– Счастливого Рождества, – сказал я и неуклюже махнул рукой.
– И тебе счастливого Рождества, Карл Уве, – ответила она.
И мы разошлись, я направился на Хёйден, потом вниз, к Мёленприс, где жил Ингве, – он снимал квартиру вместе с девушкой, с которой когда-то учился. К счастью, ее дома не оказалось.
– Ну, как дела? – спросил он. – После той вечеринки что-нибудь еще произошло?
Мы уселись в гостиной, и он поставил My Bloody Valentine.
– Я побывал у нее дома. Ничего не было, мы просто болтали. А сегодня мы с ней в «Весселстюэн» ходили. Я так влюбился, что не знаю, что делать.
– А она?
– Да понятия не имею! Я ни единого вразумительного слова ей не сказал. Ты знаешь, что я умудрился ляпнуть?
Ингве покачал головой.
– Я сделал комплимент ее ушам! Ты представь только! «Какие у тебя красивые уши!» Как только меня угораздило брякнуть именно это?
Он засмеялся:
– Может, не так уж и глупо. По крайней мере, оригинально!
– И что мне теперь делать?
– Позвони ей еще раз, снова куда-нибудь сходите. Если чему-то суждено случиться, оно случится само собой.
– Случится само собой – это такой совет?
– Да.
– Ладно, она все равно завтра уезжает домой на Рождество. И в следующий раз мы увидимся только в январе. Я хочу ей письмо написать. Что скажешь?
– Ну а почему бы и нет?
– И подарок купить. Пускай будет сюрприз. Чтобы исправить ситуацию. И тут надо что-нибудь запоминающееся. Не книгу и не пластинку. Что-нибудь другое, личное. Но ничего в голову не приходит.
– Меховые наушники, разумеется, – придумал Ингве, – и напишешь, мол, это чтобы она грела свои красивые уши.
– Отлично! – воскликнул я. – Так и сделаю. Не сходишь завтра вечером со мной за подарками? Может, что-нибудь для мамы купим от нас двоих.
Так мы и сделали. Вместе с Ингве мы обошли город в поисках меховых наушников. Популярностью они не пользовались, однако в конце концов я парочку отыскал. Уродливые, с каким-то зеленым мехом, но мне было все равно. Я упаковал их, потратил почти целый вечер, придумывая письмо, и отправил все посылкой в Молде.
Мама догадалась обо всем, едва я к ней зашел.
– Ты что, влюбился? – спросила она.
– А заметно?
– Да, – ответила она.
– Пока я ни с кем не встречаюсь, – сказал я.
– Я получила открытку от Гунвор, – сказала она.
Я посмотрел на нее:
– Ну честное слово. У нас с ней все кончено. Вы можете и дальше общаться, но мы расстались.
– Знаю-знаю, – сказала мама, – просто приятно, что она обо мне помнит. А как эту новую девушку зовут?
– Скажу, если что-то сложится.
Мама выглядела усталой, она осунулась, и сил у нее убавилось, я это видел, даже со стола убрать ей было тяжело.
На Рождество она распаковала подарок от Хьяртана и побледнела.
– Что там? – заволновался я.
– Венок, – сказала она, – он наверняка хотел подарить рождественский, но подарил похоронный. Такой на могилу покупают.
– Нет тут никакого предзнаменования, – успокоил ее Ингве, – и ничего это не означает. Просто он перепутал, вот и все. С ним бывает.
Она не ответила, но я видел, что ей не по себе и что она видит в этом некий смысл.
Открыв подарки, мы съели рождественское печенье и выпили кофе, а потом я поднялся в мамин кабинет и позвонил Тонье.
– Привет! – сказала она. – Спасибо за подарок! Замечательный!
– Значит, ты его получила?
– Да, сегодня доставили. Я сперва думала, может, не надо мне при всех его распаковывать – я же не знала, что ты прислал, но рискнула. Все рты поразевали: «Кто такой Карл Уве?», «Почему он тебе подарил меховые наушники?».
Болтали мы долго. Она рассказала, что все ее друзья приехали на Рождество домой, они ходили в гости друг к дружке или еще куда-нибудь и были по-прежнему приятелями, хоть и окончили школу целых пять лет назад. Еще она рассказала, что там много снега и что трое ее братьев все утро расчищали крышу. Я представлял себе все это – дом на склоне холма, на самом верху, откуда видно город, и фьорд, и горы позади него, и трех братьев, которые в моем представлении выглядели некими полусказочными персонажами: совершенно одинаковые, они держались вместе и больше всего на свете дорожили младшей сестрой.
Позже, вернувшись в гостиную, я почти невыносимо затосковал по ней. Я и не представлял себе, что счастье бывает таким мучительным.
После Рождества я вернулся в Берген вести эфиры. Тонья приехала в начале января, я позвонил ей и пригласил к себе на ужин.
Ингве обычно готовил спагетти с беконом, луком-пореем, сливками и сыром с плесенью – несложно и вкусно, я тоже решил такое сделать. Обеденного стола у меня не было, значит, придется сидеть на диване, а тарелку поставить на колени. Ну ничего, если встречаться еще где-то, придется сидеть друг напротив друга и разговаривать, а тут обстановка более непринужденная – я смогу вставать, готовить еду, подливать вина, включать музыку. Здесь есть чем заняться.
Ингве предложил добавить в соус белого вина. Я последовал его совету, но, когда до ее прихода оставалось всего несколько минут и я попробовал соус, вкус у него оказался ужасным, приторным. Я позвонил Ингве.
– Что мне делать?
– Добавь еще вина. Это поможет.
– Ладно. Погоди, не клади трубку.
Я подлил в соус еще вина. Помешал, попробовал.
– Еще слаще стало! Блин! Она уже вот-вот тут будет!
– А что у тебя за вино-то?
Я зачитал название.
– Ни о чем мне не говорит. Но оно сухое, верно?
– Сухое?
– Вроде.
Я изучил этикетку.
– Здесь написано, что оно полусладкое. Я подумал, что это как раз хорошо – не совсем сладкое.
– Ну, тогда неудивительно, что у тебя и соус получился сладкий. Добавь соли и перца, и будем надеяться на лучшее. Давай, удачи!
Ингве положил трубку, я насыпал в соус соли и перца и все пробовал и пробовал, черпая по чуть-чуть чайной ложечкой.
В дверь позвонили.
Я снял фартук и бросился наверх, открывать.
Она вся словно утонула в шапке и шарфе, видны были лишь глаза и улыбающиеся губы.
– Привет. – Она потянулась обнять меня.
Мы впервые коснулись друг дружки.
– Заходи, – пригласил я.
Она спустилась за мной по лестнице в прихожую, разделась и огляделась. На что тут смотреть? Постеры на бетонных стенах, кухня, тоже с бетонными стенами, рядом комната – кровать, книжный шкаф, кресло, письменный стол, несколько постеров, пара ковриков из «Икеи».
Ах да, на подоконнике – три зажженные свечки в подсвечнике.
– Как у тебя здесь уютно! – сказала она и посмотрела на две кастрюли. – Чем угостишь?
– Да я тут просто спагетти приготовил.
Я разложил спагетти по двум тарелкам, полил соусом, выдвинул черную табуреточку и поставил перед ней, соорудив некое подобие стола, а свою тарелку взял на колени.
– М-м, вкусно! – похвалила она.
– Да брось, ничего подобного, – сказал я, – я туда белого вина добавил, но получилось все равно сладко.
– Да, чуть сладковато. – Она улыбнулась.
Потом я убрал тарелки и поставил музыку – «Siamese Dream», альбом группы Smashing Pumpkins; мы сидели – она в желтом кресле, я на кровати, – и пили сладкое белое вино. Я боялся, что она решит, будто мне хочется лишь переспать с ней, поэтому не делал никаких попыток сблизиться. Мы разговаривали, только и всего. Речь зашла о бергенских музыкальных группах, и Тонья ни с того ни с сего сказала, что вокалист в одной из них – бисексуал. Как раз в этот момент наши взгляды встретились, и я покраснел. Теперь она подумает, что я бисексуал, перепугался я. Даже если раньше она об этом не думала, то теперь заметит, как я покраснел, и что-то заподозрит. Я попытался перевести разговор на другую тему, но не сумел, и в комнате повисло молчание, неуютное и неловкое.
Нет, ничего не выйдет. Мне никогда ее не добиться. Да и с чего я вообще решил, что у меня получится?
Намного проще отступиться, холодно попрощаться и больше никогда не встречаться с ней. Трудности, боль, поражение – всему этому тогда придет конец.
Но я не мог.
Тонья встала, мы уже засиделись допоздна, ей пора было домой. Я проводил ее до двери, попрощался, проводил ее взглядом, пока она, не оборачиваясь, поднималась вверх по улице. Вернувшись в квартиру, я снова включил «Siamese Dream», улегся в постель на спину и утонул в мыслях о Тонье.
Следующая встреча оказалась удачнее, мы заглянули в кафе в переулке Стейнхьеллерсмауэ, остальные посетители по позднему времени успели разойтись. Мы сели возле окна, на улице снег покрыл все поверхности, словно остановив падение, в которое повергал город осенний дождь, когда все вокруг тонуло – улицы, переулки, дома, парки. Снег удерживал город на месте, и я любил это, любил снежный свет и порождаемое им настроение. И Тонью тоже любил. Она рассказывала о семье, о бабушке, о маме, о братьях и сестре, об отце и его брате-близнеце, я сказал, что все это похоже на фильм Бергмана. Она улыбнулась и ответила, что на выходных переезжает – не помогу ли я ей? Еще бы! В субботу вечером я пришел к ее дому между автобусным и железнодорожным вокзалами, где у тротуара стоял белый грузовичок и пять человек выносили из подъезда мебель и коробки. Увидев меня, Тонья просияла. Я вспешке поздоровался с остальными – с тремя парнями, среди которых был один из ее братьев, и девушкой, – и принялся грузить вещи. Обшарпанный подъезд продувался сквозняком, двухкомнатная квартира находилась на втором этаже, большая, но старая, а туалет, как выяснилось, был на улице, и вела туда узенькая галерея вдоль стены, больше похожая на мост.
– Утром здесь даже Нансен не сразу решился бы пойти в туалет, – пошутил я, – в дождь, например! А уж в снег и подавно.
– В этом есть свое очарование, – сказала она, – не согласен?
– Согласен. Когда дует ветер, надо просто представить, что это корабельный мостик.