[118]. Кто не восхитился бы при виде скульптур, картин и общей красоты даже на улицах? Чего только здесь нельзя было увидеть, не говоря уж о самом главном![119] Однако польза от этого всеобщего праздника не только в той радости, которую он приносит, не только в избавлении и спасении от прежних тягот, но и в более светлых надеждах, питаемых людьми по поводу смерти, — что они перейдут в лучший мир, а не будут лежать во мраке и грязи, каковая участь ожидает непосвященных[120]. Так было вплоть до этого страшного дня.
Разве аргивский погребальный плач[121], разве песни египтян и фригийцев[122] сравнятся с тем, что божество послало нам нынче увидеть и воспеть?! Какой элевсинец Эсхил[123] сложит об этом хоровую песнь?! Можно ли сравнить «огненные ловушки Навплия»[124], как выразился Софокл, с этим пожаром?! О факелы, что за люди вас погасили? О, страшный и темный день, уничтоживший светоносные ночи![125] О, священный огонь, в одночасье превратившийся в губительное пламя![126] О, мрак и тьма, в которые погрузилась Эллада! О Деметра, некогда нашедшая здесь свою дочь, — ныне тебе приходится искать храм свой!
А Мистерии близятся, о земля и боги! Месяц Боэдромион требует ныне иного клича[127], нежели тот, с которым Ион спешил на помощь Афинам[128]. О, предупреждение![129] О череда священных дней и ночей, в какой же из этих дней ты прервалась! Кто достоин большей жалости — непосвященные или посвященные? Ведь одни лишились самого прекрасного из того, что когда-либо видели, а другие — того, что только могли бы увидеть. О, осквернители Мистерий, предавшие огласке сокровенное[130], общие враги богов подземных и вышних! О эллины, поистине вы были детьми в древности и остались ими поныне![131] Вы бездействовали, покуда близилось столь великое несчастье! Неужели и теперь вы не очнетесь, о достойные удивления мужи?! Неужели не поспешите на помощь самим Афинам?!
МОНОДИЯ СМИРНЕ
О Зевс, как же мне поступить? Молчать, когда Смирна лежит в руинах? Но какой железный характер нужно для этого иметь[132] и какое самообладание проявить! Или, наоборот, оплакивать город? Но как мне настроиться на подходящий лад и где набраться такой смелости?! Ведь если бы голоса всех эллинов и варваров — и ныне живущих, и тех, кто уже умер, — если бы все они, говорю я, слились воедино[133], их всё равно было бы недостаточно даже для беглого упоминания о случившемся бедствии, не то что для правдивого рассказа о нем!
Горе мне, столь многое видевшему и слышавшему![134] О время, властвующее надо всем! Как же ты изменило облик города, который придало ему прежде! Как всё не похоже на то, что было раньше! В древнейшие времена куреты водили здесь хороводы;[135] здесь рождались на свет и воспитывались боги;[136] отсюда некогда устремлялись за море люди, подобные Пелопу, основавшему царство на Пелопоннесе[137]. Здесь Тесей основал поселение у подножия Сипила[138], и здесь же родился Гомер[139]. Новейшие времена[140] знают битвы, трофеи и победы тех, кто правит всеми народами[141], и ученые описания, называющие город красивейшим из всех[142].
Увиденное же воочию намного превосходило любое описание! Приезжих город тотчас ослеплял своей красотой, монументальностью и соразмерностью зданий и спокойной величавостью облика. Нижняя часть города прилегала к набережной, гавани и морю, средняя же располагалась настолько выше береговой линии, насколько сама она отстояла от верхней части, а южная сторона, поднимаясь ровными уступами, незаметно приводила к Акрополю, с которого открывался прекрасный вид на море и город. Красоту открывавшегося вида нельзя было ни передать словами, ни полностью охватить взглядом — ускользая от вас неведомым образом, она в то же время манила к себе надеждой однажды постичь ее. Эта красота не была губительной, подобно той красоте, о которой писала в стихах Сапфо[143], но вызывала восторг, насыщала и увлажняла взоры — не как гиацинтов цвет[144], а так, словно не было на свете ничего прекраснее этого. Как хорошо изваянная статуя привлекает к себе всеобщие взоры, так и ты был прежде самым совершенным из всех городов. Теперь же <...>[145] куда ни взгляни, повсюду следы безвременной гибели. Отныне прекраснейший образ этого города, то простирающегося <...>[146] прямо перед тобой, то являющегося со стороны своих предместий, гаваней, залива — с суши и с моря, будет жить лишь в нашей памяти. Таким он был прежде[147].
Разве затихали здесь когда-нибудь разговоры людей, разве прекращалось их общение? Был ли другой такой город, в котором бы так желали оказаться? О источники, театры, улицы, крытые и открытые ристалища! О блеск главной площади города! О Золотая и Священная дороги, каждая по отдельности образующие каре, а вместе выступающие наподобие агоры![148] О гавани, тоскующие по объятьям любезного города! О невыразимая красота гимнасиев! О прелесть храмов и их окрестностей![149] В какие недра земли опустились вы? О прибрежные красоты! Теперь всё это лишь сон. Разве могут потоки слез утолить такое горе? Разве довольно звучания всех флейт и пения всех хоров, чтобы оплакать город, который снискал себе славу благодаря хоровым выступлениям[150] и трижды теперь желанен для всего человечества?! О, гибель Азии! О, все прочие города и вся земля! О, море перед Гадирами[151] и за ними! О, звездное небо, о всевидящий Гелиос! Как вынес ты это зрелище?! Рядом с ним падение Илиона — сущий пустяк, как ничтожны и неудачи афинян в Сицилии[152], и разрушение Фив[153], и гибель войск, и опустошение городов — всё, что причинили прежде пожары, войны и землетрясения.
О Смирна, до сих пор затмевавшая красотою и изяществом все города, а ныне разрушениями превзошедшая Родос![154] Тебе суждено стать знаменитой среди эллинов тем, что «вторая попытка бывает менее удачной»[155]. О день заупокойных жертв[156] для всех единоплеменников, о роковой день[157] для всех эллинов! Ты обезглавил целый род[158], ты лишил его глаза![159] О украшение Вселенной, театр Эллады[160], одеяние Нимф и Харит![161] И я смог всё это вынести! Где мне теперь оплакивать тебя? Где здание городского совета?[162] Где собрания юношей и старцев, где шум рукоплесканий? Говорят, и у подножия Силила некогда существовал город, который погрузился на дно озера[163].
О Смирна, давно ли я воспевал тебя в гимне![164] Что за скорбная участь тебя постигла, вовсе тобою не заслуженная! Ныне всем птицам следовало бы броситься в огонь[165], ибо им объят город, всему материку — остричь волосы, ибо город лишился своих кудрей[166], рекам — течь слезами, кораблям — отплывать под черными парусами![167] О Мелес, текущий через пустыню! О погребальные плачи, сменившие прежние радостные песнопения! О песнь лебедей и хор соловьев, настал ваш черед![168] Если бы Горгоны были живы, они оплакивали бы не Медузу и не свой собственный глаз, а глаз Азии[169]. Разве не достигла твоя слава Босфора, нильских порогов или даже Тартесса[170], о божественный город? Разве может это несчастье ограничиться Массалией или Борисфеном? Кто из эллинов забрел так далеко от Эллады, кто из варваров столь дик и неподвластен разящим стрелам