родолжалась до 5 часов вечера.
Только вечером к Березникену подошла основная масса вражеских войск: корпуса Сульта и Ланна, гвардейская фузилерная бригада, всего до 50 тысяч человек. Багратион был вынужден отступить за реку Спуйбах. Главнокомандующий прислал ему подкрепление: генерал-майора Кожина с 1 тысячей человек пехоты и генерал-лейтенанта Уварова с тремя егерскими полками и 25 эскадронами (Уланский полк Цесаревича, лейб-гвардии Гусарский, лейб-гвардии Казачий, Александрийский гусарский). Наши конники завязали рукопашную схватку с французской кавалерией и остановили ее, а гвардейская артиллерия, стоявшая на правом берегу Алле, против устья реки Спуйбах, интенсивным картечным огнем остановила пехоту маршала Сульта.
«Ах, человек ужасен в своем исступлении! Все свойства дикого зверя тогда соединяются в нем! Нет! Это не храбрость! Я не знаю, как назвать эту дикую, зверскую смелость, но она недостойна называться неустрашимостью! – вспоминала потом об этом дне “кавалерист-девица”. – Полк наш в этом сражении мало мог принимать деятельного участия: здесь громила артиллерия и разили победоносные штыки пехоты нашей; впрочем, и нам доставалось, мы прикрывали артиллерию, что весьма невыгодно, потому что в этом положении оскорбление принимается безответно, то есть должно, ни на что несмотря, стоять на своем месте неподвижно…».
В 6 часов вечера к Гейльсбергу прибыл Наполеон с частью корпуса Ланна. Французской пехоте удалось ворваться в центральный редут, но торжество врага было недолгим. Русские ударили в штыки и снова захватили прежние позиции. Тогда Наполеон перенес свое внимание на правый фланг нашего боевого порядка, но и здесь все нападения противника кончились провалом.
«На правом фланге не были построены окопы, и там по удобности расположена вся наша конница. Неприятель не успел на сем пункте собрать достаточного количества кавалерии, и потому главнокомандующий приказал на нее ударить, – пишет А. П. Ермолов, в то время командовавший ротой конной артиллерии. – Не устояла она против стремительного нападения нашей конницы и отброшена к самому лесу, где стоящая пехота сильным огнем прикрыла бегущих и конницу нашу назад обратила…».
В этой атаке участвовали и коннопольцы, а два солдата из лейб-эскадрона: «товарищ» Роман Синицкий и «шеренговый» Степан Анецкий, – первыми врубившись в колонну вражеской конницы, захватили в плен офицера и двух рядовых, за что и были представлены к знаку отличия Военного ордена.
Сражение при Гейльсберге завершилось победой русской армии. Русские потеряли в нем убитыми, ранеными, пропавшими без вести до 8 тысяч человек, наполеоновские войска – до 12 тысяч (по французским источникам – до 6 тысяч человек).
Поздним вечером 29 мая 1807 года на ровных и обширных долинах перед высотами на правом берегу Алле находилось много убитых и тяжелораненых.
«Жаль смотреть на этих последних, как они стонут и ползают по так называемому полю чести! Что может усладить ужас подобного положения простому солдату? Рекруту? – размышляла, глядя на поле недавней битвы, Надежда Андреевна. – Совсем другое дело образованному человеку: высокое чувство чести, героизм, приверженность государю, священный долг к отечеству заставляют его бесстрашно встречать смерть, мужественно переносить страдания и покойно расставаться с жизнью…».
На философские размышления ее навело следующее обстоятельство: во время сражения лейб-эскадрон попал под обстрел неприятельской артиллерии и граната упала рядом с «кавалерист-девицей». Алкид спас себя и свою хозяйку, мощным прыжком подавшись в сторону. Дурова чудом усидела в седле. Спасибо, как говорится, отцовской выучке и природной ловкости наездницы. Смерть была рядом, но все-таки миновала «товарища» Соколова. Почему?
Все это было важно для мироощущения молодой женщины, недавно надевшей военный мундир. До событий под Гутштадтом она была лишь обученным, но необстрелянным солдатом. Как и для других новобранцев, первый бой явился для Надежды Андреевны шоком: «новость зрелища поглотила все мое внимание».
Она еще не понимала тогда, что правила поведения, действующие в мирной жизни, порою абсолютно неприменимы на войне. Здесь нужно быть не только храбрым и стойким – к этому она как раз была готова, – но и нужно больше, чем когда-либо, заботиться о себе, соизмеряя свои поступки с общей пользой. Так, отдав лошадь раненому, она подвергла свою жизнь неоправданной опасности, оставшись одна «среди скачки, стрельбы, рубки на саблях». Недаром штабс-ротмистр Галиоф, ее суровый воспитатель, увидев «товарища» Соколова пешим и узнав обстоятельства дела, крикнул ему в досаде: «Пошел на фронт, повеса!»
Однако под Гутштадтом Надежда Андреевна находилась полностью во власти собственных необычных переживаний и впечатлений и мало обращала внимания на то, что творится вокруг, что происходит с другими людьми. Большое полевое сражение у Гейльсберга дало Дуровой новый, но необходимый для солдата опыт. Здесь, на открытом пространстве, можно было наблюдать действия многотысячной массы войск, здесь выстрелы картечи косили целые ряды атакующих. Расстаться с жизнью было легко и просто, потому что военное счастье слепо и только случай правит бал. «Судьба – индейка, а жизнь – копейка!» – говаривали в ту пору армейские фаталисты.
Если уж ее не достали осколки гранаты, разорвавшейся под животом Алкида, значит ей суждено не погибнуть в бою, а добиться своей цели в этой жизни: «Ах, верно молитвы отца и благословение старой бабушки моей хранят жизнь мою среди сих страшных, кровавых сцен…»
Утром 30 мая 1807 года русская армия встала в ружьё. Многие думали, что после победы надо развить успех и атаковать противника. Главнокомандующий на это не решился. «Бенигсен простоял весь этот день в укреплениях и на другой день с армией, ободренной успехом, мало понесшей урону и нисколько не расстроенной, перешел на правый берег Алле, вдоль которого потянулся к Прегелю. Наполеон достиг своего предмета не победою, а неудачею. Таковых примеров мы не видим в истории…» – сделал вывод еще один знаменитый участник Прусской кампании 1807 года Денис Васильевич Давыдов, в то время штабс-ротмистр лейб-гвардии Гусарского полка, адъютант князя Багратиона.
Переход армии от Гейльсберга к Фридланду, где Бенигсен хотел дать генеральное сражение Наполеону, был трудным. Совсем испортилась погода. Похолодало, пошли проливные дожди, и под дождем войскам пришлось идти практически без привалов, так как главнокомандующий опасался флангового удара со стороны противника.
Теперь конный Польский полк находился в составе арьергарда армии, командование которым было вверено генерал-лейтенанту князю Петру Ивановичу Багратиону. Военные части, собранные в арьергард, весь день 30 мая и почти всю ночь простояли у Гейльсберга в полной боевой готовности.
«С самого утра идет сильный дождь; я дрожу; на мне ничего уже нет сухого. Беспрепятственно льется дождевая вода на каску, сквозь каску на голову, по лицу, за шею, по всему телу, в сапоги, переполняет их и течет на землю несколькими ручьями! Я трепещу всеми членами, как осиновый лист! Наконец нам велели отодвинуться назад; на наше место станет другой кавалерийский полк; и пора! Давно пора! Мы стоим здесь почти с утра, промокли до костей, окоченели, на нас нет лица человеческого; и сверх того потеряли много людей», – вспоминала об этом дне «кавалерист-девица».
Арьергард шел всю ночь с 1-го на 2 июня 1807 года, не останавливаясь, и с рассветом приблизился к Фридланду (совр. город Правдинск Калининградской области).
Позиция, выбранная Бенигсеном у Фридланда, была не очень удобной. В центре ее находился глубокий овраг под названием Мюленфлюс и озеро, в тылу – извилистая речка Алле. Слева от города лежал Сортолакский лес, довольно густой и скрывавший передвижения французов. Справа, за широкой равниной, – Домерауский лес. Ранним утром 2 июня начались небольшие столкновения.
«Надлежало напасть решительно на французский корпус, который, будучи весьма разбросан, не мог ни защищаться упорно, ни отступить с удобностию. Армия, растянутая в следовании на Кенигсберг, не могла подкрепить в скором времени, и приходящие в помощь войска, не иначе являясь, как поодиночке, не в состоянии были бы устоять против соединенных сил всей армии. Предположа, что по превосходству сил неприятеля не входило в намерение главнокомандующего разрезать армию на марше, но конечно не упустил бы он случая истребить один корпус. Напротив, мы занялись продолжительною бесплодною перестрелкою и бесполезно потеряли столько времени, что прибыла кавалерия против нашего правого фланга, и лес против арьергарда наполнился пехотою. Кавалерия наша опрокинута и не иначе не собралась как за линиями пехоты…» – описывает начало Фридландской баталии ее участник Алексей Петрович Ермолов.
Дурова как бы вторит ему:
«Фридланд. В этом жестоком и неудачном сражении храброго полка нашего полегло более половины! Несколько раз ходили мы в атаку, несколько раз прогоняли неприятеля и в свою очередь не один раз были прогнаны! Нас осыпали картечами, мозжили ядрами, а пронзительный свист адских пуль совсем оглушил меня! О, я их терпеть не могу! Другое дело – ядро! Оно, по крайней мере, ревет так величественно и с ним всегда короткая разделка!»
Русские всю первую половину дня вели короткие бои, но не переходили в наступление. Это объясняется тем, что Бенигсен в это время, в сущности, устранился от руководства войсками. У него был жестокий приступ мочекаменной болезни.
В шестом часу вечера к Фридланду подошел Наполеон с главными силами (до 70 тысяч человек). Они соединились со стоявшими у города частями, и их число достигло 85 тысяч против 60 тысяч русских. Вот тогда сражение действительно стало жестоким. Наполеон бросил в атаку против нашего левого фланга, которым командовал Багратион, корпуса маршалов Нея, Виктора и всю гвардию. До 8 часов вечера русские держались. Исход дела на левом фланге решило появление французской батареи из 36 орудий, которую привел генерал Сенармон. Вражеские артиллеристы сначала вели огонь с 600 шагов, потом – с 300 и, наконец, вышли на прямую наводку со 150 шагов. Всего же они сделали 2516 выстрелов, из них 362 ядрами, остальные картечью. Багратион отрядил в атаку на эту батарею кавалерийские полки своего арьергарда, в том числе конный Польский.