золотые часы свои. Принимая подарки родителей моих, я с грустью думала, что им и в мысли не приходит, что они снаряжают меня в дорогу дальнюю и опасную…
В сентябре 1806 года Надежде Андреевне исполнилось 23 года. За плечами у неё уже было замужество, неудачно сложившаяся семейная жизнь, фактический, но не юридический развод с В. С. Черновым. Возможно, она действительно куда-то уезжала с мужем из Сарапула на год-два. Но теперь вернулась в дом отца вместе с сыном, которому было три года и восемь месяцев, и жила на первом этаже садового дома, отдельно от семьи А. В. Дурова. Для её деятельной и энергичной натуры эта жизнь, не имевшая определённой перспективы, лишенная высокой цели, была скучна. Она могла бы посвятить себя воспитанию сына, могла бы хлопотать о втором браке, предварительно оформив церковный развод в Вятской епархии. Однако после печального опыта с Черновым Дурова, по-видимому, с большой осторожностью относилась к мужчинам, опасаясь повторения прежней истории.
Единственным её спутником и другом в тот период был Алкид, верный добрый конь. Мать, угнетённая болезнью и сложными отношениями с Андреем Васильевичем, который завёл себе новую молодую любовницу, ослабила контроль за старшей дочерью. Потому Надежда Андреевна беспрепятственно предалась своему давнему увлечению – верховой езде. Сопровождал её отец. Обширные пространства степей у реки Камы располагали к быстрым и долгим скачкам, и Андрей Васильевич охотно учил дочь приёмам строевой верховой езды. Надежда Андреевна делала большие успехи. Отец восхищался её природной ловкостью, бесстрашием, умением крепко держаться в седле и точно управлять лошадью. Он говорил ей, что место хорошего всадника – в кавалерийском полку, что при таких способностях она в короткий срок могла бы там стать офицером.
Эта мысль приходила в голову Дуровой и раньше, когда она только приручала Алкида, тайком ездила на нём без поводьев и седла. Но теперь, доведя навыки наездника до совершенства, Надежда Андреевна поняла, что таким образом она приобрела настоящую военную профессию. Владея подобным достоянием, можно было решиться на следующий шаг: «выйти из сферы, предназначенной природою и обычаям женскому полу», «сделаться воином, быть сыном для отца своего», «дойти до места, где стояли регулярные полки».
С лета 1805 года полки русской конницы и пехоты находились очень далеко от Сарапула. На полях Западной Европы развернулись военные действия против Наполеона. Россия вступила в коалицию с Великобританией, Австрией, Швецией и Королевством обеих Сицилий и в августе 1805 года двинула армию под командованием генерала от инфантерии М. И. Кутузова (50 тыс. чел.) в Австрию. Там произошло несколько крупных сражений: в октябре – при Амштеттене и Кремсе, где русские разбили корпус маршала Мортье; в начале ноября – у Шенграбена, где отряд под командованием князя П. И. Багратиона героическими действиями задержал продвижение многотысячного французского авангарда; и, наконец, 20 ноября 1805 года – при Аустерлице, где союзники (16,5 тыс. австрийцев и 70 тыс. русских при 340 орудиях) встретились с армией под командованием Наполеона (74 тыс. чел. при 157 орудиях).
Битва при Аустерлице стала одной из самых блестящих побед французского императора. Союзники потерпели в ней сокрушительное поражение, потеряв убитыми, ранеными и пленными около 27 тыс. человек. Потери русских при этом составили около 21 тыс. человек, в том числе до 10 тыс. пленными. Также русской армией было утрачено 160 орудий и 29 знамён.
Поражение под Аустерлицем потрясло русскую армию и русское общество. Чувство национального унижения хорошо выразил Алексей Петрович Ермолов, участник битвы, в то время подполковник конной артиллерии: «Я не описал Аустерлицкого сражения с большей подробностью, ибо сопровождали его обстоятельства столь странные, что я не умел дать ни малейшей связи происшествиям… Можно сказать, что каждой части войск предоставлено было действовать отдельно, с условием при том ни себе не ожидать, ни другим не давать вспомоществования…»
Так началась новая эпоха в истории России, которую часто называют эпохой Наполеоновских войн. Многие в нашей стране тогда понимали, что борьба с завоевателем Европы потребует от русского народа и русского государства небывалого доселе напряжения сил, будет стоить огромных жертв. В преддверии будущих столкновений с врагом на полях сражений каждый честный человек должен был подумать о том, чем он может быть полезен Отечеству.
Для лучших представителей российского дворянства иного выбора, чем служба в императорской армии, в тот период не существовало. Надежда Андреевна тонко передала это общее настроение в своей книге. Она поэтически описала отцовскую саблю, которая висела в ее комнате на стене и в лучах восходящего солнца ей «казалась горящею». Холодное оружие издревле считалось символом военных занятий благородного сословия, и Дурова перед побегом из дома отца берет в руки саблю, целует клинок и дает слово носить оружие с честью, прославить его в бою. Таким образом «кавалерист-девица» как бы вступает в русло многовековой сословной традиции. Это – одно из целого ряда объяснений ее необычного поступка, которые она предлагает читателям. Его можно назвать патриотическим.
Другое объяснение – чисто психологическое. Испытания войны – смертельная опасность, трудности и лишения боевых походов – ничуть не пугают героиню. Наоборот, ей всегда хотелось проверить себя, свой характер, свою волю в экстремальных обстоятельствах.
«С каждым днем я делалась смелее и предприимчивее и, исключая гнева матери моей, ничего в свете не страшилась. Мне казалось весьма странным, что сверстницы мои боялись оставаться одни в темноте; я, напротив, готова была в глубокую полночь идти на кладбище, в лес, в пустой дом, в пещеру, в подземелье. Одним словом, не было места, куда б я не пошла ночью так же смело, как и днем…»
Но, пожалуй, самое важное из объяснений относится к разряду социальных. Упомянув о «гусарском детстве» и мифическом «фланговом гусаре Астахове», о своем интересе к оружию и «неодолимом влечении к лошадям», о любви к отцу, который всегда мечтал о наследнике сыне и сожалел, что его первенец – не мальчик, а девочка, Дурова дает резко негативную оценку положения женщины в обществе конца XVIII – начала XIX века. Причем вкладывает ее в уста своей матери: «Она говорила при мне в самых обидных выражениях о судьбе этого пола; женщина, по ее мнению, должна родиться, жить и умереть в рабстве…»
Без сомнения, Надежда Андреевна вполне отдавала себе отчёт в том, что её деяние похоже на бунт – дерзкое выступление одиночки против обычаев и нравов современного ей общества, против той системы общественных ценностей, где женщине отведена только одна роль – полное подчинение чужой воле и только одно место деятельности – в доме её хозяина-мужчины. Как ни странно, носителем общественных предрассудков Дурова сделала… свою мать. Этот персонаж по отношению к героине книги явно выступает отрицательным. Он диаметрально противоположен другому персонажу – отцу, который обрисован самыми яркими, радужными красками и представляет собой настоящий идеал человека и мужчины.
Отец очень любит дочь. Он учит её ездить верхом, рассказывает о своей боевой молодости и военной службе, дарит верховую лошадь. Мать совсем не любит дочь. Она жестоко наказывает её за малейшие проступки, заставляет с утра до вечера заниматься шитьём, вышиванием и плетением кружев, никуда не отпускает из дома и ведёт бесконечные беседы о том, как тяжело быть женщиной. Однако эти обычные воспитательные приёмы приводят к прямо противоположному результату.
«…Угнетение (матери. – А.Б.) дало зрелость уму моему. Я твёрдо приняла намерение свергнуть тягостное иго, – пишет Надежда Андреевна. – Мать моя, угнетённая горестью, теперь ещё более ужасными красками описывала участь женщин. Воинственный жар с неимоверной силою запылал в душе моей; мечты зароились в уме, и я деятельно зачала изыскивать способы произвесть в действие прежнее намерение своё…»
Здесь судьба преподнесла «кавалерист-девице» подарок: «В город наш пришёл полк казаков для усмирения беспрерывного воровства и смертоубийств, производимых татарами». Когда это случилось, Дурова в своей книге не указывает. Но, судя по архивным документам, Донской казачий майора Балабина 2-го полк прибыл в Сарапул в конце 1802 года. Целью его пребывания было «истребление всякого рода разбоев, воровства и грабежей, сохранение казённых лесов от самовольных порубок и поджогов, поимка всякого рода дезертиров и препровождение по Сибирскому тракту колодников…»
Следовательно, казаки находились в Сарапуле почти четыре года – до осени 1806-го. За столь длительный срок офицеры полка (вместе с командиром их было десять человек), расквартированные по домам состоятельных жителей, конечно же, хорошо познакомились с семьями городской знати. По этикету той эпохи градоначальник должен был принимать их у себя. Видимо, Андрей Васильевич подружился с казаками, потому что Дурова говорит об их совместных верховых прогулках за городом, однако утверждает, будто бы она «имела предусмотрительность никогда не быть участницей этих прогулок».
Возможно, в таких невинных забавах она и вправду не участвовала. Зато оказалась замешана в другом. Народная молва приписывает ей роман с каким-то казачьим офицером, который и помог «кавалерист-девице» бежать из отцовского дома. Об этом рассказал в своих статьях Н. Н. Блинов, краевед и историк, проживавший в Сарапуле в конце XIX века. Версий данного происшествия у него изложено две.
В первой фигурирует офицер в чине полковника. Согласно легенде, Дурова «близко познакомилась с ним», хотя он был женат. Когда полк уходил из Сарапула, она, будучи не в силах совладать со своей страстью, «переодевшись в солдатское платье, поступила к нему денщиком-конюхом и под этой личиной жила потом в его доме на Дону».