– Вольга, посмотри у меня горло, – позвал он и открыл рот.
Парень послушно наклонился над ним и развеял последние сомнения.
Несмотря на матушкину защиту, на песнь Равновесия и крепкий дух, Арант заболел.
Глава 10
Дозировка… Дозировка… Дозировочка…
Сыворотка из крови переболевших была готова. Из доступных подопытных животных нетронутыми остались только курицы да полудикая, абсолютно неадекватная кошка, которую невозможно было поймать. Не без ошибок, однако первые дозы лекарства я получил и уже потирал руки. Правда, сколько антигенов содержалось в грамме действующего вещества, ведали лишь Будда да Осмомысл. Вероятность развития аллергии у человека… Ну, у меня аллергии не случилось. Экспериментировать на других людях без испытаний на животных мне всё еще казалось не совсем этичным.
Возник вопрос со шприцом и иглами. Как назло, все ремесленники, которые могли мне помочь, либо уже умерли, либо пытались пережить пик болезни.
Я сутки нарезал круги по снадобнице в тяжких раздумьях, но тут судьба решила пнуть в очередной раз: Арант поставил меня работать с больными.
Сначала я честно постарался отбрыкаться от этой почетной обязанности.
– Ты с ума сошел? – выпалил я, когда он объявил мне своё решение. – Я не умею!
– Дуняша и Вольга всему научат! – бодро ответил этот муд… мудрец.
– Тогда пусть они и принимают!
– Они воспитанники, они не имеют права.
– А я кто?
– А ты старше, ты – ученик Пересвета Людотовича! Кроме тебя, больше некому!
– Не надо! Нет! Не буду!
Я хотел спрятаться в лаборатории, но Дуняша и Вольга окружили меня, вторя Аранту жалобными голосами:
– Правда некому! Служители обходят город, кто-то должен принимать больных здесь! Мы сами всё будем делать, вы только присматривайте за нами, Тихон Викторович!
Первый день Дуняша и Вольга и правда всё делали сами – я только раздавал им команды с умным видом и оформлял карточки. На второй день Вольга отправился за травами для отвара, и мне пришлось преодолеть отвращение и научиться прочищать горло от дифтерийных пленок, чтобы успеть принять всех. На третий день я отогнал Дуняшу от пациента, которому она посоветовала кровопускание. В общем, я не заметил, как через неделю полностью взял на себя обязанности врача и включился в прием. И ни о чем не задумывался, пока мне не принесли синюшную, задыхающуюся девочку, у которой дыхательные пути были забиты так, что чистка шпателем не помогла.
Она умерла прямо на моих руках.
И все мысли о побеге и сыворотке лично для себя ушли вместе с ней и её рыдающей матерью.
В тот вечер я впервые попробовал получить сыворотку из лошадиной крови и впервые попытался разрезать труп, чтобы сделать трахеотомию.
Да, я притерпелся, поборол отвращение, когда научился вытаскивать пленки, но боязнь человеческой крови никуда не делась. Я добыл серебряную трубку, смог сделать эфир для общего наркоза, но каждый раз терпел неудачу, когда дело доходило до людей. Просто не получалось вскрыть горло из-за дрожащих рук и боязни сделать больно. Не помогало ни осознание, что никому больно не будет, ни аутотренинги. Первый надрез – и меня охватывала иррациональная паника. Я бросал нож и брался за шпатель, успокаивая себя мыслями о том, что никто в этом мире не согласился бы на трахеотомию.
Ровно до очередного задыхающегося, синюшного ребенка, из которого шпатель вытащил уже всё, что видели глаза. А хрипы всё не уходили, и в голове уже разворачивалась картинка операции, чертились воображаемые линии на коже, где можно было бы разрезать и вставить трубку – ведь вот она, выплавленная местным кузнецом, лежит тут же, в тумбочке, рядом с эфиром… Но ребенка уносили, потому что доктор, который знал как, на практике ничего не мог.
Я уходил в лабораторию, орал от злости на себя и вставал с ножом над очередным трупом, чтобы вновь потерпеть неудачу.
В тот знаменательный день я, как всегда, обошел больных в Доме, посчитал умерших, помог чем смог тем детям, которых принесли родители. Попалась и пара счастливчиков.
– Скажите, это ведь круп? Круп, да? Мои младшенькие от крупа умерли, моя дочка от крупа умерла, и близнецы тоже от крупа…
Заплаканная, рано состарившаяся женщина топталась рядом со мной и норовила заглянуть через плечо, закрывая свет. Пациенты – пятнадцатилетние плечистые отроки – сидели с одинаково вытаращенными глазами и открытыми ртами в ожидании вердикта. Я расспросил их, сколько держатся симптомы, был ли жар – жара не было, – осмотрел им горло и спросил:
– Раньше крупом болели?
– Болели, – севшим от волнения голосом прошептала женщина. – Годиков пять назад, когда всей семьей на корабле из Гюсона плыли. Я тогда двух младших морю отдала и старшего сына, а эти легонько совсем… И в этот раз трое младшеньких… Скажите, сколько… Сколько им осталось?
Я вздохнул. Бедная женщина, судя по всему, уже мысленно могилы выкопала, и мальчишки уже готовились туда лечь и присыпаться сверху землей, чтоб матушке не пришлось махать лопатой.
– Значит так, ребятки, – сказал я им. – Пейте кипяченую воду, мойте руки перед едой, полощите горло крепким отваром ромашки и мяты. Чтобы нос дышал, массируйте вот эти точки… – я показал, какие. – Можно промыть тем же отваром или солью, только осторожно, голову надо наклонять вперед, а то сопли разнесет до самых ушей. Не общайтесь с зараженными. Через семь дней…
– Они умрут? – несчастным голосом спросила женщина.
Я закатил глаза и закончил, глядя на перепуганных подростков:
– … всё пройдет. Если будет жар, пить больше воды. Успокойтесь, дети. От крупа умирают либо с первого раза, либо когда второй раз случается через семь-десять лет. Но у вас не круп.
– А что? – пробасил отрок, ощутимо расслабившись.
Я отошел от них, бросил шпатель в лоток с самогоном и флегматично ответил:
– Простуда. Если будете почаще мыть руки, пить только кипяченую воду, вытирать пыль и избегать зараженных, то крупом вообще не заболеете. Следующий!
Дети радостно, чуть ли не вприпрыжку увели рыдающую мать, которая всё норовила упасть передо мной на колени и поцеловать только что отмытые руки. Дверь со скрипом качнулась на петлях – и во дворе Дома Порядка, залитом мягким сентябрьским солнцем, я увидел толпу. Я с удовольствием отметил, что почти половина стояла в самодельных масках и очках из бересты с мутноватыми подобиями стеклышек в них. Кто бы во что ни верил, а умные заметили, что заморский доктор к людям только в таком виде подходил, всем советовал одной пылью с больными не дышать и до сих пор не заболел.
Я взял чистую маску, услышал за спиной характерный для ранней стадии лающий кашель и, бросив косой взгляд на стол, заметил широкие цветастые рукава и низкий рост пациента.
– Имя, возраст, сколько болеет? – спросил Вольга, взяв бересту, чтобы добавить нового человека в картотеку.
– Болезнь – сутки, – вежливо ответили за спиной со странно знакомым акцентом. – Слабость, боль головы нет, только сильный жар. Возраст семь лет. Имя Чан Юн Лан. Прошу прощения, Тихон Викторович, вы из империя Цин?
Я резко обернулся.
На меня сверху вниз удивленно смотрел самый настоящий китаец, почему-то одетый в богатый турецкий кафтан.
– Нихао, – растерянно сказал я, осознав, что в этом мире даже азиаты выше меня на целую голову.
Китаец просиял:
– Нихао! – и попытался перейти на родную речь.
Моих познаний хватило лишь на то, чтобы понять имя Чан Вей Чжао и его восторг по поводу встречи с таким знатным – по белизне кожи определил – земляком, который оказался еще и доктором.
– Простите, господин Чан, – я в панике попытался вспомнить полагающийся для такой ситуации поклон, но безуспешно. – Меня зовут Лим Тэхон. Я родом из отдаленных провинций империи. За время скитаний язык Поднебесной… э-э… – я едва успел проглотить слово «выветрился», – к сожалению, забылся. Я попросил бы вести речь на местном, чтобы мой помощник мог сразу записывать ход болезни вашего…
– Сын брата, – подсказал господин Чан и опустился на стул.
– Племянника, – кивнул я и приступил к осмотру ребенка.
В отличие от местных, китаец не лез под руку, не возмущался моими действиями, но зато тараторил как трещотка от восхищения по поводу встречи со мной, носителем настоящих знаний. Я моментально узнал, что он покинул страну из-за разногласий с какими-то знатными кланами, что он прекрасный ювелир и торговец тканями, что вместе с ним путешествуют племянники, что сам Чан Вей Чжао уже когда-то легко перенес дифтерию и в этот раз тоже болел легко и быстро, что у них недавно умер корабельный врач, и господин Чан надеется, что господин доктор в моем лице непременно поможет… А я всего-то посчитал бедняжке пульс и ощупал опухшую шею. Для китайца, уже знавшего, что ни пульс, ни вообще какие-то точки местные не щупали, это показалось подарком свыше. Хотя на самом деле медицина в Цин и медицина в этой России не слишком отличались своими методами. Что там – теория Ци, что здесь – вера в Равновесие. Но китайцы хотя бы не отвергали хирургию, и иглы им были знакомы и вполне привычны.
– Значит, так, – вздохнул я, отойдя от пациента. – У него от природы узкое горло. Если лечить его как остальных, на четвертый-пятый день пленки всё забьют, достать шпателем не получится. Что это означает, вы сами знаете.
Господин Чан замолчал, его плечи печально опустились.
– Вы хотеть сказать… Это всё?
Я посмотрел на него, посмотрел на мальчика.
– Дайфу[6] Лим, – прошептал Юн Лан и схватился слабыми пальчиками за край моих одежд. В черных глазах ребенка бился страх. – Я умереть, да?
У меня перехватило дыхание. Сколько за эту неделю их было таких, бледных, едва дышащих – никого не смог спасти. Их приносили на четвертый-пятый день, когда ни о какой сыворотке речи уже не шло, помогла бы только операция, но… Но этого ребенка привели вовремя. И лекарство для него уже существовало. Вопрос был лишь в дозе… и шприцах.