Месячные рапорты Польского полка за 1807 год, по которым можно было бы неопровержимо установить истину, не сохранились. Сама Надежда Андреевна пишет только о том, что в унтер-офицеры произвели ее приятеля Вышемирского, с которым она начинала службу. Но ведь ей вздумалось в книге «поправлять» и другие события из своего солдатского прошлого. Доверие к процитированным документам вызывает то, что их авторы воочию видели Соколова. Отличить же рядового от унтер-офицера визуально было просто: серебряный галун шириной в 22 мм у унтер-офицеров нашивался по краям воротника и на обшлагах мундира. Наверное, эта полоска серебра броско и эффектно смотрелась на малиновом воротнике и обшлагах, присвоенных строевым чинам конного Польского полка.
Встреча с государем
Когда князь В*** отворил мне дверь государева кабинета и затворил ее за мною, государь тотчас подошел ко мне, взял за руку и, приблизясь со мною к столу, оперся одной рукою на него, а другою продолжая держать мою руку, стал спрашивать вполголоса и с таким выражением милости, что вся моя робость исчезла и надежда снова ожила в душе моей. «Я слышал, – сказал государь, – что вы не мужчина, правда ли это?» Я не вдруг собралась с духом сказать: «Да, ваше величество, правда!» С минуту я стояла, потупив глаза, и молчала; сердце мое сильно билось, и рука дрожала в руке государевой! Государь ждал! Наконец, подняв глаза на него и сказывая свой ответ, я увидела, что государь краснеет; вмиг покраснела я сама, опустила глаза и не поднимала уже их до той минуты, в которую невольное движение печали повергло меня к ногам государя! Расспросив ПОДРОБНО ОБО ВСЕМ, что было причиною вступления моего в службу, государь много хвалил мою неустрашимость, говорил: ЧТО ЭТО ПЕРВЫЙ ПРИМЕР В РОССИИ; ЧТО ВСЕ НАЧАЛЬНИКИ ОТОЗВАЛИСЬ ОБО МНЕ С ВЕЛИКИМИ ПОХВАЛАМИ, НАЗЫВАЯ ХРАБРОСТЬ МОЮ БЕСПРИМЕРНОЮ; ЧТО ЕМУ ОЧЕНЬ ПРИЯТНО ЭТОМУ ВЕРИТЬ И ЧТО ОН ЖЕЛАЕТ СООБРАЗНО ЭТОМУ НАГРАДИТЬ МЕНЯ И ВОЗВРАТИТЬ С ЧЕСТИЮ В ДОМ ОТЦОВСКИЙ, ДАВ… Государь не имел времени кончить; при слове: ВОЗВРАТИТЬ В ДОМ! я вскрикнула от ужаса и ту же минуту упала к ногам государя: «Не отсылайте меня домой, ваше величество», – говорила я голосом отчаяния, – не отсылайте! я умру там! непременно умру! Не заставьте меня сожалеть, что не нашлось ни одной пули для меня в эту кампанию! Не отнимайте у меня жизни, государь! я добровольно хотела ею пожертвовать для вас!..
Очень сильно, искренне и эмоционально описала Надежда Андреевна две свои встречи с императором Александром I. Пожалуй, это самые яркие страницы в ее книге. Рассказ молодой женщины, которая просит у самодержца «неслыханной милости» – права служить в его армии, читается с неослабевающим интересом. При всем при том, что это именно рассказ, а не прямой диалог, так как Дурова вовсе не желала (или не могла) передать читателям абсолютно ВСЕ детали своих бесед с Александром Павловичем. Потому весьма кратко пишет она о том, ЧТО говорила, и весьма подробно о том, КАК говорила: «вмиг покраснела», «движение печали повергло меня к ногам государя», «вскрикнула от ужаса», «обнимала колени государевы и плакала», «говорила это, сложа руки, как перед образом, и смотря на государя глазами полными слез», «затрепетала от радости»…
За этим описанием встает картина неимоверно трудного для «кавалерист-девицы» разговора, в ходе которого ей удалось изменить первоначальное намерение царя отправить героиню – пусть почетно, с наградой – но все-таки домой к отцу, в Сарапул. Она смогла внушить императору, что способна преодолевать женские слабости, способна достойно носить мундир воина. Она выпросила у него ту награду, о которой мечтала всю жизнь, – чин офицера. Александр Павлович поддался на уговоры. Но это было неспроста: перед ним на столе лежали документы, доставленные в столицу доверенными лицами и подтверждавшие слова «товарища» (унтер-офицера) конного Польского полка Соколова.
Появлению этих документов на свет предшествовал целый ряд событий, и начало им положила сама «кавалерист-девица». Перед выходом эскадрона ротмистра Каземирского в поход из Гродно в Восточную Пруссию она отправила письмо отцу. Это был очень рискованный шаг, который мог привести к краху все ее предприятие. Однако мысль о том, что она может погибнуть на войне безвестно, беспокойство о судьбе сына, тоска по дому подтолкнули героиню к такому поступку:
«Пишу к отцу, где я и что я теперь; пишу, что, падая к стопам его и обнимая колена, умоляю простить мне побег мой, дать благословение и позволить идти путем, необходимым для моего счастия. Слезы мои падали на бумагу, когда я писала, и они будут говорить за меня отцовскому сердцу…»
Письмо, отправленное в начале мая 1807 года из Гродно, видимо, было получено в Сарапуле в конце того же месяца. К этому времени в доме Дуровых развернулся очередной акт семейной драмы. Мать Надежды Андреевны, уже тяжело больная и удрученная новой изменой мужа, уехала к своим родителям на Украину. Желая разжалобить ее и в конечном счете вернуть обратно, А. В. Дуров переслал ей письмо старшей дочери. Но было уже поздно. Анастасия Ивановна умерла. Сообщение об этом он получил, скорее всего, в июле или в августе, так как 27 августа 1807 года датировано его письмо младшему брату Николаю, проживавшему тогда в Санкт-Петербурге. Оригинал письма утрачен. Фрагмент его был опубликован Н. Н. Мурзакевичем в журнале «Русский архив» в 1872 году на стр. 2043:
Из письма А. Дурова, отца Надежды Черновой, от 27 августа 1807 года.
«… (сначала – подробности о болезни и смерти его жены – А.Б.). Ради Бога узнайте об Надежде и дайте ей об этом знать; она верно приедет домой… будет детям матерью, а мне другом; я ее очень люблю…»
«Кавалерист-девица» узнала об этой переписке уже после встречи с Александром I, когда побывала в гостях у своего дядюшки. В книге она изложила следующую версию: «Получа письмо свое обратно, отец мой послал его к дяде в Петербург и просил узнать, в живых ли я. Дядя показал это письмо кому-то из знакомых ему генералов, и таким образом дошло оно до государя…»
Генералы, якобы знакомые Дурову-младшему, здесь совершенно ни при чем. Сознавая всю серьезность этой ситуации, Николай Васильевич подал официальное прошение в канцелярию Его Величества (оно не сохранилось), и по этому прошению для императора был подготовлен доклад 28 сентября 1807 года:
«Коллежский советник Дуров, в Вятской губернии в городе Сарапуле жительствующий, ищет повсюду дочь Надежду по мужу Чернову, которая по семейным несогласиям принуждена была скрыться из дому и от родных своих, и от которой было письмо из Гродно, что она, записавшись под именем Александра Васильева сына Соколова в конной Польской полк, служит товарищем и была во многих с неприятелем сражениях. Отец ея и брат его, в Санктпетербурге находящийся, всеподданнейше просят Высочайшего повеления о возвращении им сей несчастной».
Само собой разумеется, что Дурова не была заинтересована в публикации этого прошения. Вместо возвышенных объяснений побега из дома: свобода личности и равенство полов – ее родные выдвигали бытовую причину: «по семейным несогласиям», то есть поссорилась с мужем и потому ушла в солдаты. Есть в документе и другая, не менее важная деталь. Теперь, когда Дурова-Чернова приняла присягу, надела мундир и числится в строевых чинах воинской части, ни ее муж, ни ее отец не имеют более права распоряжаться по своему усмотрению судьбой беглянки. Она стала «государевым человеком» и для ее возвращения домой требуется «Высочайшее повеление». Об этом они всеподданнейше и просят царя.
Наверное, в канцелярии Его Величества прошение братьев Дуровых произвело эффект разорвавшейся бомбы. Еще бы! Оказывается, в рядах императорской армии уже несколько месяцев находится женщина и никто до сих пор не сообщил об этом высшему начальству. С какой целью она надела мундир и какова в таком случае нравственность солдат и офицеров, если они позволяют быть рядом с собой в строю, под священными воинскими знаменами существу противоположного пола?
Александр Павлович, прежде всего, пожелал скрыть от общества эту скандальную историю. В Витебск, в штаб-квартиру армии, командование которой после смещения барона Бенигсена было вверено генералу от инфантерии графу Буксгевдену, отправился действительный тайный советник Василий Степанович Попов. Бывший управляющий Кабинетом Ее Величества Екатерины II, он не раз выполнял конфиденциальные поручения русских монархов.
Видимо, в середине октября 1807 года Попов прибыл в Витебск. Он, судя по всему, не имел при себе никаких писем, касающихся розыска коннопольца Соколова, а передал всю эту историю Буксгевдену на словах. Поручить расследование щекотливого дела можно было только проверенному, надежному человеку, и такой человек в штаб-квартире армии нашелся. Это был адъютант главнокомандующего молодой поручик Александр Иванович Нейдгардт (1784–1875 гг.). Он происходил из эстляндских дворян, в 1798 году был произведен в прапорщики Фридрихсгамского гарнизонного полка, в 1803 году переведен в Невский мушкетерский полк, а в начале 1807 года назначен адъютантом в штаб генерала от инфантерии графа Буксгевдена. Этот важный поворот в карьере армейского офицера произошел благодаря связям его старшего брата Павла Ивановича Нейдгардта, капитана свиты Его Императорского Величества по квартирмейстерской части, обратившего на себя внимание начальства в походе русской армии в Австрию.
В октябре 1807 года перед поручиком А. И. Нейдгардтом стояла нелегкая задача: он должен был провести дознание в конном Польском полку, но так, чтобы нижние чины и офицеры этого полка не догадались о его причинах. Дело в том, что согласно «Воинскому Артикулу», своеобразному уголовному кодексу для военнослужащих того времени, составленному еще Петром Великим, инкриминировать Дуровой подделку документов и самозванство (чем и является с точки зрения современного законодательства ее деяние) было невозможно. Такие статьи в петровском «Воинском Артикуле» отсутствовали. Но там была глава «о содомском грехе, насилии и блуде». Артикул 175-й гласил: «Никакие блудницы при полках терпимы не будут, но ежели оные найдутся, имеют оные без рассмотрения особ, чрез профосов раздеты и явно изгнаны быть». Следовательно, поручику требовалось установить только один факт: занималась ли Надежда Андреевна проституцией, надев военный мундир и приняв присягу?