Есть еще в Филях Никита Степанович, в котором пока сохранились бумажный и деревянный самолетики и даже картонный дракон, но он редко бывает рад Николаю Павловичу, завидует, что у того солдатики, а у самого Никиты Степановича какие-то беспонтовые самолетики.
Похожая, хотя и совершенно другая, история и с Аглаей Семеновной с Живописной улицы. В ней еще есть цитриновая, малахитовая, аметистовая и родохрозитовая лошадиные головы. Но с тех пор, как на глазах у Николая Павловича ее покинула турмалиновая лошадиная голова, Аглая Семеновна не может его видеть ни при каких обстоятельствах. Слишком свежи воспоминания.
Поэтому Николай Павлович просто зашел в кафе на Рабочем поселке, заказал себе водки и капусты. Люди сюда ходят хорошие, просто так не подсаживаются, ни с кем дружить без особой надобности не пробуют, в душу не лезут, можно сколько угодно сидеть и ждать в свое удовольствие.
А ждать сейчас как раз и надо.
Не уподобляться Аглае Семеновне и не впадать в бесполезное и слезливое отчаяние, а просто ждать, когда кто-то объяснит и расскажет ему, Николаю Павловичу, что это было, что произошло, поможет разобраться, объяснит, что теперь ему, Николаю Павловичу, следует делать.
Только вот ждать пришлось долго.
Капуста давно уже кончилась, а сколько раз кончалась водка – и сказать трудно, когда к Николаю Павловичу наконец подсел ангел.
Ангел смотрел на Николая Павловича взволнованно и трудно.
Николай Павлович плеснул ему из графина. Ангел поблагодарил почему-то на французском, «мерси», заметно было, что ангел нервничает.
– Ты меня, Николай Павлович, ждешь? Поговорить со мной хочешь?
– Да я и сам не знаю, но поговорить с кем-то мне надо.
– Со мной можно, но стоить тебе это будет дорого или дешево, толк от этого разговора будет или не будет – ты согласен на такие условия?
– Так а разве есть другие?
– Других нет, но ты можешь просто не согласиться.
Не прошло и пятнадцати минут, как ангел уже объяснял Николаю Павловичу:
– Вот ты зря все-таки удачу недооцениваешь, чем, вот скажи, удача тебе не угодила?
– Да что та удача? Сам попал в передрягу, сам и вылезай, а если вдруг повезло, то это уже как бы и не ты, как бы за тебя все сделали.
– Так что же не ты? – нервничал ангел. – Рядом-то не было никого, ты же сам и сделал.
– Да ну, сам. Сам бы уже давно в канаве сидел, траву придорожную ел.
– Так а кто тогда?
– Проще чего спроси, не знаю, но не я.
– Вот твой, Николай Павлович подход, он простой слишком. Он, знаешь, такого ленивого туриста с рюкзаком с разной жратвой, внезапно нашедшего ягодное поле. Ну, то есть, здорово, что нашел, но так, особенно ничего не изменится.
– Не очень понимаю, о чем ты.
– Сейчас поймешь. Вот представь, ты идешь, и идешь, и идешь и ищешь что-то, не знаю, Эльдорадо там, Землю Санникова. Нет уже у тебя рюкзака с едой. Нет, ты не дурак, когда выходил, то брал с собой на все путешествие и даже с запасом, но недооценил, так обычно и бывает.
Тут нет твоей вины.
Неведомое – оно всегда в десять раз дальше, чем когда закончатся все запасы и возможности, сколько бы ты их ни взял с собой и ни накопил.
Так мир устроен.
Идешь и, действительно, траву придорожную ешь, корешки какие-то.
И вдруг перед тобой ягодное поле.
Это еще не твоя цель, но это вдруг и оказывается твоя цель, по крайней мере прямо на сейчас.
Николай Павлович молчал, с ужасом ощущая, как плавится в нем чугунный солдатик.
– Был бы ты как тот ленивый турист с рюкзаком, глянул бы снисходительно на это ягодное поле, а там уж, может, и попробовал бы ягодку-другую, но так. Даже и не очень понятно зачем.
Но ты – не он, это поле – это твое спасение, твой шанс, твоя возможность.
Если бы не оно, может, и не дошел бы до своего Эльдорадо.
Люди так устроены, что на пути к самому главному они всегда должны перейти бесплодную пустыню. И одна надежда – на удачу.
Так что не бойся, иди, она не подведет
Что с тобой? Ты чего на меня так смотришь?
– В туалет хочу, прости.
– Так я и говорю, иди, не бойся, конечно, разумеется.
Николай Павлович помнил: встать, направо, направо, а потом налево. Но почему-то встал и пошел направо, направо и направо.
А ангел плеснул уже сам себе и задумался о том, как глупо это все, что на самом-то деле удача – это решить идти искать Эльдорадо или там Землю Санникова или что еще. А ягодное поле – ну да, круто, ягодное поле.
А Николай Павлович окончательно заблудился в трех соснах.
И совершенно случайно вышел на улицу через черную дверь и оказался на старой почти заброшенной детской площадке.
Сел у песочницы под грибком и задумался. И внезапно вспомнил, как в такой же песочнице и получил своих солдатиков.
А все было так.
Николай Павлович был еще не Николаем Павловичем, а совсем маленьким мальчиком. Ему давно уже снился оловянный солдатик. В ту ночь он ему приснился, как сам Николая Павлович думал, в последний раз. А потом что-то произошло. Вот здесь, нет, конечно, не здесь, очень далеко отсюда, в одном из уютных старых дворов старого Замоскворечья, но суть не в этом. Почти как здесь. Просто он вдруг встал, сам, без чьего либо напоминания, собрал свои игрушки, попрощался со своим солдатиком и ушел домой. Рано лег спать, а наутро встал и внезапно почувствовал их. Всех вместе и каждого по отдельности. Латунного, алюминиевого, рубидиевого, стального, ледяного, железного, медного, чугунного, титанового и оловянного.
Вспомнил и внезапно увидел мальчика в песочнице. Мальчик вылепил из песка и теперь прощался с прелестной маленькой танцовщицей, им обоим было очень одиноко и скверно.
И Николай Павлович отпустил своего оловянного солдатика. Почувствовал, как тот плавится и остается только комочек, похожий на маленькое оловянное сердечко.
А мальчик внезапно встал, сам, без чьего либо напоминания, собрал свои игрушки, попрощался с прелестной маленькой танцовщицей, вздохнул и пошел.
Николай Павлович тоже встал, нетвердой походкой протиснулся через черную дверь обратно в кафе и со второй попытки нашел-таки туалет.
Когда он вернулся, ангела за столом уже не было.
Ну и хорошо, подумал Николай Павлович, мне нужно немного побыть одному.
Побыть одному, чтобы разобраться и понять, из чего сделана каждая из моих прелестных маленьких танцовщиц.
Сап Са ДэНаш трамвай
До Заснеженных Вершин мы до сих пор не добирались, каждый раз нас что-то останавливало, что-то шло слишком так, подозрительно так, настолько так, что приходилось разворачиваться и идти обратно.
В этот раз все будет не так. Наш трамвай довольно долго ехал по небу, внизу белели облака, через некоторые из них протекали небольшие реки, рядом с реками росли деревья, иногда даже целые рощи. То там, то там облачные крестьяне что-то копали или строили. В целом облака не производили впечатление хорошо обжитых.
Но надо отдать должное трудолюбию крестьян, еще недавно эти же облака были пусты и безвидны, подобно снежной пустыне. Ездить на нашем трамвае тогда казалось невероятно скучным занятием, он часто ходил почти пустой, это сейчас в нем редко место найдешь.
В нашем трамвае росли разнообразные цветущие растения, вились лианы, многие пассажиры сидели прямо на них. Было приятно накурено дынным, лимонным и смородиновым дымом. Немного смущала происходящая прямо в центре вагона реклама для домашних животных, но мы старались больше смотреть по сторонам, куда угодно, лишь бы не в центр вагона.
И больше болтать с нашим новым другом Снэйком Труменом, мы с ним только что познакомились, но уже поняли, что это самый лучший человек на свете, самый честный, самый искренний и самый веселый. Он, конечно, к сожалению, вынужден был заниматься своей работой, продавать нам наши будущие мучения и ужасную смерть, но это не делало его ничуть менее милым и приятным. Разумеется, его товар нам был совершенно не нужен, но отказать такому симпатичному человеку было совершенно невозможно.
Трамвай прибыл на нашу станцию, мы с невероятным сожалением попрощались с нашим новым другом. В утешение этот тактичный великолепно воспитанный джентльмен сказал нам очень правильные, берущие за самое сердце слова, сказал о том, что грустить нам долго не придется, мы очень скоро умрем.
Так оно и случилось. Мы вышли из трамвая высоко над горами, долго падали, потом наши тела многие километры катились по почти отвесным скальным склонам, болезненно теряя свои части на острых, едва прикрытых снегом, камнях.
Но это ладно, мороженое из облака оказалось невкусным, вот этого точно никто не ожидал. Видимо, раньше нам попадались облака, более подходящие для изготовления мороженого. Но это облако так напоминало милого нашему сердцу Снэйка Трумена, по которому мы уже начали невыносимо скучать, что мы не могли сделать мороженое ни из какого другого. И оно оказалось невкусным.
Наш трамвай в ответ на это замечание сошел с воздушного пути, сорвался с неба и предсказуемо утонул.
Мы в ужасе смотрели ему вслед, провожая восхитительного Снэйка Трумена в последний путь. Сложно, невозможно поверить, что мы навсегда потеряли Снэйка Трумена, самого дружелюбного и обаятельного человека на свете.
От усталости и отчаяния мы легли на берегу широкой облачной реки и долго смотрели на нее, провожая взглядом ее неспешные воды к краю облака, где они срывались в страшную черную бездну. Думаю, мы могли бы вечно так лежать, жизнь наша только что практически утратила всяческий смысл, но наш берег начал таять и уходить в облачное ничто. Мы поднялись, поправили одежды и пошли к более надежному облаку.
Там нас встречала группа крестьян. Они запекали рыбу, болтая между собой о валидности применения постоянной планка, ограничениях дальней авиации, вычислении замкнутого интеграла на гладком многообразии и особенностях ухода за Tropaeolum brachyceras в условиях крайнего севера. Они угостили нас вином и хлебом, очень подробно расспросив о Снэйке Трумене, как, возможно, последних людей, видевших его.