Татуировка у меня была в половину ладони.
– Не пытайтесь повторить это в домашних условиях, – пробормотал я, закусил черенок ложки, прикрыл рот и нос одним из кусков ткани, вытащил грибы и пощупал тату. Кожа вокруг побледнела, прикосновения почти не ощущались. Я протер её холодным мыльным раствором и занес нож. По венам побежал адреналин. Первый разрез – в нос ударил запах крови, и рука предательски задрожала. Я увидел в зеркале алые струйки и задохнулся, чуть не выронив нож.
Кровь! По груди поползла кровь!
Почему сознание не уплыло, непонятно. Наверное, потому, что вывернуло от запаха сразу. Я отодвинул испачканную тряпку и скорчился над пакетами. Кровь тихо закапала на них. Сердце бешено заколотилось, будто после долгого забега.
– Деваться некуда. Надо резать, – пробормотал я, пытаясь справиться с накатившими слезами. – Давай, Тихон Викторович. Это реально. Всего-то какой-то кусочек кожи. Ерунда. Давай, ты же хочешь жить? Давай…
«Я не умею! Я никогда этого не делал! Это невозможно! Я фармацевт!» – орал внутренний голос.
«Ты актер. У актера нет своего лица, но перед ним открыты все профессии человечества. Чем больше ты умеешь – тем больше лиц примеришь. Чем больше лиц примеришь – тем больше ты умеешь», – холодно напомнила мама.
– Вставай. Иначе ты умрешь. Представь, что это не ты. Это делаешь не ты, – тихо сказал я сам себе. – Это кто-то другой. Безжалостный, холодный, привыкший… Палач. Да, тебя нет. Есть палач.
Фармацевт во мне в последний раз тонко взвизгнул и растворился под натиском воли, обратившись в невесомую призрачную пелену. Сознание подернулось ею, чуть исказилось и… поверило. Пальцы перестали дрожать. Тошнота и паника отступили.
Я выдохнул, выпрямился и вытер рот куском ткани. Нет. Не я. Умелец. Жесткий, немногословный палач, воин, который не любил свою работу, но в совершенстве знал пределы человеческого тела. Зеркало отразило его непроницаемое лицо и жесткий, хмурый взгляд. Он был сильнее, взрослее, лучше и несчастнее меня. Воин перехватил нож поудобнее, поправил ложку в зубах и двумя уверенными взмахами срезал всё, что нужно.
Это оказалось невероятно больно. Говорила мне мама: «Не делай тату, пожалеешь», но я же самый умный, весь из себя фармацевт-исследователь…
Сознание поплыло окончательно. В голове всё смешалось. Избалованный цивилизацией человек во мне уже сдался, забился в угол сознания и тихо выл, но вылезший откуда-то из более диких и древних времен воин всё еще делал свою работу. Мои руки зажали рану чистыми тряпками, сверху положили ледяной кулек грибов, замедлив кровотечение, потом соорудили повязку из порезанных в кашицу трав. Как убирался, память не удержала вообще. Воду, кажется, я вылил на кусты прямо из окна. Последнее четкое воспоминание было о том, как ведро с окровавленными тряпками встало в угол. Затем меня обняла постель.
Утром пришла расплата – от пережитого стресса поднялась температура и разнылась голова, хотелось выпить чего-то соленого и холодненького. Руки и ноги лежали вялыми кусками мяса. Рана тяжело пульсировала болью. Я бы лежал и лежал, но нужно было прикопать отрезанную кожу, грибы и куда-то деть нож. Лезвие после огня почернело, так что вернуть его на кухню было нельзя.
Под утренний звон колоколов я вышел к кустам, похоронил дракона с ножом и как раз думал, как бы избавиться от тряпок со следами крови, когда мимо прошла Зденька. Она увидела меня, сидевшего под кустом, и удивленно остановилась.
– Лим? Что ты делаешь? Ты что-то бледненькая какая-то…
Я тяжело вздохнул, обернулся и показал ей полевые цветы, которые собирал в качестве прикрытия. Пахли они приятно, росли везде. Девушка и цветы – ничего удивительного. Девушки всегда любили цветы. Вот и Зденька не удивилась.
– Цветы?
– Цветы, – повторил я, ткнул в окно своей комнаты и зарыл нос в букет.
– А, в комнате поставить хочешь, – догадалась она и просияла. – О, сейчас! Сейчас я тебе такое принесу!
И убежала в Дом мудрецов. Я удивленно посмотрел ей вслед и, сообразив, что она наверняка зайдет ко мне, поспешил к себе, чтобы спрятать тряпки.
Не успел. Зденька пришла, когда я заталкивал их в пакет.
– Лим? Ты почему не отвечаешь? Лим, открой! Лим!
Я заметался, бросил пакет в шкаф, обернулся – и дверь распахнулась. Под моим обалдевшим взглядом в воздухе свистнул сорванный крючок. Хороший был крючок – хоть и деревянный, но толстый, а петельку держали гвозди. Но даже гвозди – и те не выдержали. Женщина увидела меня, прижавшегося к шкафу, и настороженно нахмурилась.
– Лим, что ты тут делаешь? Ну-ка, что там у тебя…
Она поставила на тумбочку красивую расписную вазу, сунула в неё цветы, надвинулась на меня всеми своими габаритами, мощной рукой отстранила, открыла дверцу и вытащила тот самый пакет с тряпками. Я уставился в окно, невольно прикинув высоту. Нет, это было глупо. Даже если выпрыгнуть, то из Крома Порядка уж точно не выбраться. Его со всех сторон окружают белокаменные стены. Да и с этой русской бабой, которая и в избу, и коня на скаку, вряд ли получилось бы что-то такое. С неё сталось бы на лету за ногу перехватить и назад закинуть.
– Ой, – вырвалось у Зденьки, когда она вытащила три влажных белых полосы со следами крови. – Так вот в чем дело… – понятливо протянула женщина. – Да и я дура, сама не подумала! Что ты смущаешься? Не надо, дело-то привычное. Пошли, отдадим их прачкам. Они тебе чистое дадут. Пошли, Лим. А потом в снадобницу зайдем, там настой делают хороший, сразу станет лучше…
Не переставая ворковать, она потянула меня за собой. Я на автопилоте пошел. Больная голова ворочала мозгами непривычно медленно. Зденька не удивилась, вопросов не возникло… Почему?
И только когда та протянула служанке пакет и велела дать еще женских тряпок, до меня дошло. Ой, я дура-а-ак! Совсем забыл, что у женщин кровопотеря – ежемесячная проблема!
От сердца сразу отлегло. От облегчения даже головная боль уменьшилась. А когда моя спутница притащила меня в снадобницу и выпросила у скучающей за прилавком послушницы настой, стало совсем замечательно. Я с интересом обозрел склянки на полках, снял банку с какой-то мазью, попытался понять по запаху, что там намешано, и так увлекся, что не услышал шагов.
– Девочке любопытно искусство изготовления целебных снадобий? – с интересом спросил меня скрипучий голос. – Лим Тэхон, не так ли?
Я подскочил и чуть не выронил банку от неожиданности – сутулый старичок в зеленом, волосы которого давно перекочевали с макушки на подбородок, выскользнул из неприметной боковой двери и подкрался совершенно неслышно.
– Пересвет Людотович! – подскочила Зденька вместе со мной. – Что за привычка пугать?!
Пересвет рассмеялся тихим дребезжащим смехом. Изо рта у него пахнуло смесью трав и гнили. Я невольно отступил в сторону и увидел за его спиной в соседней комнате стол с колбами, ретортами, перегонным аппаратом… Всё как по учебнику химии. Чего там только не было!
– Хе-хе-хе! Что поделать, люблю вытаращенные глаза! За женской настоечкой пришли? Правильно-правильно, – он закивал, голова на тонкой шее закачалась точь-в-точь как у того тигренка, который стоял в моей машине.
– Вы уж извините, но мы пойдем, – решительно сказала Зденька.
– Идите-идите. Но девочку ты приводи, умная она, снадобьями интересуется, это девочкам полезно… – старичок потер ладошки и снова меленько рассмеялся, бросая на меня хитрые взгляды.
– Ага, как-нибудь зайдет… – пробормотала Зденька и, крепко сжав мою руку, выскочила за дверь.
Я только и успел сказать местному коллеге: «До свидания».
Снадобница – интересное место. И травок с веществами там было очень много. Оборудование старинное, конечно, местами непривычное, но зато к кабинету прилагался учитель. Я понял, какое место в Кроме Порядка мне подошло бы лучше всего. Следующий этап плана обрел четкие очертания.
Глава 6
Рана болела. Рана кровила. Рана доставляла мне дикие неудобства. Даже снимать тату было не так мучительно, как лечить. Я панически боялся занести инфекцию и первым делом прогладил в прачечной все свои тряпки тяжелым утюгом.
Простерилизованный материал лежал в отдельном пакете, завернутом и скрепленном невидимками. Открывал я его исключительно чистыми руками. Поскольку в лабораторию снадобницы меня никто просто так не пустил бы, а лезть в непонятные препараты – самому себе вредить, лекарства пришлось изобретать буквально на коленке.
В качестве антисептика для раны я взял яблочный уксус. Даже не пришлось красть. Мне его спокойно выдали на кухне, стоило только донести до Зденьки крайнюю необходимость этого продукта для моих жестких волос и жирной кожи. Сначала хотелось добыть что-нибудь на спирту, но кто даст бутылку крепкого алкоголя иноземной пигалице?
Вместо мази мне по-прежнему служили подорожник и тысячелистник, которые я рвал вместе с полевыми цветами, отмывал, шинковал и накладывал на рану. Проверенные временем средства не подвели. Через неделю всё окончательно запеклось твердой корочкой – и я расслабился. Шрам, конечно, обещал быть ужасным. Но шрам – не тату, законом, насколько я понял, не возбранялся.
Пропажу ножа то ли никто не заметил, то ли не придал этому значения. По крайней мере, объявления так и не прозвучало.
И я спокойно посвятил себя учебе и поискам пути домой.
Итак, свою страну местные называли не Россией, а Росью, и говорили они на росском языке. Летоисчисление шло от сотворения мира, и я понятия не имел, сколько нужно отнимать от этой фантастической цифры в восемь тысяч с хвостиком, чтобы получить привычный мне год. Никаких знакомых городов поблизости не было. Про Москву народ слышал, но знал лишь то, что она далеко и вроде как столица другого государства. Но зеркала тут были, в богатых домах окна делали стеклянными, и по некоторым другим приметам я определил время как начало девятнадцатого века. Примерно. Узнать больше мешала учебная программа и отсутствие карт в общем доступе.