Так, спокойно. Надо хладнокровно оценить свои шансы. Судя по всему, он сидел на стуле со связанными за спинкой руками. Ноги тоже были накрепко притянуты к ножкам. На голове какой-то глухой матерчатый колпак, туго завязанный под подбородком, и это лишало его возможности что-либо видеть. Сквозь плотную ткань чуть-чуть просачивался свет, но и только.
Но как он так прокололся?! Зачем выскочил, как зеленый пацан, почему хорошенько не осмотрелся? Ведь ясно – увы, только теперь ясно! – что Хусаин заманивал его в ловушку. Шел, не оборачиваясь, никуда не спешил. А зачем ему спешить, если требовалось, чтобы «хвост» ни в коем случае от него не отстал? Как глупо… Как глупо и элементарно он попался. Наверное, его вели от самой кофейни. Ну, конечно, у них тут целая армия, а он один. Думал, что никто его не видит. Как же, будто здесь все сплошь дураки.
А, да что там… Вот к чему приводят недооценка противника и излишняя самонадеянность. Увлекся – и получил результат. Хотя, наверное, если бы он даже и был осмотрительнее, его в любом случае взяли бы. Это, как говорится, дело техники. Будь у него хорошее прикрытие, еще можно было бы вывернуться и избежать ловушки. Но, действуя в одиночку, он был практически обречен с самого начала…
Резкий удар ногой в кость голени отозвался острой болью. Не ожидавший удара Роман издал короткий звук и тем самым обнаружил, что пришел в сознание. Кто-то шагнул к нему и, вцепившись через колпак в волосы на макушке, бесцеремонно задрал ему голову. Теперь свет ярче бил через ткань, но все равно Роман ничего не видел, кроме неясных теней.
– Зачэм ты зледиль за Хусаином? – спросил его на русском языке чей-то голос с арабским акцентом.
Роман молчал, хотя понимал, что молчание в его положении равносильно самоубийству. Он был беззащитен, как новорожденный младенец. Все тело, от поднятого хрупкого горла до раскоряченного паха, открыто для жестоких ударов. С ним миндальничать не будут, это понятно, им нужны ответы на вопросы. И есть ли смысл играть в пионера-героя?
– Гавары! – крикнул допрашивающий, дернув его за волосы так, что хрустнули шейные позвонки.
Если бы видеть их лица! Тогда можно было бы нарисовать их психологические портреты и, исходя из этого, строить тактику поведения. Но он был ослеплен колпаком начисто. И это сильно давило на психику. И они хорошо об этом знали. Опытные. Он изначально никого и ничего не видел, что усиливало чувство страха и беспомощности. Они же, не теряя времени, задавали прямые вопросы и действовали при этом довольно грубо, сразу ломая его внутреннее сопротивление.
Пока они обходились без крайних методов, но было абсолютно понятно – и они этого не скрывали, напротив, всячески подчеркивали, – что если он будет запираться, то эти методы последуют незамедлительно.
Рука сжала волосы сильнее, стягивая до боли кожу на голове. Роман понял, что сейчас последует удар. Куда? Если по лицу, это еще не страшно. Хуже, если по внутренним органам. Или в пах… Хоть бы свести колени вместе. Куда там, его приторочили к стулу на совесть. А толк в битье они знают, в этом можно было не сомневаться.
– Я ни за кем не следил, – сказал Роман, толкаясь губами в грубую ткань колпака.
При этом он непроизвольно поджал мышцы живота в ожидании удара. Только бы не в пах… Понятно, что они ему не поверят. Но как они поведут себя дальше? Только бы не в пах…
Но бить его не стали и даже отпустили волосы. Что за странность? Роман напряженно ловил каждый звук. Чего они замолчали? Даже между собой не переговариваются. Может, ему поверили – бывают же чудеса на свете. И сейчас, извинившись, развяжут и отвезут домой?
Вдруг ему что-то надели на голову, и сильные руки туго соединились у него на шее. Колпак, и так плохо пропускавший воздух, плотно прижался к лицу. Роман попытался вдохнуть – и не смог. Теперь он понял, что произошло. Ему поверх колпака натянули на голову целлофановый пакет и перекрыли доступ кислорода. Способ простой и очень действенный. Когда начнешь задыхаться, расскажешь все, что знаешь и не знаешь.
Роман какое-то время держался на запасах воздуха в легких, затем понял, что надолго его не хватит. Вот уже рот сам раскрылся в тщетной попытке схватить хотя бы ничтожный глоток кислорода. Что-то еще оставалось в полости колпака, но этого было слишком мало.
Роман дернулся, но привязан он был крепко, а руки, державшие пакет, были очень сильны. Чувствуя острую боль в разрывающихся легких, он начал мотать головой из стороны в сторону. В глазах уже поплыли огненные круги, жилы на шее, казалось, порвутся от неистовых усилий вдохнуть…
Уже теряя сознание, он почувствовал, что руки на его шее разжались и сквозь ткань колпака пошел воздух к его судорожно раскрытому рту.
– Зачем ты следил за Хусаином? – послышался прежний неумолимый вопрос.
– Вы… ошибаетесь… – заговорил он между частыми вздохами. – Я ни за кем не следил… Это ошибка…
Снова жесткие руки сдавили концы пакета у него на шее. И снова через минуту огнем загорелись наболевшие легкие и тело начало судорожно извиваться, пытаясь избегнуть пытки…
На этот раз его держали без воздуха дольше. Он уже едва соображал и весь обмяк в руках истязателя. Еще бы немного – и сердце остановилось. Но палач был опытен и снял пакет в самый последний момент.
Роман с сипением, со стоном тянул воздух до предела распахнутым ртом, не замечая, что по подбородку обильно течет слюна. Так бы дышал и дышал – и ничего больше не надо.
Если они сделают это в третий раз – это будет конец, лихорадочно соображал он. Шансов на маневр они ему не дают. Следует конкретный вопрос с конкретным именем. И никакие увертки не проходят. Как только следует ответ «не по делу» – сразу мешок на голову. Отвечай как на духу – или умри. И что делать? Говорить правду? Но это наверняка не спасет его от смерти. В лучшем случае он избавит себя от дальнейших мучений. Но жизнь себе не сохранит. А хороший парень Антон Крохин попадет под удар. Ведь они не оставят его в покое. Он слишком много знает, и потому они сочтут за лучшее уничтожить его. В объятом войной городе это сделать проще простого. Крохин ездит без охраны на обычном автомобиле. Один выстрел из гранатомета – и все. Их проблемы решатся в одночасье. А инцидент спишется на террористов и забудется.
И негодяй Павлов будет дальше как ни в чем не бывало торговать оружием. И никто об этом не узнает. В Москве подозревают Сергачева. А о Павлове ничего не известно. Крохин вышел на него недавно и пока ничего никому, кроме Романа, не сообщил, опасаясь утечки информации. Да и уверенности полной у него еще не было. А теперь эта уверенность есть, да что толку? Отсюда не выйти и не предупредить. Нет, надо молчать. Жизнь не сохранишь, да и черт с ней. Но честь и дело сохранятся – а это главное. Антон считает его своим учителем. Хорош был бы учитель, сдавший ученика. Нет уж, чем такой позор, лучше еще малость помучиться да и отойти в мир иной. Любой разведчик всегда готов к смерти. Это специфика профессии, к ней курсантов разведшкол готовят с первых дней обучения. Конечно, если есть хоть малейшая возможность, надо бороться за жизнь до последнего. Именно этому обучают в первую очередь, и каждый разведчик – ходячая энциклопедия по способам выживания в любых обстоятельствах. Но коль выбора нет – а это рано или поздно случается, – надо принимать смерть как должное. Всему на этом свете приходит конец. Кажется, это как раз тот случай. Жаль только, что подыхать довелось неизвестно где, да не было возможности заглянуть в глаза своим убийцам. Ну, ничего, Крохин за него отомстит. Им еще всем мало не покажется. А предательства вы от него не дождетесь, не на того напали…
– Зачем ты следил за Хусаином? – прозвучал в третий раз все тот же вопрос.
– Я не знаю никакого Хусаина… – заговорил Роман, слепо водя головой вправо-влево. – Я просто гулял по городу. Это ошибка. Я журналист, я недавно приехал из Москвы и хотел изучить ночной Багдад. При мне было мое удостоверение. Вы его нашли? Я журналист и ни за кем не следил…
Чья-то тень на миг перекрыла источник света. Роман невольно дернулся в ожидании мешка. Теперь конец, подумал он, на этот раз все и закончится.
Но мешка не последовало. Прошла минута, вторая, он почти восстановил дыхание, а его палачи не торопились продолжить пытку.
Как это понимать? Может, его стойкость поколебала их подозрения? Возможно. Если они не были уверены, что Роман следил за Хусаином, а только предполагали это. Наверное, его заметили недалеко от галереи и решили проверить на всякий случай – кто такой и почему здесь ходит? Если бы он дал понять, что знает Хусаина, они бы получили подтверждение своим сомнениям. И продолжили бы допрос, зная, что идут по верному следу. Но сейчас они, похоже, растеряны.
За невозможностью видеть Роман ловил каждый звук. Кто-то прошел слева от него, послышалась фраза на арабском языке. Голос не тот, что задавал вопрос. Значит, их здесь двое. По меньшей мере. Ах, были бы свободны руки! Тот, кто надевал мешок ему на голову, и не знает, чем бы ему это надевание обернулось. То-то визжал бы, пес, если бы его яичко оказалось в пальцах Романа. Левое, то самое, что сперму производит. Это пострашнее, чем пистолет к виску. Боль такая, что ни о чем, кроме боли, не можешь думать. И смертный ужас на подсознательном уровне. Все бы выполнил, о чем ни попросят. И напарник его не стал бы стрелять, нет, этот умолял бы не стрелять, потому что чувствовал бы: еще одно движение, пусть последнее, агонизирующее – и он евнух. Снял бы колпак, развязал ноги, отдал бы свое оружие. А там – по обстановке…
Но нет, руки связаны так, что только кончики пальцев едва шевелятся где-то сзади, под сиденьем. Никаких шансов вырваться. Одна надежда – убедить их в том, что произошла ошибка.
И, кажется, эта надежда начинает осуществляться.
Снова источник света перекрыла чья-то тень. Только на этот раз она не исчезла, а надвинулась на Романа.
Он вжался в спинку стула, не видя в этом для себя ничего хорошего. Лицо его было поднято, чтобы хоть как-то ориентироваться на свет. Неожиданно сильный удар кулаком в челюсть мотнул его голову влево. И тут же последовал второй удар.