Навстречу Мокрову со своего стула начал медленно подниматься детина с обожженным лицом. Когда он встал во весь свой циклопический рост, Мокров пропал из виду.
— Какого хера! — утробно прорычал он. — Я, например, знатный сталевар Мочегонов! Не слыхал? Орден Ленина имею! И меня такого лишать законного места?! А по какому праву?! Ты, например, падла, кто?
— Да директор он, директор же! — зашикали на него со всех сторон.
— Ага! Директор! А какой директор? Чего директор? Я, например, нашего директора, как себя знаю! Он мне лично орден к груди привинчивал! Так он, падла, с меня ростом! И рука у него, как у меня — лопата! А этот — че такое?
И уже совершенно звероподобно рыкнул:
— Ну-ка, бля, покаж руку!
Зал замер, как будто у края пропасти. Референт Сапожников замер посреди зала. А вся его свита отчетливо попятилась к выходу. Пока Мокров, спрятав руки за спину, затравленно озирался по сторонам, Нелли Алексеевна бесстрашно приблизилась к разбушевавшемуся работяге и звонко хлопнула ладошкой по краю стола.
— Из какого цеха? — голосом лишенным всяческих чувств закричала она.
— Кто? Я? — не понял ее гигант. — Мы из первого, из мартеновского… а че?
Не давая ему опомниться, Нелли Алексеевна как бы случайно наступила каблуком на носок огромной сандалии.
— Коммунист, беспартийный? Отвечать!
— Ой! — от боли и удивления детина потерял дар речи, а когда обрел, только и сказал заикаясь: — Я…я…я… сталевар, Моче… а ты кто такая?
— Я — секретарь парткома! — как о само собой разумеющемся гордо заявила Нелли Алексеевна, упершись немалой грудью в литой живот сталевара, от чего тот в первый миг просто сомлел, но тут же снова стал самим собой.
— Секретарь? — теперь он смотрел на женщину одним глазом, прищурив другой, как оценивающе смотрел он каждый раз в окошко печи на закипающую плавку. — А не врешь, курва? Секретарь парткома у нас, кажись, мужик!
— А я… — Нелли Алексеевна сделала внушительную паузу и тянула ее так долго, что глаза сталевара от напряжения стали слезиться, — я — технический секретарь!
И, уже отворачиваясь от вконец затурканого дядьки, добавила, как припечатала:
— Какая разница!
Последние слова народу пришлись по душе. В них было что-то донельзя перестроечное, революционное, смутное. Кто-то истерично хихикнул, кто-то хлопнул в ладоши.
Глава 14
Случилось то, чего больше всего опасался Мокров: погода испортилась. Причем, как-то сразу и бесповоротно. Бог знает откуда нагнало таких ядреных, ни на что не похожих, туч, что, когда разобиженные гости все же добрались до террасы банкетного зала, небо над ними было тяжелым и влажным, как старая, промокшая насквозь палатка.
Настроение у всех после встречи с рабочим классом было подавленным. Товарищ Сапожников о чем-то сосредоточено думал, и не искал общения. И только Нелли Алексеевна поначалу выглядела советским солдатом-победителем. Белку, нагло спрыгнувшую на перила террасы, сгоряча щелкнула по носу, но промахнулась, сломала ноготь, и после этого стала, как все.
Мокров всеми силами пытался показать, что владеет ситуацией. Взгляд его снова стал по-большевистски тверд, а слова многообещающи. После третьей разгонной он даже рискнул подсесть к референту, задумчиво жующему бутерброд с красной искрой поверх тонкого слоя масла, и, со всеми предосторожностями, пошутил:
— Не слыхали? Редактора нашей многотиражки бюро парткома назначило председателем комиссии по борьбе с пьянством и алкоголизмом. А он, как известно — алкоголик с рождения. Комиссия, говорит, по борьбе с трезвостью под моим руководством оправдает доверие парткома, товарищи! Между прочим, он первый на работе стал заедать водку чесноком! Не пробовали? Очень помогает!
Сапожников шутки не оценил. Но чтобы не ссориться с хозяйчиком этих мест, вяло покивал головой и кисло улыбнулся. Если бы Мокров знал доверенное лицо директора получше, то после этого он надолго бы оставил его в покое: тот явно находился в состоянии высочайшего раздражения. Но Мокров принял покачивание головы и улыбку за приглашение к разговору, возможно даже к откровенному. Он почти вплотную подъехал на стуле к референту и, задыхаясь от волнения, спросил о самом главном:
— А че сам-то… Михал Тимофеич… не с вами? Занят?
— Занят, — сразу напрягся Сапожников, встал со стула и с бокалом в руке вышел на террасу.
И тут Мокров допустил вторую за последний час стратегическую ошибку. Мгновенно решив, что не гоже оставлять высокопоставленного гостя без присмотра и что его долг, как хозяина, все время быть рядом, он, тоже с бокалом в руке, поспешил вослед референту.
Дождь уже был на полпути к земле, когда Сапожников, не дойдя до края террасы, вдруг круто повернулся к шедшему по пятам директору базы отдыха и строго, по-деловому, как начальник ЖЭКа жильца подведомственного ему дома, спросил:
— Вы, собственно, ко мне, товарищ? По какому делу?
— Я? — растерялся товарищ Мокров. — Я, собственно, не по делу… я так. Впрочем… хотел спросить, когда прикажете баньку-то… сразу после обеда или… — Мокров почувствовал, что слюна во рту стала нестерпимо горькой, — или все же Михал Тимофеича подождем? Вдруг подъедет?
— Какую баньку?! — как от укуса, дернулся Сапожников.
Ливень уже шумел где-то в верхушках сосен.
— Ну, сауну же, — услужливо уточнил Мокров. — Финскую то есть, новую… Михал Тимофеич вчера лично интересовались. Просили без него не…
— Сссауну?! — от негодования Сапожников аж привстал на носки. — Да вы — провокатор, милейший! Какую сссауну! Вы что не видели, как они все на нас смотрели? Между прочим, из-за вас! Какккого черта вы взялись их рассаживать-пересаживать?! В такое-то… сссудьбоносное время!
Первый шквал дождя хлестнул Мокрова по лицу, и он отшатнулся от него, как от удара.
— Но вы же сами захотели… обедать в общем зале! Так сказать, поближе к массам! — в отчаяньи зашептал он. — Куда же я должен был вас усадить? На пол?!
Указательный палец Сапожникова жестко уперся в грудь директора базы отдыха, от чего тому стало нехорошо.
— Вы что же, милейший, так до сих пор ничегошеньки не поняли? Да сейчас гораздо лучше сесть на пол, чем занять чье-то пригретое место! Особенно, — Сапожников вдруг резко оглянудся по сторонам и тоже перешел на шопот, — особенно, в общем зале, с массами!
Мокров было открыл рот, чтобы сказать, что тот сталевар — просто хам и не выражает точку зрения трудящихся масс, но референт зло отмахнулся от него.
— А теперь вы предлагаете нам идти в эту вашу долбаную сауну сквозь строй этих… этих… представителей народа! Сколько их тут?
— Триста шестьдесят пять, — не раздумывая, шопотом выкрикнул Мокров.
— А на сколько человек рассчитана ваша сауна?
— Максимум на… — так же бойко начал директор «Родничка», но от страшного прозренья вдруг осекся.
— Вот именно, милейший! Максимум! Значит так! Устройте там народную баню. Этакую огромную массовую помойку! Если надо — в три смены! Круглосуточно!
— Круглосуточно? — ошарашенно переспросил Мокров.
— Вот именно! — отрубил референт. — Круглосуточно! Как в мартеновском цехе! Но чтобы к концу заезда все наши… тттруженники перемылись в финской сауне. Все до единого! И тот сталевар в первую очередь! Чтобы никто не мог сказать, что у нас финская сауна — только для привилегированных. Так что — воды, березовых веников и пару не жалеть!
— Но если Михал Тимофеич все же приедет?! — чуть не плача пролепетал Мокров.
— Не приедет, — глядя прямо в густую завесу дождя, уже совсем спокойно, даже равнодушно, сказал Сапожников. — Генеральный срочно вызван в Москву.
И уже совсем тихо, как будто самому себе, угрюмо добавил:
— Половина оборонных заказов аннулирована, предприятие на грани закрытия. Ссссауна!
— Кккак это?… — не веря своим ушам, отозвался Мокров.
Сапожников посмотрел на него без всякого смысла. Он уже понял, что сболтнул лишнее, но внутри накипело и рвалось наружу.
— А так! — подошел к краю террасы и подставил руки под проливной дождь. — Конверсия, мать ее! Страна, сволочь, разоружается! Догола! И все оборонные предприятия — под нож! А мы — кто же?
— Так это же… секретная информация! — пораженный такой нечеловеческой откровенностью, сомлел Мокров.
— Да ладно вам! Секретная! Секретная, когда страна вооружается! А вот че нам всем завтра делать, действительно… бааальшой секрет!
Референт отошел от края террасы и, как показалось Мокрову, не без злорадства сказал:
— А погодка-то подвела, милейший! Не подготовили вы погодку к открытию! А? Но… не извольте беспокоиться: скорее всего, этот сезон для вас последний. Если завтра нас всех нахрен не закроют, будем выпускать кухонный гарнитур «Малютка» и мельхиоровый сервиз «Надежда». На станках для снарядов, разумеется! Так сказать, масло вместо пушек! А это — не оборонные заказы. Этот гарнитурный сервиз еще продать нужно! А кому он сейчас нужен этот… Васька! Так что, все лишнее — за борт! И ваш «Родничок» — в первую голову! Как абсолютно бесперспективный объект. Вы даже не представляете себе, какие грядут метаморфозы!
Сапожников ритмично закивал головой и грустно улыбнулся.
— Сегодня по просьбе генерального лично проведал в больнице его заместителя по кадрам. Умирает товарищ Трубицын от неизвестной болезни. И как умирает! В вонючей общей палате на двадцать человек, в окружении каких-то дегенератов, я имею в виду и врачей, без должного ухода и лекарств. Словом, как все! И упаси Бог, даже заикнуться об отдельной палате! Я смотрю, а у него ноги на кровати не умещаются, торчат в проходе, как на полке в плацкартном вагоне. И каждый подлец, проходя, норовит их задеть. Приятно же задеть ноги заместителя генерального директора по кадрам! А? Как вы считаете? Ведь приятно?
При этих словах Мокров отчетливо вспомнил двухметрового заместителя генерального директора по кадрам товарища Трубицына, перед которым трепетали все тридцать тысяч трудящихся номерного предприятия, тоскливо скривился, но возражать не стал.