Потом впереди показались острова, выросли из ничего, величественные, с высокими крутыми утесами, где одна сторона поросла блестящей от тумана травой, там паслись овцы, вися на ней, будто маленькие облачка; а другая, обрывистая и голая, почти отвесно уходила в море, и повсюду, на каждом выступе и кочке, сидели птицы.
Катер медленно проскользнул между двумя утесами, за ними показалась бухта, мы сошли на берег, оставили вещи в пансионате и прошлись по крохотному острову. Дома лепились прямо к подошве вулкана, самые верхние после извержения в семидесятых покрывала лава. Мы поднялись к вулкану – пепел до сих пор был теплым.
– Вот где мне хотелось бы пожить, – сказал я по пути назад к пансионату, – было бы потрясающе.
– И что б ты тут делал?
Я пожал плечами:
– Просто жил бы. На острове посреди моря. О чем еще можно мечтать?
Она рассмеялась:
– Строго говоря, много о чем.
Но я не шутил. Снять здесь, посреди моря, дом, вокруг поблескивает трава, рядом еще теплый вулкан. Я легко это себе представил.
Как-то вечером Гунвор позвонила Эйнару, он разбирался в компьютерах, а наш забарахлил, вот она и попросила Эйнара взглянуть. Долго упрашивать не пришлось – через час Эйнар уже сидел за нашим компьютером. Гунвор налила ему чаю, я спросил, серьезная ли поломка, Эйнар ответил, что ничего страшного, он уже все починил. Он остался еще ненадолго, мы поболтали о том о сем, он все расспрашивал про нас, но о себе особо не распространялся. Я знал, что живет он один, много работает и знаком с половиной Рейкьявика, если судить по тому, с каким количеством людей он перекидывается парой слов, когда мы с ним куда-нибудь идем.
– Когда твой брат приезжает? – спросил он в коридоре, надевая куртку.
– На той неделе, – ответил я, – может, покажешь нам город?
– Разумеется, – согласился он, – с удовольствием. Ты тогда позвони.
И он скрылся за дверью.
Ингве приехал вместе с приятелем Бендиком и его девушкой Осе. Я встретил их в аэропорту, одновременно обрадованный тем, что они приехали ко мне и остановятся у нас, и напуганный этим: мне совершенно нечем их удивить, нечего сказать, а они пробудут целую неделю.
Я приготовил ужин, Бендик похвалил его, я отвел взгляд и покраснел, и все это заметили. Они взяли напрокат машину и поехали к Большому гейзеру, Бендик захватил с собой яйца и сварил их в маленькой ямке с кипящей водой. Сам гейзер давно умер, но его можно было вернуть к жизни, добавив достаточное количество зеленого мыла – и гейзер снова принимался бурлить, как в былые времена. Однако так поступали в исключительных случаях, во время официальных визитов или чего-то вроде того, поэтому мы довольствовались его младшим братом Стоккуром, который фонтанировал с периодичностью в пятнадцать минут. Когда фонтан исчезал, вода делалась гладкой, в ее блестящей поверхности отражалось сероватое небо, но вскоре из-под земли у нас под ногами раздавалось ворчание и вода поднималась, горбилась куполом, который вдруг вскидывался гигантским водяным столбом. В воздухе вокруг висели брызги и пар. Повсюду из земли били пузырящиеся ключи. Пейзаж был пустынным и лишенным всякой растительности.
Я мог целый день стоять и смотреть на Стоккур, но мы поехали дальше, в поисках котловины для купания. Эта мысль заворожила всех – искупаться в горячей воде, от которой идет пар, под открытым небом, посреди пустоши. Пар мы заметили в нескольких километрах, поехали туда и, увидев бассейн, ограничились им; я молчал, оставался серьезным, мучаясь сознанием того, что я такой молчун. Особенно рядом с Бендиком – тот все время болтал, смеялся и вообще был из тех, кто говорит не задумываясь. Ты что-то молчишь, Карл Уве, с чего это, а, обделался, что ли? Обнаружив, какие в Рейкьявике магазины, они совсем с катушек слетели – накупили кроссовок, джинсов, старых спортивных костюмов, курток и компакт-дисков с записями исландских групп, которые того и гляди прославятся. Бары им тоже пришлись по душе, мы выбирались куда-нибудь каждый вечер, в первый раз – вместе с Эйнаром, который в компании Ингве, Бендика и Осе тушевался и не проявлял особой инициативы, не то что с нами. Когда мы стояли возле очередной барной стойки, он вдруг заявил, что у него встреча и ему придется нас покинуть, но скоро увидимся, отдыхайте, сказал он мне и исчез в темноте. Я немного жалел его, мы с Гунвор для него словно были тем единственным местом, где он мог ощущать себя востребованным, с другой стороны, что-то тут не сходилось: у него повсюду столько знакомых, почему ему нужны именно мы? Впрочем, через несколько минут я напрочь забыл о нем, хмель взял свое, я оттаял, сделался словоохотливым, я скользил сквозь ночь; однако в какой-то момент все изменилось, меня одолело желание что-нибудь сломать, кого-нибудь ударить, я все ненавидел, себя и свою гребаную жизнь, но ничего не говорил, ничего не делал, топтался на месте и пил, дурея все больше; и, когда я пришел домой, мне вздумалось выложить Гунвор все, о чем я за последний год успел подумать, сознание выключилось, я не видел ничего вокруг, беспричинно зациклившись на одной мысли – сказать правду.
Гунвор спала, я пил на кухне в одиночестве, а после разбудил ее и все вывалил.
– Карл Уве, ты пьяный, – сказала Гунвор, – ты на самом деле так не думаешь. Пожалуйста, скажи, что это неправда.
– Правда, – уперся я, – и я ухожу.
Я открыл окно и выпрыгнул наружу. Я шел по улице, под светлым майским небом, дошел до центра, побродил по переулкам, мертвым и тихим, пока не измотал себя вконец и не стал приглядываться, где бы поспать. Через несколько кварталов я отыскал возле частного дома гараж с плоской крышей, забрался на нее, улегся и уснул.
Проснулся я закоченев, шел дождь, и я насквозь промок. Что произошло, я смутно помнил. А что говорил – нет.
Все кончено? Я все испортил?
Ошарашенный, я еще немного посидел на крыше, затем спустился, чтобы меня не застукали хозяева, и поплелся домой.
Когда я вернулся, все завтракали. Бендик улыбнулся, Ингве смотрел серьезно, Гунвор отводила взгляд. Осе вела себя как ни в чем не бывало.
– Простите, – сказал я, остановившись перед ними, – я вчера напился.
– Это точно, – сказал Бендик.
– Где ты был? – спросила Гунвор.
– Переночевал на крыше, в центре, – ответил я.
– Бросай пить, Карл Уве, – сказал Ингве, – мы за тебя переживали. Ясно тебе?
– Да, – ответил я, – простите. Сейчас мне бы поспать. А то я с ног валюсь.
Когда я проснулся, мы с Гунвор вышли поговорить. Я убеждал ее, что все, сказанное мною, – неправда, я не знаю, почему я вообще такое наговорил, просто я пьяный и я трезвый – два разных человека, она же знает; но я люблю тебя, я же люблю тебя, повторял я, и хотя мои слова, которых я даже не запомнил, так и повисли между нами, мы с Гунвор не расстались и дорожили этим, по крайней мере я. Я решил завязать с выпивкой, ведь это она порождает все мои проблемы, однако на следующий день снова пошел в бар, в свой последний вечер в Рейкьявике, – утром я собирался вернуться в Норвегию вместе с Ингве, Бендиком и Осе, а Гунвор – остаться еще на несколько недель; мы давно так договорились, и я считал это правильным, для меня жизнь здесь себя исчерпала, то, что прежде казалось чудесным, – огромное небо, продуваемые ветром улицы, бассейны и кафе, сочинительство по ночам, поездки за город по выходным, – словно стало заражено, опутано моим внутренним мраком, душевным несовершенством, и меня манил Берген, работа в Саннвикене и возможность снять с себя ответственность.
Гунвор и Осе рано ушли домой, Ингве и Бендик тоже засобирались, Ингве чуть ли не за руку меня тянул, но бары еще не закрывались, значит, и домой идти было глупо; да вы идите, я догоню. Что ты тут будешь делать один, спросил Ингве. Я, может, знакомых встречу, ответил я, кто знает, что будет.
Так оно и случилось. Заглянув в «Фильмбарин», я увидел у стойки Эйнара. Он помахал мне и улыбнулся, я подошел к нему, мы пили и болтали, пока бар спустя час не закрылся. Нас пригласили какие-то его знакомые, и вскоре мы уже сидели в квартире на чердаке, где кроме нас собралось еще человек пять-шесть, все с бокалом виски в руках.
Я закурил, а Эйнар, едва заметно улыбнувшись, склонился ко мне.
– У тебя хорошие рассказы, – сказал он.
Я уставился на него:
– Ты о чем?
– О твоих рассказах. Они хорошие. У тебя талант.
– А ты почем знаешь? – Я вскочил. – Ты что, читал их? Откуда…
– Я их скопировал, когда чинил ваш компьютер, – сказал он, – ты же никогда не говорил, чем занимаешься. Вот мне и стало интересно. Я увидел твой файл и скопировал его.
– Мразь! – завопил я. – Жалкое дерьмишко!
Я развернулся и выскочил вон с сигаретой в одной руке и бокалом в другой, выбежал во двор, где чуть было не швырнул бокал в стену, но опомнился, напился я не настолько, поэтому поставил бокал на трансформаторную коробку или что-то вроде того, на маленький шкафчик на стене, вышел на улицу и зашагал вниз, к зданию парламента, а оттуда вверх по холму, к нашему дому, где все крепко спали.
Спустя полгода жизни посреди Атлантики, на черном и почти голом острове, деревья под крылом самолета казались нереальными, а когда через несколько часов мы бродили по улицам Копенгагена, теплым и многолюдным, по пышным зеленым паркам и аллеям, это смахивало на рай, слишком красивый, чтобы быть настоящим, на мир, какого не бывает.
Я рассказал Ингве о странной истории с Эйнаром, Ингве покачал головой и ответил, что он хоть и видел Эйнара лишь мельком, тот ему не особенно понравился. Строго говоря, в том, что он прочитал мои рассказы, ничего страшного не было, и, уже выскочив во двор, я даже пожалел, что так обошелся с Эйнаром, – надо было, наверное, порасспросить его, выяснить, что он думает о рассказах. Но это не главное, главное в том, каким образом он добрался до них и почему он так сделал.