Феликс внезапно почувствовал, что он тоже хочет знать эти камни по именам, слышать ворчание книг в пустых библиотечных залах, знать, о чем сплетничают розы за зелеными стенами лабиринта. Что даже по тайным городским тропам он до сих пор ходил туристом, тем, кто приходит всегда невовремя и не видит того, что не описано в его путеводителе, даже если этот путеводитель – книга, купленная за сон. Что он хочет понимать, а не думать, что понимает.
– То, что есть, и то, что есть на самом деле, – сказал он вслух.
Феликс расплатился за кофе и отнес шиншилла в свой номер. Книгу он оставил на кровати. Карту тоже не стал брать. Выйдя из гостиницы, он пересек Черный мост, поднялся на холм с замком, перешел через площадь и вышел к двойной арке ворот. У ворот, сунув руки в карманы куртки, сидела художница и жмурилась на осеннее солнце. У нее на коленях дремал черный кот, – точно такой, как на картинке в книжке.
Феликс подошел к ней.
– Здравствуй, – сказал он.
– Привет, – отозвалась та. – Какие новости?
Феликс снял куртку и, стыдясь пафосности собственного жеста, стянул к локтю левый рукав свитера и закатал манжет рубашки.
– Я пришел заплатить за вход, – сказал он.
Страница рукописи в день
Я вспоминаю все квартиры, в которых жил, как, бывает, вспоминают женщин. Эта смеялась так, будто в ней жил солнечный зайчик, та была немного мрачновата и строга, как монахиня, зато ее кухня всегда была полна изумительных запахов, окна можно было не мыть никогда, а одежда в шкафу лежала так, что никакого утюга не нужно. Еще одна, в далеком детстве, вспоминалась мне старухой, может быть, и бабушкой, но время от времени забывающей, что я – ее внук. Она бывала уютной особенным пожилым уютом, но бывала и чужой и страшной, с резким запахом лекарств и привкусом пыльной взвеси.
– Скажите, пожалуйста, вы писатель?
Я обернулся. Надо же, так увлекся, что не заметил, как мой текст читают через плечо. Вообще-то, когда я сажусь писать в кафе, я стараюсь устроиться так, чтобы в экран невозможно было подсмотреть. Но сегодня с утра за столиками на улице не было вообще никого, и я сел как попало, лишь бы экран не бликовал. И не заметил, как ко мне подсел этот дедок. Вопрос он задал очень вежливо, почти церемонно, и, когда я на него обернулся, разглядывал меня, а не экран моего лаптопа. Писал я по-русски, и вопрос, заданный мне, прозвучал тоже по-русски, хотя и с небольшим акцентом – ударение на первый слог и растянутые гласные. Но я уже привык к тому, что старшее поколение Праги почти поголовно очень хорошо знает русский язык. Поэтому ответил я тоже по-русски:
– Как вам сказать. Пишу я, во всяком случае, много.
Я взялся разглядывать его в ответ, сначала не без злорадства – обычно люди смущаются, когда их самих ставят в неловкое положение, – а потом с интересом.
Низенький, полноватый, седая шевелюра, гладко выбритое лицо. Белый льняной костюм по летнему времени. Загорелое лицо, множество мелких морщин – и ни одной глубокой, кожа сухая, как пергамент, очень чистая. И потрясающие, цвета июньского неба, глаза. Обычно с возрастом цвет глаз бледнеет, будто выгорает, особенно, если они серые или голубые, здесь же плескалась чистейшая синева, точно такая, как небо у нас над головами.
– Простите мое нахальство, но мне нужно было знать. Вот такое много пишете? – он двинул головой в сторону экрана.
– Да, – ответил я, все еще глядя ему в глаза.
– Ничего особенного, лимон и погода, – сказал он фразу, которую я совсем не понял, поэтому переспросил:
– Погода?
– Конечно. Прекрасный летний день, на небе ни облачка, и вы уже второе утро сидите в этом кафе с ноутбуком, хотя раньше я вас тут никогда не видел. Приезжий?
– Да вот, путешествую.
– У вас очень хорошо про квартиры написано, – сказал он. – Вам есть, где жить?
То ли у этого человека очень интересная логика, подумал я, то ли чрезвычайно сложные ассоциативные ряды. Во всяком случае, обычно после фразы «вот это очень хорошо написано» следовал вопрос «а вы где-нибудь печатаетесь?» – или еще что-нибудь такое же банальное про писательскую кухню. Я настолько обрадовался и заинтересовался его неожиданным подходом, что решил ответить.
– Мне есть, где жить, – сказал я. – На ближайшие два дня я остановился в одном пансионе у Народного театра, – я махнул рукой в сторону реки. – Потом либо уеду, либо придумаю что-нибудь. У меня творческий отпуск, я птица вольная.
– У Народного, – фыркнул он. – Небось, модерн на набережной? Башенки-лепнина?
– Гораздо проще, кирпичная пломба. Но чисто и самый центр. Меня устраивает. Не всем же жить на Малой Стране.
– А хотели бы?
Я даже растерялся от такого напора. И насторожился. Видимо, у меня сделалось соответствующее лицо, потому что синеглазый старик поспешил меня успокоить:
– Я не аферист. Просто так получилось, что у меня есть ключи от мансарды вот в этом доме – и обширные полномочия от хозяйки. И даже, если хотите, просьба – поселить хоть ненадолго пишущего человека. Недели, скажем, на две. А тут я вдруг вижу вас в этом кафе. Я не мог не спросить.
Он еще с минуту смотрел на меня – в кои-то веки я совершенно не знал, что ответить, – и добавил с ноткой снисхождения:
– Вы не беспокойтесь, я профессиональный риэлтер. Вот на первом этаже моя контора. Если вы опасаетесь, мы можем составить договор по всем правилам, с печатями и прочим.
Я поднял глаза – действительно, в одном из окон первого этажа красовался стенд с предложениями купли и съема жилья. «Белая мельница» – перевел я название фирмы.
Две недели в квартире практически на Градчанах. Да еще и в мансарде. Ну, о цене-то я по крайней мере могу спросить, прежде чем отказываться?
Я открыл рот, но он меня опередил.
– Нет, не за деньги. То есть, если хотите, можете оставить залог, я не буду против. Но на самом деле я хочу, чтобы вы там писали. Причем не как-нибудь, а от руки. Хотя бы страницу в день.
– Я буду жить за страницу рукописи в день? – переспросил я со всей иронией, на какую был способен. И даже бровь заломил вопросительно для пущего эффекта. Но мой потенциальный ленд-лорд оказался крепким дедом.
– Да, – просто сказал он. – Знаете, это практически традиция. В Париже на чердаки лезут, чтобы рисовать, а у нас – писать. Такой город. Вы знаете, что на Златой уличке долгое время снимал каморку Кафка? Нарочно приходил туда писать. Я-то вот поостерегся бы пускать к себе такого писателя, но этим, на Златой уличке, сам черт давно не брат, все впрок идет. Ну, что скажете? Что надо подумать?
Я молча кивнул.
– Это правильно. Да и съезжать вам рано еще, пансион-то оплачен, небось? Вот. Вы подумайте и приходите. Я тут целыми днями, если не здесь, то в конторе. Только писать надо будет обязательно от руки.
Через два дня я уже втаскивал свой чемодан по очень узкой лестнице с крутыми округлыми ступенями. Я, конечно же, зашел в контору «Белая мельница» и получил свой экземпляр договора – но сделал это скорее для очистки совести. Почему-то я был совершенно спокоен насчет обмана. К ноутбуку у меня был специальный шнур, которым можно было пристегнуть мой рабочий инструмент к батарее, как велосипед на стоянке. Всю важную информацию я залил на флешку. Паспорт и деньги были всегда при мне. В самом деле, что с меня взять? Футболку и старые джинсы?
В договоре на двух языках было прописано, что ближайшие пять дней я занимаю студию по такому-то адресу, арендная плата – не менее одной рукописной страницы стандартного размера. В крайнем случае, начну вести дневник, решил я. Но вообще-то за мной было несколько статей – две колонки на вольную тему и по крайней мере одна статья о Праге, причем что-нибудь интересное, а не то, что пишет каждый второй сайт путешествий, редактор мой мне так и сказал: «О пиве и Кафке не пиши, не возьму». Так что по крайней мере на несколько дней мне есть что записывать, а там посмотрим.
Пан Иржи – у моего синеглазого знакомца оказалось громкое имя, Георгий, – проводил меня в студию, выдал ключи и постельное белье, заверил, что на невысокий мой третий этаж добивает интернет из кафе, и оставил обживаться. Я сел за маленький стол при кухне и огляделся.
На самом деле мне несказанно повезло. Студия представляла собой совсем небольшую квартирку под самой крышей, кровать стояла так, что я заранее знал: утром с непривычки непременно стукнусь головой о скошенный потолок. Кладовка-гардеробная была больше ванной комнаты, на потолке чернели балки, черная же деревянная колонна торчала прямо посреди комнаты, подпирая перекрытия. Кухня вдавалась в крохотную нишу, а толщина стен была такова, что на подоконнике можно было устраивать диван, если забросать его подушками. И, самое главное, терраса. Она была чуть ли не больше самой комнаты, с нее открывался потрясающий вид на Кампу и кусок Карлова моста. Я немедленно вытащил на террасу два складных стула. Буду тут жить, решил я. Нужна страница – ладно. Хоть три.
Я съездил до магазина – ближайший был довольно далеко, но это вечный минус центра, ничего не поделаешь, – запасся кофе, йогуртами, хлебом, еще какой-то снедью, благо теперь у меня были плита и холодильник. Не то чтобы я люблю готовить, особенно в поездках. Но возможность сварить кофе в любое время дня и ночи – вещь бесценная. В этом смысле я маньяк, вожу с собой маленькую джезву и баночку специй, даже когда предполагаю жить в гостинице. Могу же я надеяться на лучшее, верно?
Я сварил себе первую порцию, сел за стол, раскрыл новую, купленную в том же супермаркете тетрадку и задумался. Одна из колонок, собственно, должна была быть о кофе, вернее, о том, где выпить кофе в Праге, и что это может быть за кофе. У меня на примете было уже три-четыре кафе, в одном просто хорошо варили все, во втором можно было взять превосходный эспрессо и вылить его в очень хороший шоколад, а в третьем варили кофе сразу с шоколадом и специями. И я взялся строчить. За годы работы на компьютере я совершенно отвык писать руками, и первые полчаса у меня ныл локоть и чуть ли не сводило пальцы, но потом все как-то наладилось, я писал быстро, без помарок, нахваливал любимый напиток так и эдак, прокладывал маршруты по узким улицам, щедро сыпал корицу и тростниковый сахар, словом, увлекся и не заметил, как исписал пять страниц.