оливками – сама она совершенно равнодушна к тому и другому, но Лючия будет рада всему этому завтра утром. Увидев в рядах на рынке знакомого зеленщика, Пета целенаправленно идет к нему, и довольно быстро ее корзинка наполняется самыми отборными овощами и салатом.
– Как здоровье вашей сестрицы, сеньора Лючия? – спрашивает зеленщик, отбирая специально для нее редисочки покрупнее. – Что-то она к вам не едет и не едет.
– Здорова, как ваши огурчики, – отзывается Пета. – Но в этом году она опять не приедет. Уж лучше я к ней в Неаполь. Куда нам вдвоем в моей квартирке? Еле-еле кошка уместилась.
Александр ШуйскийИз цикла «Пражские сказки»
Стража красного винограда
К черной арке ворот вел мост. Когда-то под ним, видимо, был ров вокруг городской стены, но теперь из пологого склона росли деревья, их золотые по осени листья щедро устилали мостовую. И остатки стены, и ворота густо заплетал виноград.
Сама арка давно уже не помнила ни запоров, ни решеток. Была она двойная, правильными одинаковыми полукругами на рядах массивных колон. Единственным отличием левой арки был знак – круг с перечеркнутым человечком. У правой, прислонив табурет к полосатой будке, сидела художница. Во всяком случае, в руках у нее были кисти, тряпка и палитра. Завидев путника, она замахала тряпкой: иди, мол, справа, не видишь – знак висит.
Путешественник охотно пошел на приглашающий жест. Всех вещей при нем был только заплечный мешок, но куртка и обувь выдавали опытного пешехода, готового к любой погоде. Сейчас, по солнцепеку и штилю, капюшон куртки был откинут, а молния расстегнута. Из внутреннего кармана то и дело высовывалась усатая узкая морда и шевелила розовым носом.
– Привет, – сказал путешественник художнице.
– Привет-привет, – охотно отозвалась она. – Ты в город? Проходи здесь.
– Конечно. А почему там нельзя?
– Потому что там для трамваев.
Путешественник оглянулся. Никаких рельсов в проеме арки не наблюдалось. Он вопросительно глянул на художницу. У художницы было смуглое лицо и половинчатые волосы – видимо, не меньше года назад она их покрасила в рыжий цвет, а потом они отросли, так что рыжина поднималась только до висков, а дальше были черные корни. К тому же, черная часть волос была прямая, а рыжая – вилась мелким бесом. Глядя на его недоумение, художница расхохоталась, да так, что путешественник тоже не выдержал, и улыбнулся.
– Ну, раз ты в город, то плати за вход! – объявила она. – Тебя как зовут?
– Нас, – поправил путешественник и достал из кармана шиншиллу. – Путешественник Феликс.
Художница притихла и протянула руку к розовой мордочке. Шиншилл тут же спрятался – девушка оттирала кисти, и пальцы сильно пахли скипидаром.
– Так ты со зверем, – сказала она. – И кто из вас кто?
– А когда как, – ответил путешественник. – Мы на оба имени отзываемся.
– Ну, значит, сейчас Путешественник будешь ты, а Феликс – он, – быстро решила художница. – Потому что тогда платить за вход тебе, а ему пусть повезет.