Мы пробили облака и влетели в смог северо-востока Америки.
– Все это крайне неразумно. – Епископ Сэйтор бросил на меня сердитый взгляд. Казалось, его коллеги с ним согласны: они смотрели неблагосклонно, даже недружелюбно. Все патриархи, кроме одного, собрались на совет в величественном, устремленном ввысь кафедральном соборе в Чикаго.
Я одиноко сидел перед ними, нервно похлопывая ладонями по креслу.
– Это должно быть сделано, – сказал я.
– Как раз в тот момент, когда наша экономика начала восстанавливаться…
– Сэр, если речь идет об изобилии…
Президент Реорганизованной Церкви Новых Святых воздел палец:
– Не об изобилии, а том, что оно олицетворяет. Это проявление воли Господа Бога, Его воплощение на Земле…
У меня все еще были сбиты суточные ритмы, и я пришел в негодование от такого вызова:
– А не сам ли Иисус?
Епископ Римской церкви рассвирепел:
– Вы осмеливаетесь вступать с нами в теологический спор?
– Нет, сэр, прошу меня извинить. Я был не прав. – Я внутренне обругал себя за собственную глупость. Их дело было высказываться по вопросам веры, а мое – повиноваться.
– Расстраивая благополучие наций, вы угрожаете самой Матери-Церкви, – жестко проговорил Сэйтор. – Жизненно важно, чтобы мы укрепляли доброе имя церкви и на своей планете, и в колониях.
– Что, по-вашему, я должен сделать?
– Умерить свои амбиции. Довести до конца то, что возможно, а не пускаться в опустошительные авантюры.
– И попутно отказаться от защиты окружающей среды?
– Вы выступали публично, перед правительством. Вы не должны предстать человеком, который подвержен столь резким переменам.
Но я уже резко изменился, держа памятную речь перед Ассамблеей. Я внезапно отменил десятилетиями господствовавшую политику наплевательского отношения к природе. То, что подразумевали патриархи, на самом деле означало, что мои предложения получили слишком большую поддержку и их нельзя отменить в одночасье.
Епископ Сэйтор между тем продолжал:
– Помимо того, что ваш замысел у нас не в почете, Церковь должна еще и вести свой бизнес. Дестабилизирующие перемены, которые ввергнут наших прихожан в нищету, неминуемо ударят по финансам и деятельности Церкви.
Я слушал с изумлением. Как только Господь Бог не поразит его за эти слова? Конечно, Он не мог позволить, чтобы такие мысли озвучивались от имени Его Церкви.
Но Он сохранял молчание.
И я тоже.
– Ну, господин Генсек?
– Я подумаю об этом. И что я тяну время?
– Нам этого ответа недостаточно.
– У нас уже был такой разговор раньше, сэр. – Я выдержал его гневный взгляд.
Он вспыхнул:
– Да, мы можем лишить вас доверия. Мы уже обсудили это.
– И?
– Сейчас не очень удобное для этого время. – Они знают, каковы результаты опроса общественного мнения.
Прости меня, Господи. Я прошу у тебя прощения за твоих наместников на земле.
Позже я позвонил Арлине:
– Я пока что на своей должности.
– Мне следует сказать, что это принесло мне облегчение?
– Не тебе, думаю, – мягко проговорил я. – Это долго не продлится. У меня такое предчувствие.
– Пока я не забыла. Звонил Марк Тилниц. Он очень хочет тебя увидеть.
– В чем дело?
– Он не стал говорить. Ники, что-то случилось, думаю, он очень озабочен. Будь осторожен. Поговори с ним по телефону.
– Я не боюсь Марка. Если он хочет вернуться на свою должность, я буду счастлив…
– Дважды он спрашивал меня, кто еще был на линии. У секьюрити ужасная работа, давление может быть слишком сильным…
– Марк так же надежен, как и все мои секьюрити. – Я пожал плечами, забыв, что Арлина не может меня видеть. – Перезвони ему, пригласи поужинать с нами. – Несколько часов все равно ничего не решат.
Главным по дороге в шаттлпорт «Дали» был звонок генерала Доннера:
– Мы вышли на след Букера!
– Слава богу! – Убийца моих кадетов теперь, скорее всего, предстанет перед судом. – Как? Когда?
– Помогло прослушивание телефонов. Он все-таки позвонил своей кузине. Он в Барселоне.
– Мы слишком долго ждали. Арестуйте его.
– Полностью с вами согласен. Сегодня вечером проведем скоординированную операцию.
Я ликовал, сидя в самолете. С террористами покончено. Я позвонил Карен Варне, поделился радостной новостью:
– Их вздернут, всех до единого.
– Естественно.
– Детектор лжи позволит все узнать. – Я задумался, почему этого не сделано было раньше. Правда, лучше сделать все надежно, чем потом жалеть.
– Примите мои поздравления, сэр. Я искренне радовался:
– Теперь экологическое законодательство пройдет через Ассамблею. Многие земельщики колебались потому, что полагали, будто я поддался шантажу.
– Это должно принести огромное облегчение.
Я вспомнил, что она тоже была рядом во время взрыва бомбы в Ротонде. Для нее было подлинным кошмаром тяжелое ранение ее подопечного прямо у нее на глазах.
Для полноты картины я добавил:
– Меня хочет увидеть Марк. Может, собирается вернуться?
– Я не знаю, – холодно заметила она. – Вы еще с ним не говорили?
– Встретимся сегодня вечером. Он приедет к нам в резиденцию.
Оказавшись наконец дома, я позволил ребятам вынести меня из вертолета и усадить в кресло. Карен попросила извинения и ушла, сказав, что ей надо сделать несколько звонков. Я вызвал Дэнила. За время моего отсутствия скопилась огромная гора бумаг.
Кадет проскользнул в мой кабинет.
– Начни с обзора прессы. Собери в одну папку все это… Господи, прости, дай мне посмотреть.
Он нехотя приблизился. Под левым глазом у него красовался синяк.
– Как это случилось?
– Да… обо что-то ударился, – пробормотал он, переминаясь с ноги на ногу. И что мне тогда взбрело в голову требовать от него отзыва о вышестоящем чине? Он ни за что не предаст гардемарина, если не хочет потерять мое уважение.
В отличие от гардемаринов кадеты считаются детьми, которым для их же пользы нужна строгая дисциплина. Но я никогда не позволял гардемарину наказывать кадета, ни разу в жизни. Это вполне могло привести к злоупотреблению властью. И наглость Ансельма была прямым следствием моей к нему снисходительности.
– Почему он это сделал? Дэнил помялся и сказал:
– Мы подрались.
Я подскочил на месте, как стартующая баллистическая ракета:
– Ансельм, спускайся сюда!! – Мобильник полетел на пол. – Надо приложить лед, малыш.
– Сэр, он…
– Не спорь. Приложи лед к синяку, сейчас же.
– Слушаюсь, сэр. – И он выскочил из кабинета.
– Гардемарин Ансельм докладывает, сэр!
– Снимай эту свою куртку! Пятьдесят отжиманий! Быстро!
– Слушаюсь, сэр! – Он упал на пол.
Я кипел от ярости, катался в кресле туда-сюда, как будто расхаживал по кабинету.
– Быстрее! Если ты думаешь, что сумеешь избежать…
– Этого хватит, сэр? – вошел Бевин с большим пакетом льда, который он держал у своей скулы.
– За что он тебя ударил? Только не вешай мне лапшу на уши. Я не потерплю…
– Сэр, я…
– Молчать, гардемарин! Еще тридцать отжиманий! Ну, кадет?
– Это был не мистер Ансельм! Я пытался вам рассказать!
– Кто же тогда?
– Мистер Тамаров, сэр.
Я поперхнулся. Потом промолвил:
– Вольно, Ансельм. – Гардемарин с облегчением расслабился. – Я, э-э… сожалею. – Я выразительно посмотрел на задыхающегося молодого человека. – Сколько нарядов у тебя скопилось?
– Три, сэр.
– Один отменяется. – Это было самое меньшее, что я мог сделать.
– Благодарю вас. – Ансельм замялся. – Можно мне сейчас сделать восемьдесят отжиманий за еще один наряд? – В его глазах блеснул озорной огонек.
– Нет. И не насмехайся надо мной, не то… – Ладно, не всегда же мне быть людоедом, – Хорошо, можно.
Удовлетворенный, он упад на пол и начал отжиматься. Обычно для отработки наряда требовалось два часа физических упражнений.
– Дэнил, ты первый ударил Майкла?
– Нет, сэр. – Ответ был твердым, без колебаний.
– Прекрасно, отложи эти журналы. Ты знаешь, что там. Кресло, на выход.
Я нашел Майкла в его берлоге, он смотрел голографовизор.
– Ты. Пошли-ка. – Я привел его к себе в кабинет. – Извинись перед мистером Бевином.
– Это он мистер? Кадет несчастный!
– Честно тебя предупреждаю, Майкл. Много на себя берешь.
«Если он сейчас же даст отступного, я отпущу его с миром».
Сжав кулаки, он шагнул к Ансельму:
– Чё лыбишься, вояка долбаный!
– Дэнил, Тэд, извините нас, – произнес я тихо, но угрожающе. Я резко повернулся к Майклу:
– У тебя изо рта дурно попахивает.
– Мое дело!
Почему какое-то пацанье позволяет себе так разговаривать со взрослыми? Он что, думает, что мы все еще живем в Мятежные Века?
– Принесите-ка мне кусок мыла.
Гардемарин с кадетом скрылись за дверью.
– Вы с ума сошли! Никто не сумеет…
– Ты сделаешь это сам.
– Хрен я сделаю!
Словно нехотя я выехал из-за стола, подкатил к двери, повернул кресло:
– Вот и все, Майкл. – Я нащупал свой ремень.
– Вы ко мне не прикоснетесь.
Я покатился к нему. Он скакнул за стол. Я упрямо следовал за ним.
Майкл бросился отворять закрытую на задвижку дверь на веранду.
Выругавшись про себя, я изменил направление и открыл мою дверь:
– Заходите, ребята. – Я показал на кресла. – В чем там было дело? – Они обменялись взглядами. – Что стоите, словно языки проглотили? Говорите.
Бевин тревожно на меня посмотрел:
– Он опять дразнил мистера Ансельма.
– И?
– Вместо того чтобы одернуть его, мистер Ансельм вышел. Я сказал Майклу все, что о нем думаю. – Юноша виновато улыбнулся. – И он ударил меня.
– Я бы тоже ударил, – резко промолвил я. С каких это пор кадет считает себя вправе ругать гражданского, сколько бы лет ему ни было?
– Это была моя ошибка, сэр, – вступил в разговор Ансельм. – Дэнил должен был это знать.
Как гардемарин он нес за него ответственность.