Кто копирует чужие личные файлы? И зачем он об этом сообщил?
Чего он вообще к нам прицепился?
Есть проблемы чисто географические, вот и эта тоже. Когда позже в тот же день мы через крутящиеся двери вышли из бергенского аэропорта и направились к остановке автобусов, в голове у меня уже не было ни Эйнара, ни Исландии. Конец мая в Бергене – это зеленые горные склоны, светлые вечера, веселые люди, жизнь во всем ее трепете. В такие вечера нельзя идти спать, нас тянуло на улицу, где воздух – теплый и прозрачный, где в кафе и ресторанах полно народа, а на едва потемневшем небе едва заметно мерцают звезды.
На другой вечер я постучался к Эспену. Я полгода его не видел, для меня это был долгий срок, ведь прежде мы общались чуть не каждый день. Я рассказал про Исландию, он рассказал, что происходило тут, он весь год изучал философию и писал.
– И как пишется? – спросил я.
– Закончил рукопись, – ответил он.
– Отлично! – обрадовался я. – Уже отправил?
Он кивнул:
– И ее приняли.
– Приняли? То есть тебя напечатают? – Почернев от зависти, я вымученно улыбнулся.
Эспен опять кивнул.
– Это же отлично! – воскликнул я.
Он улыбнулся и крутанул зажигалку на доске, которую использовал вместо стола.
– А какое издательство?
– «Октобер». И редактор мне достался очень хороший. Торлейв Грюэ.
– А название придумал?
– Думаю, «Медленный танец из горящего дома».
– Хорошо. Хорошее название. Когда выйдет. Осенью?
– Да, скорее всего. Там еще надо кое-что доделать.
– Да понятно, – сказал я.
На кухне зашипела кофеварка. Эспен встал, вышел и вернулся с двумя чашками дымящегося кофе.
– Ну, а сам-то, – начал он, – написал что-нибудь в Исландии?
– Чуть-чуть. Несколько рассказов. Не сказать чтоб особо удачных, но… По крайней мере, поработал.
– В «Виндюет» осенью будет номер для дебютантов, – сказал он, – я как узнал, сразу о тебе подумал. Может, отправишь туда? Я вот уже отправил.
– Хуже не будет, – согласился я, – лучше один отказ в руке, чем десять изданий в небе.
– Ха-ха.
Зависть грызла меня еще с час, и все это время я не желал ему добра, но потом она отступила, Эспен всегда занимал иное место, чем я, – еще когда я только с ним познакомился, он уже писал выдающиеся произведения; если кто-то из моих знакомых и заслуживает публикации, так это Эспен.
Ему двадцать один год, и его напечатают. Потрясающе. И ведь это он открыл для меня литературу. В нем напрочь отсутствует эгоизм, он ничего не приберегает для себя, не скрывает того, что пишет, не таит того, что открыл, Эспен не из таких, он всегда готов делиться, причем не для того, чтобы продемонстрировать щедрость, не для того, чтобы выставить себя в лучшем виде или сделать доброе дело, а оттого, что так устроен, он энтузиаст и готов делиться своим энтузиазмом со мной.
Так почему же не желать ему побыстрее издаться?
Я и желал ему этого от всего сердца. А если одновременно ощущал укол зависти, то оттого, что это отбрасывало тень на мою собственную жизнь.
– Какие планы на лето? – спросил он.
– Буду работать в Саннвикене. Еще, может, в Кристиансанн скатаюсь, навещу отца. Ну, и еще на несколько недель в Йолстер. А у тебя?
– Во всяком случае, съезжу в Осло. И надо подыскать новое жилье.
– Это еще почему?
– А ты разве не слышал? Нам велели съезжать. Дома сносят.
– Что-о?
– Да. До конца лета надо съехать.
– Вот дерьмище. Плохие новости.
– А может, вместе что-нибудь снимем?
– В смысле напополам квартиру?
– Ну да.
– Почему бы и нет? – согласился я.
В Саннвикене со мной оформили договор на месяц и, похоже, обрадовались мне – не пациенты, конечно, тем было все равно, а сотрудники, и я влился в рабочую обстановку, словно никуда и не уезжал. Рассказ о мужчине с чемоданом я распечатал и отправил в «Виндюет», хотя особых надежд и не питал, а нового ничего не создал: это отнимало чересчур много сил, да меня и не тянуло. Гунвор уехала подрабатывать в родную деревушку, поэтому в свободные вечера я в основном сидел дома и читал. Пару раз выбирался куда-нибудь с Ингве, изредка мы репетировали, но все это без огонька. За два года существования нашей группы мы дважды сыграли в «Хюлене», один раз – в «Гараже», записали демо и одну композицию в настоящей студии, песня вошла в сборник бергенских групп, и это было отлично, но если мы хотим добиться большего, то и выкладываться надо больше – вот только никому, похоже, особо не хотелось.
Однажды вечером мне не сиделось дома, на улице бушевало лето, сидеть в кресле и читать казалось почти кощунством, поэтому я вышел на улицу, пересек парк и заглянул в «Оперу». Там я наткнулся на Гейра, приятеля Ингве, которого я не знал, но который, пока я был в Исландии, жил у меня в квартире, я взял пива и сел вместе с ним и его друзьями. День был будний, народа было немного, но к нам подошли несколько знакомых девушек с факультета, я принялся болтать с ними, на одну из них, красивую блондинку, я давно положил глаз – замечая ее в читальном зале, я всегда радовался, хотя других причин, кроме ее красоты, вроде не имелось, и теперь, когда «Опера» закрылась, я, пребывая в прекрасном настроении, позвал почти всех к себе в гости, у меня еще оставались запасы купленной в аэропорту выпивки. Я пригласил Гейра, его друга, двух девушек и шестерых африканцев. С этими шестерыми я знаком не был, однако в «Опере» мы разговорились, и я подумал, что знакомых норвежцев у них, наверное, мало, возможно, они толком еще не привыкли к местной жизни, поэтому им я тоже предложил поехать ко мне – пить и болтать дальше. Тот, с кем я разговаривал, кивнул и улыбнулся. Однако сидя той теплой светлой ночью в такси, я думал не о них, а о блондинке, и она, расположившись на сиденье с противоположной стороны, наверное, тоже думала обо мне, потому что, когда мы приехали, я оплатил все три такси и мы уселись пить, – в «Опере» наша компания выглядела маленький, но в мою квартиру еле уместилась, сюда вообще хоть когда-нибудь набивалось одиннадцать человек? – девушка посмотрела на меня и принялась расспрашивать, чем я занимаюсь, как живу и что думаю о факультете и о них.
– О вас?
– Ну да. Просто ты с виду такой высокомерный.
– Я? Высокомерный?
– Ну да. Ты же еще Данте занимался и учился в Академии писательского мастерства. И кое-что соображаешь.
– Соображаю? Я же ничего не знаю.
Она рассмеялась, я тоже, мы пошли на кухню, девушка прислонилась к стене, я оперся на разделочный стол, мы болтали дальше, но слов я почти не слышал, а потом просто взял, наклонился и поцеловал ее. Подошел к ней, обнял ее, прижал ее к себе, мягкую, податливую и сговорчивую. Шепотом предложил ей пойти в соседнюю комнату. Там жил Юне, однако сейчас он уехал в Ставангер, и мы опустились на его огромный водяной матрас. О, какая же она была чудесная. Я навалился на нее сверху, она обхватила меня руками, но тут я уловил сзади какое-то движение и обернулся.
На пороге стоял один из африканцев. Он смотрел на нас.
– Выйди, – сказал ему я, – мы хотим побыть наедине.
Он не двинулся с места.
– Не стой тут, ты же понимаешь, – сказал я. – Will you please leave the room?[25]
Он не двинулся с места.
– Да не обращай внимания, – сказала девушка, – иди сюда.
Я послушался, и скоро все закончилось. Перевернувшись на спину, я увидел, как африканец выходит из комнаты.
– Быстро мы, – сказала она.
С издевкой?
Нет, она улыбнулась и погладила меня по щеке.
– Давно мне этого хотелось, – сказала она, – жаль, что быстро. Но мне пора. Уже поздно. Увидимся.
Она ушла, я заснул, а когда проснулся, в голове стучала боль, а в квартире никого не было. Исчезли две бутылки с выпивкой, а с ними и бумажник, который я оставил на полке для шляп.
В нем были все мои деньги.
Я сел и закрыл руками лицо.
Зачем я все это сделал?
Зачем? Зачем? Зачем?
Чувство вины не имело дна. Стыд сжигал меня с момента, как я просыпался, и пока вновь не засыпал. Мысль о содеянном не покидала меня. Она прилепилась ко мне намертво.
Вот что действительно ужасно. Когда чувства раздирают тебя на куски. И я сам виноват, сам это натворил.
Почему, почему, почему?
Мне же не хотелось. Мне хотелось вести тихую, спокойную и мирную жизнь с Гунвор, и все, ничего сложного, с этим любой справится. Гунвор – изменяет ли она мне? Делала ли она что-либо подобное?
Нет, разумеется, нет.
А приходили ли ей когда-нибудь в голову подобные мысли?
Нет, разумеется, нет.
Она честная, прямая, искренняя, добрая и хорошая.
Нельзя, чтобы она узнала.
Блондинка говорила, что летом собирается работать в отеле в Хардангере, и на следующий день я позвонил туда и попросил соединить с ней. Я боялся этого разговора, унизительного и недостойного, но неизбежного, деваться мне было некуда. Услышав мой голос, девушка обрадовалась.
– Привет! – сказала она. – Рада слышать!
– Я вот зачем звоню, – начал я, – у меня есть девушка. И знать о том, что произошло, ей нельзя. Обещаешь, что никому не скажешь? Что все останется между нами?
Она помолчала.
– Конечно, – сказала она наконец, – ты мне звонишь это сказать?
– Да.
– Ладно.
– Ладно?
– Пока.
– Пока.
Прошло много часов, прежде чем я позвонил Гунвор – мне хотелось, чтобы случившееся по возможности не омрачало наше общение.
Разумеется, она обрадовалась. Разумеется, она по мне скучала. Разумеется, с нетерпением ждала встречи со мной.
Я знал, что недостоин ее. И все же изворачивался. Я врал, и мы отдалялись друг от друга, хотя она этого и не понимала. Я ненавидел себя, мне следовало порвать с ней, не ради себя, а ради нее, она заслуживает лучшей участи.