у июня 1812 года они несли круглосуточное дежурство, которое Надежда Андреевна и описала в своем произведении: «Каждую ночь лошади наши оседланы, мы одеты и вооружены; с полуночи половина эскадрона садится на лошадей и выезжает за селение содержать пикет и делать разъезды…»
Местопребывание полка можно определить по рапортам за май и июнь 1812 года. Он находился в Брест-Литовском уезде Гродненской губернии. Штаб располагался в местечке Каменец-Литовск, совсем рядом с русско-польской границей. Два эскадрона полка (256 строевых лошадей) были в это время в городе Мозыре вместе с другими частями 2-го резервного корпуса. Другие восемь эскадронов квартировали в разных селах и городках на расстоянии 10–25 верст от Каменец-Литовска.
Эскадрон полковника Скорульского, разделенный на взводы, размещался в четырех деревнях: Стопичов, Шишово, Млынович, Линевичи. В нем состояло 5 обер-офицеров, 11 унтер-офицеров, 3 трубача, 55 «товарищей» и 66 «шеренговых», 130 строевых лошадей. Сила взвода доходила до 14 с половиной рядов (29 всадников).
Дурова подробно рассказывает о своих мыслях и чувствах в эти тревожные дни, но ничего не сообщает о боевом духе полка, о настроениях, царивших среди литовских улан. На самом деле ситуация в этой воинской части была очень непростой. Подавляющее большинство нижних чинов было завербовано в Виленской, Минской и Гродненской губерниях, и теперь среди них ходили прокламации, в которых Наполеон обещал восстановить Великое княжество Литовское именно в таких пределах. Все это стало известно командованию 2-й Западной армии. Князь Багратион, не на шутку встревоженный, обратился с письмом к военному министру и просил его заменить эту воинскую часть, ставшую ненадежной, любым другим полком легкой кавалерии. Замену произвести не успели.
«Неблагонадежность» – очень суровый приговор, особенно – ввиду уже начавшейся кампании с французами. Скорее всего, шеф полка Тутолмин каким-то образом узнал о письме Багратиона. Под благовидным предлогом он поспешил покинуть свою воинскую часть. Дурова с досадой пишет об этом: «Худо остаться без настоящего начальника! Полковой командир (здесь ошибка – шеф полка. – А.Б.) Тутолмин отрапортовался больным еще в Бельске и оставил нас на произвол судьбы; нами командует теперь Штакельберг, подполковник Новороссийского драгунского полка…»
Полковник Тутолмин знал, что делал. На имя полка легло темное пятно. Никакие боевые отличия, никакие лишения и трудности, пережитые литовскими уланами вместе со всей русской армией в 1812 году, уже не могли повлиять на мнение о них высшего начальства. Опасаясь измены, Литовский уланский полк держали в резерве при сражении с польской кавалерией под селением Мир 27 июня (в атаку ходил только лейб-эскадрон), в боях под Романовом и Дашковкой 2 июля и 16–17 июля. Лишь в начале августа, когда 2-я Западная армия подошла к Смоленску, литовских улан впервые отправили на передний край, потому что войск катастрофически не хватало, на счету был каждый солдат.
Но подтвердилось ли во время отступления русской армии от Гродно до Смоленска мнение князя Багратиона о нижних чинах Литовского полка («не достанет меня заниматься укрощением побегов и своевольств общих почти всем вербованным полкам»)?
Побеги в полку начались сразу и достигли немалых размеров, пока наши войска шли по дорогам губерний Гродненской и Минской. Дело в том, что Наполеон, торжественно вступив в город Вильно, действительно объявил о воссоздании княжества Литовского на территории Виленской, Гродненской и Минской губерний и Белостокской области. Ясно, что великий завоеватель думал вовсе не о свободе и независимости Литвы. Просто ему требовалось «пушечное мясо». Потому было немедленно объявлено о формировании вооруженных сил княжества. Они должны были состоять из пяти пехотных и четырех уланских полков – всего около 14 тыс. человек. В эти полки принимали дезертировавших из русской армии литовцев, как солдат, так и офицеров.
Согласно рапорту на 1 июля, когда Литовский уланский полк находился в Минской губернии под местечком Глузск, его потери в нижних чинах составили: 28 человек бежавших, 15 человек пропавших без вести, 13 человек погибших. По рапорту на 1 августа, когда полк находился в деревне Новой Смоленского уезда Смоленской губернии, потери в нижних чинах составили: 66 человек бежавших, 22 человека пропавших без вести, 15 человек погибших. Следовательно, за полтора месяца из полка бежало около ста человек, причем среди них были и унтер-офицеры, и трубачи, и даже мастеровые. Конечно, это много, если учесть, что в мае 1812 года беглых было 10 человек, в апреле – 8. (РГВИА, ф. 489, oп. 1, д. 2657, л. 77–78. Месячные рапорты Литовского уланского полка).
Кавалерийский пистолет образца 1809 года. Фонды Государственного Исторического музея. Москва
Такова статистика. Надежда Андреевна едва ли ее знала. Но в своей книге на уровне, так сказать, эмоциональном она это печальное положение отразила. Если гусар-мариупольцев она называла доблестными и отважными, то улан-литовцев – трусами и канальями, а еще – головорезами. При начале кампании с Наполеоном она мечтала о новых подвигах во славу Отечества. Теперь же настроение ее изменилось. «Можно ль пуститься на какое-нибудь славное дело с такими сподвижниками? – пишет она. – При одном виде опасности они убегут, выдадут, остыдят. Зачем я оставила доблестных гусаров моих? Это – сербы, венгры! Они дышат храбростию, и слава с ними неразлучна!.. Все пропало для меня в будущем…»
Эти мучительные размышления не помешали, однако, «кавалерист-девице» строго исполнять свои должностные обязанности. Наоборот, хорошо зная нравственные и моральные качества подчиненных, она вместе с другими офицерами эскадрона полковника Скорульского делала все возможное, чтобы трусы и канальи не разбежались раньше времени, чтобы они всегда находились под неусыпным надзором своих взводных командиров. Это было очень тяжело. Дурова пишет, что после многоверстных переходов она просто валилась с ног от усталости, но не могла себе позволить даже отойти от лошади и прилечь на землю. Результат был налицо. Беглых солдат в эскадроне Скорульского за июль насчитывалось всего 7 человек, гораздо меньше, чем в других эскадронах.
О командном составе Литовского уланского полка в письме князя Багратиона говорилось как бы вскользь: «…при всем усердии шефа полка и офицеров оно не представляет потребной для начальника уверенности…» Судя по всему, Главнокомандующий 2-й Западной армией не верил, что офицеры смогут справиться с бунтом, с неповиновением солдат, если таковое возникнет. В то же время никаких прямых обвинений против них он не выдвигал.
По национальному составу офицерский корпус Литовского уланского полка представлял собой полную противоположность нижним чинам. Из 47 человек, вступивших в кампанию в июне 1812 года, 28 были выходцами из русского дворянства, 17 – из мелкопоместной польско-литовской шляхты, крепостных не имевшей, и 2 – из французских эмигрантов. В отличие от солдат поляки и литовцы, носившие эполеты Литовского уланского полка, на создание Наполеоном княжества Литовского никак не откликнулись. Все они сохранили верность присяге, данной русскому царю, все доблестно воевали с французами…
Двухдневное сражение за Смоленск было первым, где «кавалерист-девица» вместе со своими солдатами встретилась с противником, непосредственно участвовала в атаках и рукопашной схватке, чуть было не попала в плен. Описание всех этих событий занимает в ее книге несколько страниц. Но и для истории Отечественной войны 1812 года битва за Смоленск очень важна. Именно под Смоленском после долгого отступления смогли наконец соединиться обе наши армии: 1-я и 2-я Западные, – и замысел Наполеона, рассчитывавшего разбить их по отдельности, рухнул.
Первоначально планировалось у стен Смоленска дать генеральное сражение, чтобы остановить продвижение захватчиков в глубь России. Но французский император провел ряд маневров и создал выгодные условия для своих войск. В этой ситуации русское командование приняло решение отводить объединенные армии дальше, к Москве, а у Смоленска дать лишь оборонительный бой, задержать противника.
Около 6 часов утра 4 августа три вражеских корпуса, которыми командовали маршалы Ней, Даву и Мюрат, начали наступление. После сильнейшего артиллерийского обстрела города в атаку была брошена французская кавалерия генерала Груши, устремившаяся на стоявшую в районе Рачевки русскую конницу. Произошло несколько быстротечных кавалерийских сшибок на поле перед деревней.
«Смоленск. Я опять слышу грозный, величественный гул пушек! – вспоминала об этом Надежда Андреевна. – Опять вижу блеск штыков! Первый год моей воинственной жизни воскресает в памяти моей!.. Два часа дожидались мы приказания под стенами крепости Смоленской; наконец велено нам идти на неприятеля. Жители города, видя нас проходящих в устройстве, порядке, с геройскою осанкою и уверенностью в своих силах, провожали нас радостными восклицаниями… Полк наш помещен по обеим сторонам дороги; эскадрон Подъямпольского на левой; еще левее кирпичные сараи…
Мы все смотрели очень внимательно на правую сторону дороги, где происходило уже сражение и некоторые из наших эскадронов отлично дрались; дорого заплатили бы мы за это зевание по сторонам, если бы наш священник Вартминский, самый неустрашимый человек из всего полка, не подъехал к нам и не указал в левую сторону…
Взглянув, куда он указывал, мы увидели скачущую нам во фланг неприятельскую кавалерию; в одно мгновение Подъямпольский скомандовал: “Второму полуэскадрону правое плечо вперед!” – и, поставив его лицом к неприятелю, приказал мне взять начальство и в ту ж минуту ударить на несущуюся к нам конницу. Восхитительная минута для меня!.. Но вдруг команда моя “с места, марш-марш!” слилась с громовым голосом нашего начальника, раздавшимся позади нашего фронта: “назад! назад!” В одну секунду мой полуэскадрон повернул назад и поскакал сломя голову на большую дорогу; я осталась позади всех. Без порядка скакал эскадрон густой толпою по кустам, буграм и рытвинам; Зелант, горячий, заносчивый конь мой, рвался из-под меня, но я не смела дать ему воли; он имел дурную привычку, разгорячась, драть голову… итак, удерживая коня своего, неслась я большим галопом вслед скачущего эскадрона но, слыша близко за собою топот лошадей и увлекаясь невольным любопытством, не могла не оглянуться; любопытство мое было вполне награждено: я увидела скачущих за мною на аршин только от моей лошади трех или четырех неприятельских драгун, старавшихся достать меня палашами в спину…