– Спасибо тебе, Юне, – поблагодарил я, – ну, я пошел.
Еле переставляя ноги, я спустился вниз, на улице чуть прибавил шагу, меня тошнило, голова болела, но была бы не беда, не чувствуй я себя настолько разбитым и обессиленным. Я едва успел на автобус возле кинотеатра «Форум», через десять минут вышел у Рыбного рынка, как раз в тот момент, когда скоростной катер из Согна показался на входе в порт.
Солнце ярко светило с синего безоблачного неба, делая все цвета яркими и резкими.
Надо притворяться, будто ничего не произошло. Каждый раз, думая об этом, надо повторять себе, что ничего не случилось.
Ничего не было.
Не было.
С разрывающейся головой я стоял на причале и смотрел, как катер из Согна подходит к берегу, и думал, что случившегося этой ночью не было.
С борта перекинули трап, несколько нетерпеливых пассажиров уже стояли в дверях, дожидаясь разрешения сойти на берег.
Вот катер останавливается.
Вот они идут по трапу.
Ничего не случилось.
Я не виноват.
Я не изменял Гунвор.
Не изменял.
Пассажиры гуськом спускались по трапу, большинство несли по чемодану или по два. Дедушки среди них не было.
Ветер трепал флажки и гнал по воде рябь.
Гул двигателя отдавался от камней пристани, облако выхлопа ползло, дрожа, вдоль белого борта. Появился дедушка. Щуплый, в темном костюме и черной шляпе, он медленно шагал к трапу. В одной руке он нес чемодан, другой держался за перила, мелкими шажками двигаясь к берегу. Я подошел к нему.
– Привет, дедушка, – сказал я.
Он остановился и посмотрел на меня.
– Вот ты где, – сказал он, – как думаешь, получится машину поймать?
– Конечно, – заверил его я, – пойду спрошу, может, через них закажем.
Я подошел к таксисту, который убирал в багажник чемоданы. Тот сказал, что скоро приедут еще машины, и захлопнул багажник.
– Давай немножко подождем, – сказал я дедушке, – скоро сюда еще такси подъедут.
– Да, времени у нас хватает, – успокоил меня дедушка.
В такси дедушка молчал, это было ему несвойственно, наверное, от непривычной обстановки, решил я. Я тоже ничего не говорил. Когда мы проезжали Данмаркспласс, я отвернулся, чтобы не видеть дома, где живу, того места, где все произошло, где ночью остановилось наше такси, из которого мы выскочили и побежали к двери. Этого не случилось, этого не было, уговаривал я себя; тут таксист свернул налево и в гору, к больнице Хаукеланн. Дедушка медленно вытащил из внутреннего кармана бумажник и принялся отсчитывать банкноты. Заплатить следовало бы мне, но денег у меня осталось мало.
Мы вышли из машины и направились к главному входу, в окнах над нами дробились солнечные лучи. После всего этого света внутри показалось темно. Мы подошли к лифту, я нажал на кнопку, и мы двинулись наверх. Лифт остановился, вошла женщина. Из руки у нее торчала трубка, присоединенная к пакету, который висел на штативе с колесиками. Когда женщина ухватилась другой рукой за поручень, в пакете взметнулось облачко крови.
Меня замутило, и я отвернулся. Дедушка стоял, уставившись в пол.
Он что, испугался?
Не поймешь. Но весь его авторитет куда-то исчез. Я такое уже видел однажды, много-много лет назад, когда он приезжал к нам домой, в Тюбаккен. Наверное, это оттого, что он не дома. Там он держался совершенно иначе, излучал покой и уверенность.
– Ну вот и приехали, – сказал я, когда лифт открылся.
Мы вышли, я посмотрел на указатель – нам надо было налево. Увидев кнопку звонка, я нажал на нее и вызвал медсестру.
Я назвал дедушкину фамилию, медсестра кивнула и поздоровалась с ним, я попрощался с дедушкой, пообещал скоро его навестить; прекрасно, ответил он и засеменил за медсестрой по коридору, и дверь передо мной закрылась.
Меня мучил стыд. Моя жизнь ничтожна, я ничтожен, и это стало особенно ясно, когда я встретился с дедушкой, да еще и в такой момент, – он болен, он в больнице, его жизнь близится к концу. Ему за восемьдесят, и, если повезет, он проживет еще лет десять, может, пятнадцать, а возможно, лишь года два-три, точно не скажешь.
У него нашли маленькую опухоль в горле, жизни она не угрожает, но ее следует удалить, поэтому его и положили в больницу.
Бабушка умерла, скоро умрет и дедушка. Всю жизнь они трудились в поте лица, и их родители тоже жили на пределе сил. Добывали пищу, выживали. Вели великую битву, и вот она завершена или приближается к завершению. А то, что я делаю, что я сделал, ничтожно, – преступно, низко и насквозь гнусно. У меня есть девушка, чудесная, да, потрясающая, а я так с ней обошелся.
Почему?
Да без причины. Я не хотел. Не хотел сейчас, зная, что совершил, – теперь я этого не хотел. Я вышел на площадку перед входом, на серый асфальт, закурил и окинул взглядом окрестности. Ничего не произошло, в том-то и дело, ничегошеньки, совершенно ничего, мы с Ингве выпили, я вернулся домой один, лег спать, а затем поехал встречать дедушку.
Если я собираюсь еще когда-нибудь встретиться с Гунвор и посмотреть ей в глаза, надо придерживаться этого сценария.
Ничего не произошло.
Через час я сидел в кондитерской в торговом центре «Сюндт», пил кофе и смотрел в окно на полную жизни Торгалменнинген. Я часто сюда заходил, когда гулял в одиночку по центру, сидел в окружении пожилых бергенцев, старушек и старичков, здесь никому не было до меня никакого дела, никто не лез ко мне, и хотя в воздухе тут висел едва уловимый тошнотворный запах, не перебиваемый даже ароматом выпечки, мне отчего-то здесь нравилось. Читать и писать, делать заметки в записной книжке, если вдруг приходила в голову какая-нибудь мысль, время от времени поднимать голову и смотреть в окно на поток людей и на голубей, словно живущих своей жизнью в глубине людской жизни, чьи движения воспроизводят человеческие, только в миниатюре, ведущих вечную охоту за едой, которая падает из чужих рук или валяется в мусорных баках. Мороженое, кусочек хот-дога, половина булочки. Иногда какой-нибудь ребенок гонял их, и тогда они неровными шажками отбегали в сторону, выстраивались полукругом, а если это не спасало, взмахивали крыльями и взлетали метров на пять-шесть в воздух, после чего возобновляли добычу пищи.
Обратно в квартиру мне не хотелось, но и сидеть тут вечно я тоже не мог, особенно сейчас, в таких терзаниях. Правильнее всего было бы пойти в читальный зал, взять быка за рога, встретиться там с Гунвор и покончить с этим раз и навсегда. Если первые минуты пройдут хорошо и она ничего не заметит, то и дальше все будет в порядке, я это знал. Надо лишь решиться.
Я вышел, надел солнечные очки и отправился в нелегкий путь наверх, к Хёйдену.
Гунвор сидела за столом и читала, положив одну руку возле книги, а другой подперев лоб.
Я остановился перед ней. Она подняла голову и улыбнулась, прямо просияла.
– Привет! – воскликнула она.
– Привет, – сказал я, – пойдем кофе выпьем?
Она кивнула, встала и пошла следом за мной.
– Давай посидим на улице? – предложила она. – Погода просто чудо!
– Давай, – согласился я, – но я все равно кофе возьму. Тебе взять? А ты тут подожди.
– Ага, спасибо. – Она уселась на каменную стену, прищурившись на солнце.
– А то, знаешь, я вчера выпил, – сказал я, вернувшись, протянул ей кофе и снял очки, чтобы она не подумала, будто я прячусь.
– Да уж вижу, – сказала она, – ты совсем усталый.
– Да, мы долго сидели.
– С кем?
– Да с Ингве.
Я уселся рядом с ней, ненавидя себя за это, но, по крайней мере, опасность миновала, Гунвор ничего не заподозрила.
– Может, отдохнешь полдня? – предложил я. – Пойдем прогуляемся? Мне так мороженого охота!
– Блин, а давай!
Спустя три дня мы вместе поехали в больницу навестить дедушку. Из автобуса мы вышли возле крохотного цветочного магазинчика, который располагался в деревянном домике на обочине не доходя до больницы и выглядел жутковато, потому что торговали в нем как похоронными венками, так и букетами, которые посетители больницы, наверное, иногда покупали. Шел дождь, дул ветер, мы вместе поднимались по дороге, внутри меня было черно, мысли о собственной лживости засасывали меня, словно пропасть, но выбора нет, она не должна ни о чем узнать, и рано или поздно воспоминания о моем ужасном поступке поблекнут и сравняются с остальными воспоминаниями, сделаются событием из другого мира.
Когда мы пришли, дедушка сидел в общей гостиной перед телевизором. Он обрадовался, встал, познакомился с Гунвор и пригласил к себе в палату, где, по его словам, есть и стулья, и стол. Сам он уселся на кровать. Палата оказалась на двоих, и на соседней койке лежал, прикрыв глаза, тощий мужчина с землистого цвета кожей.
Дедушка долго смотрел на нас.
– Вам надо в кино сниматься, – сказал он, – вы оба такие красивые – вам надо в кино сниматься. Там ваше будущее.
Гунвор улыбнулась и взглянула на меня. Глаза у нее сияли.
– Спасибо, что навестили, – сказал он.
– Да брось, ты что, – ответил я.
Худой мужчина на соседней койке приподнялся и зашелся кашлем – сперва лающим, потом глухим и, наконец, захрипел.
Я подумал, что его дни сочтены.
На фоне темного окна, за которым бушевал ветер, дедушкин сосед напоминал персонажа фильмов ужасов. Наконец он снова улегся на койку и закрыл глаза.
– Он мне не дает спать по ночам, – тихо сказал дедушка, – все разговаривает. Думает, что скоро умрет. А я не хочу в это вникать. – Дедушка тихонько засмеялся. А после начал рассказывать. Историю за историей, а мы с Гунвор слушали, словно зачарованные, то ли общая атмосфера наполняла его рассказы особой силой, а может, он просто рассказывал лучше, чем обычно. Но нас он заворожил. Он рассказывал о первопоселенцах в США, на которых нападали индейцы. Рассказывал о своей юности, как ездил на танцы в окрестные деревни, и еще рассказал о том, как познакомился с бабушкой, это случилось на ферме в Дике, недалеко от Сёрбёвога, где работали бабушка и ее сестра Юханна. Дедушка приехал на танцы со своим приятелем. Бабушка и Юханна спали на полатях, дедушка полез было туда, но кто-то дернул его за штанину, оказалось, приятель занервничал и засобирался домой. На следующую ночь дедушка отправился туда в одиночку, и уж тогда добрался до самого верха. Приятель стал потом органистом, сказал дедушка, но играл он, мягко говоря, неважно, поэтому так в холостяках и остался. Вспоминая это, дедушка так смеялся, что по щекам у него текли слезы. В то же время казалось, он перестал понимать ситуацию, окружающая обстановка для него словно исчезла; погрузившись в свои истории, дедушка будто забыл, где он и с кем беседует, и вдруг сообщил, что в первый раз не получил ее, она ему отказала, зато не отказала во второй – едва ли он понимал, что рассказывает это собственному внуку и его девушке. Но мог и понимать. Как бы то ни было, слушать это мне не хотелось, и я спросил его о чем-то другом, чтобы сменить тему. Вместо ответа дедушка пустился в очередную историю. Теперь окружающая обстановка исчезла не только для него, но и для меня – того, что я совершил несколько ночей назад, того, о чем не знала Гунвор, восторженно ловившая каждое дедушкино слово, больше не было, а были тьма и ветер, был тощий мужчина с бешеным взглядом и предсмертным кашлем, был дедушка, и он расс