Редактор появился спустя полтора часа после назначенного времени.
Как, неужели это он?
Ко мне направлялся жирный длинноволосый парень в очках. На нем были джинсы, джинсовая куртка, на ногах – высокие желто-черные футбольные ботинки с резиновыми застежками, мы такие носили в детстве, пока из нас не собрали футбольную команду и не выдали нормальные бутсы. Три года назад я как-то раз побывал у него в гостях – я тогда еще напился и курил траву. Передо мной словно разверзлись ворота ада. Он – редактор? Как такое возможно?
– Привет-привет, – сказал он.
– Привет, – ответил я, – это ты редактор студенческого радио?
– А то.
– Я однажды у тебя дома напился, помнишь? Давно дело было.
– Конечно. Ты совсем тогда с катушек слетел, да?
– Я нет. А вот ты слетел!
Он тихо, заливисто рассмеялся. Смех казался его частью, окружал его точно облаком, парень смеялся почти на каждом слове. А потом вдруг посерьезнел.
– В тот вечер что-то произошло, мы и сами поняли, что перегнули палку. По-моему, мы еще пару раз напились и завязали. Пер Рогер уехал за границу, и когда вернулся, взялся за ум. А я – ну, сам видишь, где я работаю! Ну ладно, пошли, покажу тебе тут все. – В руках у него звякнула большая связка ключей.
Мы поднялись по лестнице на второй этаж. Помещение радио находилось в самой глубине. Три письменных стола, мягкий уголок, шкафы вместо перегородок.
– Вот твой стол, – он кивнул на ближайший. – Я сижу вон там. А все остальные пользуются оставшимся. Но основная движуха в студии. Ты там был?
Я покачал головой.
– Ты в основном будешь работать там. Твоя главная обязанность – забивать названия архивных пластинок в компьютер.
– Серьезно? – спросил я.
Он расхохотался.
– Еще архивировать расписание программ. Документы по авторским правам. Вести учет бобин. Если будет время, можно перекидывать их на цифровые аудиокассеты. Варить кофе. Покупать кофе. Так, что еще? Ходить на почту. Почты у нас целая куча. Ха-ха-ха! Итак, есть у нас что-нибудь скучнее? Наверное, вести протокол на планерках? Прибираться в студии. Пылесосить. Ксерить флаерсы. Ксерить документы для планерок. Мы так рады, что у нас тут появился альтернативщик, что аж не верится. Ты – на самой нижней ступеньке иерархии. Ты будешь вместо собаки! Вот твои должностные обязанности – быть вместо собаки! Будешь, как собака, исполнять все мои указания. Тут все зависит от меня. – Он улыбнулся, я улыбнулся в ответ.
– Ладно, – согласился я, – с чего начинать?
– Все начинается с кофе. Сваришь, или как?
Я занялся кофе – сходил в туалет за водой, насыпал в фильтр кофе и включил кофеварку, пока Гауте работал. Кроме нас двоих в редакции никого не было. Я сел за свой стол, посмотрел, что там в ящиках, обошел кабинет, изучая содержимое шкафов, выглянул в окно – оно выходило в парк, где деревья тянули к небу черные ветки. Когда кофе сварился, я налил две чашки и поставил одну перед Гауте.
– Чем занят? – спросил я.
– «Вольфенштейном», – ответил он.
– «Вольфенштейном»?
– Ага. Действие происходит в бункере Гитлера. Задача – подняться вверх по этажам. Сам хозяин на верхнем этаже. Но повсюду нацисты, так что это непросто. И чем выше поднимаешься, тем сложнее.
Я встал у него за спиной.
Снизу на экране двигалось из стороны в сторону дуло ручного пулемета. Впереди виднелся лифт. Внезапно дверь распахнулась, и из нее высыпали одетые в белое солдаты.
– Опаньки, – обронил Гауте.
Они заметили «его», раздались выстрелы, солдаты стояли за углом, парочка свалилась на пол, но затем приехал еще один лифт с солдатами, Гауте ранили, и экран окрасился кровью.
Было неприятно, потому что коридор, заполненный солдатами, ты видел словно вживую, и я подумал, что смерть как раз такова: глаза заливает кровью, game over.
– Я в нее раньше пару раз только играл, – сказал он, – на твоем компьютере она тоже установлена. И еще Doom. – Он потянулся. – Ну что, сворачиваемся на сегодня?
Я посмотрел на него:
– Предполагается, что мой рабочий день составляет восемь часов. К этому очень внимательно относятся. Мне надо всякие отчеты писать и прочую лабуду, а ты должен будешь подписывать.
– Кому надо? Я тут больше никого не вижу.
– Ну ладно, – сказал я, – но, может, хоть кофе допьем?
Позже выяснилось, что в случае с Гауте внешность обманчива. Мне он показался халтурщиком, лоботрясом и прогульщиком, но я ошибся. Амбициозный, он фонтанировал идеями о том, как улучшить радио, и за время моей работы там успел провести реорганизацию, так что оно стало более профессиональным как в плане подбора музыки, так и с точки зрения технического оснащения, и пленка, которую я резал в первые месяцы работы, поскольку программы редактировались вручную, спустя шестнадцать месяцев вообще исчезла из обихода, уступив место «цифре». В «Вольфа» он рубился лишь в отсутствие работы, а я, в отличие от него, совершенно помешался и нередко уходил домой в два часа ночи, без остановки играя с четырех часов вечера, порой я приходил рано утром и, когда остальные являлись к утреннему выпуску, уже сидел там и играл. Мы проводили и групповые игры, в которые, похоже, я втянулся еще больше, все свободное время выкупая и перепродавая игроков и проводя игру за игрой, пока моя команда не выиграла Кубок Европы, на что ушло несколько недель. После подобной двенадцатичасовой сессии голова у меня делалась холодной и пустой, это была бессмыслица, возведенная в систему, но бросить я был не в силах, я подсел.
На радио я познакомился еще с одним явлением, неведомым мне прежде, – интернетом.
Он тоже вызывал зависимость. Перескакивать с сайта на сайт, читать канадские газеты, смотреть дорожные сводки из Лос-Анджелеса в режиме реального времени или на моделей из «Плейбоя», которые медленно появлялись передо мной, сперва нижняя часть снимка, на которой могло быть что угодно, а потом сама девушка медленно заполняла экран, словно вода стакан: вот ноги, а вот… охренеть, она вообще, что ли, без трусов? А потом появлялась грудь, плечи, шея и лицо, они воссоздавались на экране компьютера в помещении студенческого радио, посреди ночи, на пустом этаже. Рейчел и я. Тони и я. Сьюзи и я. Интересно, у «Хастлера» тоже есть своя страничка? А Рильке – писал ли кто-нибудь о «Дуинских элегиях» Рильке? И есть ли в интернете фотографии Трумёйи?
После Рождества вернулся альтернативщик, которого я замещал, и мы с ним вместе пересмотрели мои рабочие обязанности. Он удивился, узнав, что я не умею резать пленку, не работаю звукорежиссером, да на самом деле вообще ничего не умею. На кристиансаннском радио был свой звукорежиссер, от меня требовалось только говорить в микрофон либо в студии, либо там, где я брал интервью. Все остальное делал он. Здесь все было иначе. Он изумленно уставился на меня, узнав, что я записываю все, что мне предстоит сказать, даже простейшие реплики, например «Вас приветствует студенческое радио», а не импровизирую, как сам он и все остальные, кто там работал. Зато я быстро учился. На каникулах альтернативщику приходилось вести эфиры, то есть работать в одиночку, включать микрофон, ставить джингл-радио и джингл-программы, объявлять программу, если я запускал повтор, или ставить записи и болтать, возможно, вызванивать кого-нибудь и проводить интервью, все это нравилось мне все сильнее, делать эфир самостоятельно – это адреналин, и чем сложнее оказывался эфир, тем больше адреналина он мне приносил. В обычное же время эфиров я не вел, кроме разве что коротенькой сводки студенческих новостей, которую передавали ежедневно и на подготовку которой у меня уходило все утро: в поисках студенческих новостей я просматривал газеты, потом все записывал и зачитывал. Помимо этого, я готовил материал для программ по культуре, проводил интервью с писателями и читал в эфире книжные рецензии, каждый день благодаря случай за то, что попал на радио, а не, например, в Саннвикен или другую больницу. Я звонил Улаву Ангеллу, переводчику «Улисса», и задавал ему вопросы про перевод. Фредрик Вандруп резко раскритиковал Уле Роберта Сунде, и тогда я позвонил Вандрупу, а после Сунде, прочел несколько комментариев и объединил все это вместе. Когда в Берген приехал Даг Сульстад, я отправился к нему в гостиницу и взял интервью. Впервые в жизни я занимался тем, что по-настоящему мне нравилось. И я был такой не единственный – работали здесь с энтузиазмом, но атмосфера при этом оставалась расслабленной, студенческое радио не привлекало тех, кто стремился вперед и вверх, наоборот, и в студии, и в офисе сотрудники целыми днями ничего особенного не делали, только пили кофе, курили, болтали, иногда просматривали только поступившие пластинки, листали газеты и журналы. Первые недели я молчал, кивал, приветствуя тех, кто пришел, работал как можно усерднее, если выдавались свободные пятнадцать минут, вбивал в компьютер названия пластинок или бегал на почту и обратно. На планерках я помалкивал, только записывал все, что говорят другие. Со временем я стал узнавать всех в лицо и даже запомнил имена. Я единственный сидел на месте все время, поэтому все знали, кто я, и со временем у меня вошло в привычку перекидываться с каждым парой слов, иногда я мог и анекдот рассказать. Как-то посреди планерки Гауте внезапно повернулся ко мне и спросил: «А ты что скажешь, Карл Уве?» К собственному удивлению, я понял, что все остальные с интересом смотрят на меня, словно и впрямь полагая, будто мне есть что сказать.
В начале следующего семестра к нам пришли новые сотрудники. Гауте попросил меня придумать флаерс – первое настоящее задание, и я боялся, что не справлюсь, весь вечер бился над заголовком, в итоге, остановившись на «Студия для студентов» и пожертвовав своей любимой гравюрой Доре к «Божественной комедии», я вырезал из книги самую последнюю, где они видят Бога, свет последний и первый, наклеил на листок, который размножил в двухстах экземплярах, и весь следующий день раздавал флаерсы в вестибюле студенческого центра, кишащего новыми студентами. Через несколько дней на общее собрание явилась толпа народа. Большинство стояли или сидели, молча слушая Гауте, но некоторые задавали вопросы, и среди них я заметил молодого парнишку с бритой головой и в очках в стиле Адорно – я обратил на него внимание еще и потому, что на столе перед ним лежал роман Уле Роберта Сунде «Конечно, она позвонила бы». Это был знак и сигнал, код для посвященных, немногочисленных и оттого особенно ценных. Он читает Сунде, значит, и сам пишет.