вали слишком большое значение, хотя сама Надежда Андреевна службу в штабах не любила и называла себя «простым фрунтовым офицером», то есть строевиком. Тем не менее слова «Ординарец Кутузова» высечены на мраморной стеле, установленной на том месте, где находился дом семьи Дуровых в городе Сарапуле.
Видимо, ни трудные обязанности взводного командира при летнем отступлении армии от Гродно к Москве, ни участие в двух кровопролитных сражениях под Смоленском и у села Бородино не придали первой русской женщине-офицеру в глазах ее земляков такой славы, как краткое пребывание возле великого полководца.
В действительности оно не могло занимать более десяти дней.
Появление поручика Александрова на Главной квартире можно отнести к 7–9 сентября, а его отъезд оттуда к 17–18 числу того же месяца. Косвенное подтверждение этому есть в книге: «Теперь мы живем в Красной Пахре, в доме Салтыкова, – пишет Дурова. – Нам дали какой-то дощатый шалаш, в котором все мы (то есть ординарцы) жмемся и дрожим от холода…». Другие места постоя в книге не указаны. Армия же находилась в Красной Пахре с 8 до 16 сентября 1812 года.
В Журнале исходящих бумаг собственной канцелярии Главнокомандующего имеется запись под № 306 о том, что старший адъютант Голенищева-Кутузова майор Скобелев по приказу своего шефа 16 сентября 1812 года выдал поручику Литовского уланского полка Александрову из экстраординарной суммы, которой фельдмаршал распоряжался по своему усмотрению, 150 рублей «для поездки по делам службы в город Сарапул и обратно». Кроме денег, «кавалерист-девица» получила курьерскую подорожную, что значительно ускоряло ее путешествие домой.
Однако в рапортах Литовского уланского полка перевод Дуровой в штаб армии не отмечен. Это странно, потому что подобного рода командировки офицеров должны были обязательно находить отражение в приказах. О поручике Александрове в этих документах лишь сказано, что он «с 24 августа от контузии болен» и числится в эскадроне полковника Скорульского. Такая запись фигурирует в рапортах за сентябрь, октябрь, ноябрь и декабрь 1812 года. Похоже, командование полка ничего не знало о самостоятельном определении Надежды Андреевны в ординарцы к Главнокомандующему. Хотя в книге Дурова сообщает, что фельдмаршал ей сказал: «Теперь подите к дежурному генералу Коновницыну и скажите ему, что вы у меня бессменным ординарцем», но, вероятно, никаких официальных распоряжений им на этот счет сделано не было. Во всяком случае, ни в бумагах собственной канцелярии Главнокомандующего, ни в документах Литовского уланского полка соответствующего приказа не найдено. На каких основаниях «кавалерист-девица» находилась при Главной квартире, какие именно служебные обязанности она там исполняла, – об этом говорить сегодня со всей определенностью невозможно…
Жизнь свела Надежду Андреевну с крупнейшими военными деятелями этой эпохи. Первое место среди них, без сомнения, занимал император Александр I, к которому она относилась с чувством глубокой верноподданнической любви и восторга. Ей также удалось завоевать симпатии графа Буксгевдена, военного министра графа Аракчеева. Надолго запомнились ей встречи и беседы с генералом Ермоловым в Киеве летом 1810 года. Михаилу Илларионовичу Голенищеву-Кутузову она отвела в своем произведении особое место. Дурова пишет: «…я вошла и не только с должным уважением, но даже с чувством благоговения поклонилась седому герою маститому старцу, великому полководцу…»
Современники относились к Голенищеву-Кутузову по-разному. Император Александр I не мог простить ему поражения русских при Аустерлице, в котором сам был виноват. Генерал от кавалерии граф Л. Л. Бенигсен, назначенный начальником Главного штаба армии в августе 1812 года, фактически саботировал распоряжения Главнокомандующего и писал на него доносы царю в Петербуг. Некоторые молодые генералы не считали его способным к выполнению той высокой миссии, которая на него была возложена после вторжения французов в Россию. Например, среди ненавистников великого полководца был и генерал Н. Н. Раевский, который в сентябре 1812 года писал своему родственнику: «…поверите ли, что переменив Барклая, который не великой полководец, мы и тут потеряли. 26-го было Генеральное сражение, нами никто не командовал, а оное было столь жестокое, какого примера не было. Уговорили все Кутузова на рассвете атаковать…»
Но, как говорится, глас народа был другим. «Приехал Кутузов бить французов!» – шутили солдаты в августе 1812 года. Надежда Андреевна, находясь бок о бок с нижними чинами, конечно, лучше знала их мысли, настроения, суждения. В их среде авторитет Голенищева-Кутузова был непререкаемо высоким. Они свято верили ему, в правильности его приказов не сомневались, готовы были идти за ним в огонь и воду.
М. И. Кутузов. Художник Дж. Доу
Познакомившись с «кавалерист-девицей» лично, фельдмаршал без колебаний взял ее под свое покровительство. Молодая женщина, которая посвятила себя военной службе, сумела быть на равных с мужчинами на этой трудной стезе и на поле боя доказала свою храбрость, вызвала у полководца уважение и симпатию. Оставив героиню при Главной квартире, он не озаботился мелочами: составление приказов и письменных распоряжений, – зато дважды беседовал с ней. Затем, когда Дурова уехала в Сарапул, он написал ей письмо, в котором разрешил быть дома до весны 1813 года, пообещал выхлопотать ей награду за прошедшую кампанию с французами и устроить ее и ее младшего брата Василия на службу в свой штаб. Но еще раз увидеться им было не суждено. Генерал-фельдмаршал светлейший князь Голенищев-Кутузов-Смоленский скончался 13 апреля 1813 года в городе Бунцлау в Силезии.
Отставной штабс-ротмистр Александров
Сегодня я уезжаю. Батюшка, прощаясь со мною, сказал: «Не пора ли оставить меч? я стар, мне нужен покой и замена в хозяйстве, подумай об этом». Я испугалась такого предложения!.. Мне казалось, что вовсе не надобно никогда оставлять меча; а особливо в мои лета, – что я буду делать дома! Так рано осудить себя на монотонные занятия хозяйства! Но отец хочет этого!.. Его старость!.. Ах! нечего делать. Надобно сказать всему прости!., и светлому мечу, и доброму коню… друзьям!.. веселой жизни!.. ученью, парадам, конному строю!.. скачке, рубке… всему, всему конец!..
Дату своего отъезда из отцовского дома Надежда Андреевна указывает в книге: 1 мая 1813 года, понедельник. Согласно рапорту городничего города Сарапула А. В. Дурова Вятскому гражданскому губернатору, поручик Литовского уланского полка Александров отбыл в свою воинскую часть почти на две недели позже: 12 мая 1813 года. Однако сразу в полк героиня не попала. Кавалерийских офицеров, возвращающихся из отпусков, собирали в городе Слониме, где находился штаб генерала от кавалерии А. С. Кологривова.
С октября 1812 года по Высочайшему приказу в России начали формировать кавалерийские резервы. Эта работа была поручена Кологривову. Поначалу центром формирования был избран город Муром. Туда направляли отставших от полков, излечившихся в госпиталях солдат, унтер-офицерев и офицеров регулярной конницы, а также рекрутов 83-го и 84-го наборов, признанных годными к этой службе.
Штаб кавалерийских резервов перемещался вслед за армией, гнавшей врага на запад: из Мурома – в Могилев, из Могилева – в Слоним, из Слонима – в Брест-Литовск, где в июне 1814 года и прекратил свое существование.
Примерно полтора месяца: с конца июня до первых чисел августа 1813 года офицером кавалерийских резервов являлась и Дурова. Она получила в командование эскадрон в 150 голов лошадей и 40 нижних чинов, расположенный около города Лаишина Гродненской губернии. Надежда Андреевна весьма подробно рассказала об этом в книге: «Теперь июль; в течение длинного летнего дня я ни на минуту не соскучиваюсь, встаю на заре в три часа, то есть просыпаюсь, и тогда же улан приносит мне кофе, которого выпиваю стакан с черным хлебом и сливками. Позавтракав таким образом, иду осматривать свою паству, размещенную по конюшням; при мне их ведут на водопой; по веселым бодрым прыжкам их вижу я, что уланы мои следуют примеру своего начальника: овса не крадут, не продают, но отдают весь этим прекрасным и послушным животным; вижу, как формы их, прежде искаженные худобой, принимают свою красивость, полнеют, шерсть прилегает, лоснится, глаза горят, уши, едва было не повисшие, начинают быстро двигаться и уставляться вперед; погладив и поласкав красивейших из них, приказываю оседлать ту, которая веселее прыгает, я еду гулять…»
Судя по этому отрывку, Надежда Андреевна занималась не подготовкой личного состава, а строевыми лошадьми. Дело в том, что в начале 1813 года правительство России столкнулось с большими трудностями при пополнении регулярной конницы верховыми лошадьми. Это было следствием Отечественной войны 1812 года, когда разорению подверглись западные губернии империи: Гродненская, Минская, Витебская, Литовская, Смоленская, традиционно поставлявшие в армию конский состав. Императору Александру I пришлось даже разрешить жителям Подольской и Волынской губерний вместо рекрут сдавать в армию лошадей.
Кроме того, по распоряжению Военного министерства специально откомандированные офицеры-ремонтеры ездили по российским деревням и городам, пострадавшим от французского нашествия, и собирали там строевых лошадей, брошенных во время отступления армии и при боевых действиях: раненых, больных, изнуренных длительными переходами. Их объединяли в резервные эскадроны численностью от 100 до 150 голов и отправляли на откорм и лечение под присмотром опытных офицеров-кавалеристов…
В свой полк Дурова прибыла в августе 1813 года, перед походом в Польшу. Она узнала, что в воинской части произошли большие изменения. Теперь в каждом полку кавалерии насчитывалось 6 действующих эскадронов и 1 резервный. Из старых сослуживцев по эскадрону Скорульского «кавалерист-девица» нашла в полку лишь корнета Семена Торнезио. Ее любимый командир ротмистр Петр Подъямпольский тяжело заболел в феврале 1813 года и остался на излечении в местечке Лович. Поручик Петр Чернявский находился в отряде генерала Корфа, действовавшем в Пруссии. Да и самого эскадрона не существовало: при переформировании полка всех офицеров, унтер-офицеров и рядовых, уцелевших после летних боев с французами, перемешали с вновь прибывшим пополнением.