Я поставил на стол коробку и пошел за следующей, по пути кивнув четырем другим помощникам. Собственную роль я так до конца и не понял. Остальные явно близкие друзья. Обо мне так не скажешь. Тогда кто я?
Кем бы я ни был, мне хотелось находиться лишь здесь. Носить ее вещи в ее квартиру. Видеть в коробке блендер и думать, что это ее блендер. Замечать в другой коробке туфлю и думать, что это ее туфля. Ее кастрюли, миски, тарелки, чашки, стаканы, вилки и ложки, сковородки, пластинки, кассеты, книги, одежда, обувь, проигрыватель, телевизор, стулья, стол, книжные полки, табуретки, кровать, растения, весь ее мир, всю ее жизнь я заносил в квартиру тем субботним вечером.
Грузовичок сделал два рейса, и когда мы втащили последние вещи, Тонья сбегала за пиццей и мы уселись есть посреди всего этого хаоса. Я ничего не говорил, хотел занимать как можно меньше места, остальные знали Тонью лучше, а я подлаживался под них.
Меня это вполне устраивало, и, сидя на полу, спиной к стене, с кусом пиццы в руке, я прислушивался к беседе и знал, что Тонья моя. Время от времени она с улыбкой поглядывала на меня, и каждый раз по коже у меня бежали мурашки. Мысли о ней невесомо парили над всем остальным, а вот при мысли о близости мне делалось тяжко. Вдруг я ошибаюсь? Вдруг она скажет «нет»? Вдруг посмеется надо мной? Что ты такое навоображал? Кем себя возомнил? По-твоему, я буду встречаться с тобой? Жалкий слизняк! Но сегодня вечером я должен.
Должен, сегодня вечером.
Ее брат попрощался и ушел. За ним последовал еще один парень. Я остался. Когда последние двое встали, я поднялся тоже.
– И ты уходишь? – спросила она.
– Наверное, да, – ответил я.
– Может, останешься ненадолго? Поможешь вещи разобрать? Мне надо книжный шкаф собрать, а в одиночку это сложновато.
– Ладно, – согласился я.
Мы остались одни.
Я сидел у стены, курил и пил колу, Тонья сидела на ящике посреди комнаты и болтала ногами.
Я пылал. Это она подожгла меня. Когда она смотрела на меня, щеки обжигало.
– А ты вообще рукастый?
– Я? Нет, – ответил я.
– Я так и думала.
– А ты?
– Вообще-то да. Мне нравится что-нибудь мастерить. Я всегда мечтала, чтобы у меня был старый дом. А я бы его отремонтировала и сделала все так, как мне нравится.
– Что тебе еще нравится? – спросил я.
– Шить нравится. И еду готовить. Обожаю готовить. И еще играть на ударных.
– Ясно, – сказал я.
– А тебе что нравится?
– Шить мне не нравится. И еду готовить тоже.
Мне нравишься ты! Давай! Скажи это, скажи!
– Я спросила, что тебе нравится. А не что тебе не нравится.
Мне нравишься ты, ты, ты!
– В футбол играть нравится, – сказал я, – но я уже много лет не играл. И читать.
– В этом я не сильна, – призналась она, – я больше люблю кино смотреть.
– А какое?
– Вуди Аллена. Он мой любимый. – Тонья встала. – Если уж будем шкаф собирать, может, музыку включим?
Я кивнул. Мы отыскали обе боковины, я придерживал их, Тонья прикрутила поперечины и вставила полки. Потом принялась настраивать стереосистему.
– Это не та, что стояла в доме у твоей мамы? – спросил я.
– Она. Мне разрешили ее забрать, если я буду с ней аккуратно обращаться.
Она поставила колонки в разных концах комнаты, открыла коробку с дисками и заглянула туда.
– Джаз? – спросил я.
– Нет. Я хотела дать тебе послушать одну вещь.
– Чью?
– Smashing Pumpkins. Она была на сборном диске из разных групп. Больше эта вещь мне нигде не встречалась. Нашла!
Тонья поставила диск.
И стояла, глядя на меня, покуда комната наполнялась музыкой, в которой было что-то мечтательное и безграничное, говорящее о том, что движется вперед и вперед и не имеет окончания.
– Правда, красиво? – спросила она.
– Да, – ответил я, – невероятно красиво.
Что-то подсказывало мне, что встань я, подойди к ней и обними ее, и все получится. Тонья не отвергнет меня, и единственная моя мечта сбудется.
Но я не решался. Я не двинулся с места, и момент был упущен, Тонья начала разбирать ящики.
Я помог ей отнести несколько штук на кухню, она открыла их и стала раскладывать вещи по местам. Я немного постоял, прикидывая, что случится, если я шагну вперед, обниму ее за талию и поцелую ее чудесную шею.
Тонья наклонилась вперед, поставила на стол кастрюли и открыла нижний шкафчик.
– Я, пожалуй, пойду, – сказал я.
– Ладно. – Она выпрямилась. – Спасибо тебе за помощь!
Я надел куртку, обулся, открыл дверь, Тонья пошла следом, а я, выйдя в холодный темноватый коридор, обернулся.
– Пока, – попрощался я.
– Пока, – ответила она.
И я решил: сейчас я это сделаю. И наклонился поцеловать ее. В эту секунду она одновременно со мной склонила голову набок, поэтому мои губы вместо ее губ ткнулись ей в ухо.
Я развернулся и быстро побежал вниз по ступенькам. На улице я преодолел несколько кварталов бегом, чтобы поскорее оказаться подальше от моего провала.
Что она теперь подумает? Я повел себя как подросток. Мало того – я и чувствовал себя подростком.
Шансов у меня не осталось. В таком духе она продолжать не станет. Зачем ей все это? Зачем ей я?
Я решил вернуться на следующий день, просто заглянуть к ней в надежде, что она пригласит зайти, и тогда я поведу себя бесстрашно и решительно. Хватит мешкать, хватит тянуть канитель, краснеть и мямлить.
Если она скажет «нет» – значит, пускай будет «нет».
Вечер воскресенья я провел у Ингве, в семь отправился к Тонье, позвонил, отошел на несколько шагов и посмотрел на ее окна на четвертом этаже.
Кажется, темно?
О нет, неужели она куда-то ушла?
Одно окно приоткрылось, и из него выглянула Тонья.
– Привет! – крикнула она. – Я сейчас спущусь и открою!
Я вернулся к двери. Сердце колотилось.
Дверь распахнулась.
– Карл Уве… – проговорила Тонья, – заходи!
Она произнесла мое имя так искренне, что я обмяк. Тонья преодолела лестницу быстро и легко, а у меня подкашивались ноги.
Что же за ад такой?
Я прошел на кухню, которая находилась сразу у двери, разулся, снял куртку, шапку и перчатки.
– Хочешь чаю? – предложила она.
– Да, спасибо, – ответил я.
Я зашел в гостиную, которая приобрела почти жилой вид, сел в низенькое кресло и свернул самокрутку.
– А мне не скрутишь? – попросила Тонья.
– Конечно, – сказал я.
Я вложил в этой занятие все свои таланты, ведь самокрутка предназначалась для нее, и тем не менее сигарета вышла слишком плотной в середине, а один конец оказался чуть толще другого. Пока Тонья не вернулась с кухни, я свернул еще одну, на этот раз получше.
– Вот, держи. – Я протянул ей самокрутку.
Тонья зажала ее губами и прикурила. Она осторожно затянулась, и между нами на миг повисло облачко дыма, которое вскоре рассеялось.
– Ну как, уютно тут стало? – спросила она.
– Да, отлично.
– Вообще-то ты очень удачно зашел, – продолжала она, – мне бы надо книжный шкаф вон туда сдвинуть. Но разбирать его неохота.
– Давай прямо сейчас и передвинем, – предложил я.
– Давай. – Она положила сигарету на пепельницу и встала.
Закончив со стеллажом, Тонья поставила ту же композицию, что и накануне вечером. Мы посмотрели друг на дружку, и она шагнула ко мне.
– Ты вчера хотел меня поцеловать? – улыбнулась она.
– Да, – признался я, – но ты отвернулась.
– Ты же понимаешь, что это нечаянно. Попробуй снова.
Мы обнялись.
Мы поцеловались.
Я прижался к ней и прошептал ее имя.
Я никогда не отпущу ее. Никогда-никогда.
Я провел у нее всю ночь. Нас тянуло друг к другу, мы раскрылись друг другу, все вокруг было залито светом. Было больно от счастья, ведь у меня есть она, она здесь, постоянно. Она все время рядом, возле меня, и счастье отдавалось во мне болью, свет заливал все вокруг.
Какой чудесной бывает жизнь. Как чудесно бывает жить.
Мы ставили одну и ту же вещь снова и снова. Мы не могли оторваться друг от друга. Утром мы проспали несколько часов, мне надо было на работу, но я не пошел, не смог, это невозможно, когда она рядом, и мы дошли до телефонной будки. Пока я звонил, она стояла снаружи и смеялась, в митенках, шапке и шарфе, намотанном на шею. На работе еще никого не было, я наговорил сообщение на автоответчик, сказал, что заболел и не приду, повесил трубку, вышел, обнял Тонью и пошел рядом, прижимаясь как можно сильнее.
– Я еще ни разу не прогуливал, – сказал я, – никогда. Меня теперь совесть мучает.
– Раскаиваешься? Тогда иди – скажешь, что тебе вдруг стало лучше.
– Ничего я не раскаиваюсь!
– Так я и думала!
В тот день мы ни с того ни с сего взяли и пошли в океанариум. В январе посетителей там было мало, мы бесцельно бродили по территории, смеялись над ныряющими пингвинами, по дороге я забежал домой за фотоаппаратом и теперь фотографировал ее, она долго прикидывала, что бы ей приготовить на ужин, нужно нечто особенное, в наш с ней первый день вместе. Потому что мы теперь вместе!
В тот день волны радости, одна за другой, сбивали меня с ног.
Она готовила мясо по-бургундски, а я стоял и смотрел на нее, она опустила ложку в кастрюлю, обернулась ко мне, сунула ложку в рот и прикрыла глаза.
– М-мм! Потрясающе! – воскликнула она.
– Я люблю тебя, – сказал я.
Она оцепенела и почти испуганно посмотрела на меня, потом отвернулась, сняла крышку с другой кастрюли и ткнула иголкой картофелину, которая лежала в булькающей воде. Из кастрюли повалил пар.
– Еще две минуты, – сказала она.
Я подошел, обнял ее и поцеловал в шею. Она повернула голову и поцеловала меня.
– Помню один день, в детстве, – сказала Тонья, – тогда все тоже было чудесно. Мама решила, что у нас будет утиный день. В кино мы смотрели мультик про Дональда, потом кормили в парке уток, мне купили комиксы с Дональдом, а под конец мы пошли в ресторан есть утку.