ации: дико шипящий кот, взобравшийся на шкаф с грохотом ящика с инструментами, подтверждал догадку. Дима уже сто раз успел проклясть себя, что не сделал никакой смотровой щелочки для обзора и контроля местности перед гаражом. А существо продолжало стоять в нескольких сантиметрах, их разделяли только ворота. Молча, без движений, оно только тихо хрипело и булькало. Ко всему он был готов, но точно не к такому. Радиация, видения – половина беды, но это что-то реальное и из ряда вон выходящее! Хрум… Хрум… откуда-то слева, где Дима недавно ломал забор, тоже послышались тяжелые, ленивые и шаркающие по пеплу шаги, стоны, всхлипы и хрипы, а еще то самое мерзкое бульканье и чавканье, непонятные щелчки гнилых легких. «Дима… помоги… это я! Твоя любимая Ксюша…» – стонало создание за воротами и закашлялось, выхаркивая органы. «Чего?» – про себя подумал он и уже схватился за ключ от замка, но тут же спохватился, разум отрезвился. Нет. Так не бывает. Ксюша мертва, она в тот день находилась в Йошкар-Оле. Она не могла выжить! Не должна! А родителей вообще должно на атомы разложить! Тут что-то явно не чисто. Дима истерически засмеялся. Действительно! Стоят за дверьми ожившие мертвецы и просят о помощи, а, может, и не мертвецы – это вовсе, а призраки, тогда все понятно и все возможно. Вдруг пришли к нему не упокоенные души его близких и родных и молят о погребении, чтобы все-таки обрести вечный покой? Нет. Так не бывает! Такого просто не может быть. Здоровый разум не понимает происходящего! Точно! Это последствия лучевой болезни и все! Нет уже ни кота, ни гаража, а только предсмертный бред умирающего от смертельной дозы радиации Димы, и эти булькающие и чавкающие звуки издает он сам, в последней агонии выблевывая разложившиеся в желе органы. Но самая верная и вроде бы логичная теория не всегда правильная. Он сидит вполне живой и слушает ужасные стоны за дверьми. Только им нельзя отвечать – крутилась в голове мысль. В какой-то книге читал, что если тебя кликает по имени лихо на перекрестке, погосте или ином худом месте, то отвечать ни в коем случае нельзя, иначе вмиг пропадешь. В чем радиоактивная деревня, ставшая ядерной пустошью, не худое место? Тут-то и оно!
Что же делать? Он не знал, лишь старался думать о чем-то совершенно ином и отстраненном: хорошем и приятном, и вспомнилась ему одна простая вещь, которая способна разогнать тьму, что мистическую, что душевную. Дима встал кое-как, опираясь на топорище, пошатываясь, подошел к потрепанному дивану и, как подобает мужику за 40, пришедшему с изнурительной ночной смены на заводе, громко на него ухнул. Взял гитару, стоящую совсем рядом, облизнул губы, бережно, как маленького ребенка, уложил инструмент на колени, перебрал всевозможные озорные песни, вспомнил нужную и громко, перекрикивая стоны и хрипы снаружи, запел:
Мне на днях исполнилось 16 лет
Захотел я двухколёсный драндулет
Я к батяне подошёл, сказал: «Купи
Мне на «Яву» ты кусочек накопи»
Мой папаша был хронический алкаш
Но, на счастье, на него напала блажь
Он в квартире все бутылки пособрал
И на пару тысяч он посуду сдал
«Яву», «Яву» взял я на халяву!
«Яву», «Яву» взял я на халяву!2
Орал он во все горло, надрывая связки, и это действительно помогло: страх отступил, и чтобы вновь не слышать ужасающие и мерзкие хрипы, стоны существ, загорланил вторую, третью, пока в щели не стали пробиваться тусклые лучи уставшего солнца, неспособного пробиться, через тучные облака. Пришельцы отступили, так сказать, с первыми петухами – Дима отложил гитару, спасшую его этой по-настоящему душещипательной ночью, она, ненадежно оперевшись о спинку дивана, упала и загудела на весь гараж. Как только его голова коснулась мягкой подушки, так сразу он провалился в глубокий сон, и о вылазке уже не могло идти и речи, но не из-за дикой усталости, а больше из-за ужасающего и липкого осознания: эти существа прячутся в тени, в глубине домов, и, когда в провалах черных окон мельком виднелись белые силуэту, они ему не казались.
День девятый…
[Запись 6:37]
Что происходило сегодняшней ночью не может поддаться рациональному объяснению здорового человека. Я видел их. Ужасных и мерзкий тварей, не совсем видел, только слышал их. И этого хватило с головой. Вылазка отменяется. Я не могу более и думать о том, чтобы покинуть какое-никакое, но укрытие. Сюда они не проникнут, пока горит свет – я очень надеюсь, что мыслю правильно, иначе же мне придет конец. Они не ломились ко мне, и на том благодарствую им, но, кажется, что все очень скоро изменится. Забившись в самый дальний угол с котом, подальше от ворот, я затачивал лопату, топор и нож – единственное мое оружие на текущий день, благо нашелся старый камень в горе отцовского барахла, которым дед еще натачивал финку, когда служил в НКВД, наверное. Я своего деда никогда не видел. Хищник, оголодавший за долгие дни холода и бескормицы, будет всеми возможными и невозможными силами цепляться за любую добычу, попавшуюся ему на пути. Твари, словно знают, что припасы мои на исходе, и я в скором времени покину свое укрытие. Они войдут в гараж, понимая, что сопротивляться добыча, еда не сможет. Они будут обгладывать каждую мою косточку, каждый мосол будут с дикой жаждой обсасывать и захлебываться слюной от восторженного наслаждения процессом… В таком случае я лучше покончу с собой, вскрою вены или повешусь. Не впервой. Выпущу Карася на свободу, а сам сведу концы с концами, но живым тварям не дамся, пусть гниды гнилье едят! Не хочу даже представлять, на что способны создание, созданные ядерным взрывом и таящиеся за громоздкими воротами, когда на землю опускается беспросветная тьма, а пока я буду держать мнимую оборону на всех фронтах. Были бы только силы.
Холодный ветер сотрясал стены и игрался с оторванными листьями металла с крыши соседнего гаража и сарая. Сосновые, полусгнившие доски со старого как свет забора мягко потрескивали в топке печи, наполняя помещение теплым светом и приятным запахом горящей смолы. Из-за бушующего на улице урагана буржуйка время от времени “чихала”, выплевывая клубы черного, едкого дыма. Карась удобно устроившийся рядом с отдающим жаром металлом, недовольно пофыркивал каждый раз, когда противный дымок касался розового, мокрого носа. Он смешно прижимал уши к мохнатому затылку, строил явно недовольную харю ребенка, которого заставили готовиться к завтрашней контрольной по геометрии в полночь, потому что весь день напролет он носился по улице, или что более вероятно, играл в компьютер, и то чихнет, то еще какой-то непонятный звук издаст, и нет, чтобы поднять шерстяную и ленивую задницу с лежанки и уйти, он продолжал гордо валяться и фыркать. Его тоже можно понять: замерз в погребе сидеть неделю, а тут такая удача – печка, пылающая огнем! Ладно, что в топку не запрыгнул, и на том опять же спасибо.
В стене за спиной, где соседний гараж, скреблись мыши, даже слышалось их суетное пищание. Они веселись, родимые. Казалось, что их там за небольшим слоем досок поселилась огромная колония в несколько десятков лысых хвостов! Бурно что-то обсуждали друг с другом, переругивались. Карась же как опытнейший кот-крысолов сладко посапывал в любимой лежанке, и ухом не пошевелив. Все это напоминало о старой, ушедшей в небытие жизни, давало понять, что она сохранилась такими локальными островками мира и спокойствия, а не обратилась в пепел ядерного апокалипсиса, и все еще что-то живет, дышит и мыслит.
Из головы, как и прежде, не выходили новые обитатели деревни. Дима их решил прозвать просто: «жители». Все же нужно в будущем как-то индифицировать их. Он вслух засмеялся истерично и безумно с мысли о будущем и грядущем завтра так громко, что переполошил спящего Карася – тот едва с дурости не прыгнул в печь, славно, что опомнился рано, а, может, жаренный кот не такой уж и неприятный на вкус… Дима смачно ударил себя по щеке. «Вот это да, вот это мыслишки паскудные меня посещают,» подумал он и для профилактики повторил оздоровительный удар. Чтобы отогнать ужасающие мысли, Дима решил наконец пообедать, заодно и накормить кота, но, когда открыл сумку с продуктами и одну консерву, он чуть не заплакал от страшной обиды: каким-то непостижимым образом тушенка протухла до такой степени, что внутри уже копошились белые, слепые личинки – опарыши. Дима встряхнул головой, вдруг это просто очередная галлюцинация, но на его разочарование это было не так. «Это просто бракованная.». Но вскрыв еще одну, слезы непроизвольно потекли рекой, а истеричный смех зазвенел в ушах – жалкое зрелище. Все консервы под чистую пропали, и не менее странным оказалось наличие личинок мух, которые никак не могли попасть туда. Дима, чтобы отрезвить себя, списал все на свою “великую” удачу и большое везение и подумал, что партия попалась сплошь бракованная и, возможно, где-то битая, но он завыл разбитым, тоскующим псом, когда увидел в банке огурцов плавающий сгусток розовых, длинных и склизких червей и сгнившую в прах картошку в ящиках! «Что за паскудный бред?!» – закричал Дима во все горло и охрип, сорвав голос. Решил уже проверить кошачий корм: в пакетиках влажного наблюдалась примерно таже картина что и консервах, а вот сухой оставался по-прежнему целым и невредимым. Дима выдохнул, обнаружив муку, макароны, гречку и оставшиеся сухари зачерствевшего хлеба в полном порядка, правда, чтобы сварить ту же самую гречку нужна вода, которой у него осталось от силы на два дня, если пить по стакану в день (это те самые пол-литра, оставленные на вылазку).
Выкинув испортившиеся продукты, он приготовил совсем немного гречки. Получилось просто отвратительно! Она не приготовилась от слова совсем и мелкими камушками хрустела под зубами, а колючий ком застревал в горле и норовил его разорвать. В итоге воды ушло больше, чем если бы он сварил кашу нормально. Осталось ее примерно на стакан. Дима решил оставить половину Карасю, а половину себе. Идей, откуда и как добыть жидкость, дающую жизнь, не было. Пить собственную мочу – гиблое дело. Снега нет, да и он бы фонил так, что все расплавил внутри организма. Можно, конечно, пить самогонку, но это точно закончится печально после первого похмельного сушняка, когда во рту образуется настоящая Сахара, а выходить Дима не планировал, боялся встретить тех самых жителей, прячущихся от солнечной белизны под крышами полуразрушенных домов.