Наверное, ему передалось ее смущение, так как он пристально посмотрел на девушку, не отрывая взгляда, будто искал нужные слова или видел ее впервые.
На мгновение Лана растворилась в его темных глазах, впервые заметив в них золотистые крапинки, отчего радужки, казалось, были усыпаны искорками. Брови Димитрия образовывали безупречную линию, довольно густую, которая мягко утончалась к вискам. Наконец на губах его заиграла улыбка, и он отвернулся. Но за те несколько волшебных секунд Лане показалось, что у нее прервалось дыхание, а сердце перестало биться.
Юноша выпрямился во весь рост, Лана тоже. Они вместе пошли по лесу — медленно, молча, взволнованные чувством, которое оказалось и слишком внезапным, и слишком сильным, чтобы после этого о чем-то можно было говорить. И Лана спросила себя, возьмет ли он снова ее за руку, чтобы вывести из рощицы. Может, ей просто этого хотелось? Но он ничего не сделал.
— Уже довольно поздно, — только и сказал Димитрий, когда они вышли на дорожку парка.
— Все относительно.
В окнах спален уже горел свет.
— У тебя есть только двадцать минут, чтобы принять душ и пойти в столовую.
— Да я сегодня почти не бегала.
— Сожалеешь?
— Нисколько. Было чудесно понаблюдать за семейкой Дональдов. Завтра подольше побегаю.
— И внимательнее отнесись к курсу боевых искусств.
Замечание ее задело. Лане почему-то захотелось, чтобы они расстались не на этой ироничной ноте. Димитрий махнул ей рукой и стал удаляться.
— Димитрий!
Юноша обернулся.
— Можешь повторить тот забавный звук, которым ты подманивал уток? — попросила она, делая вид, что сама пытается его воспроизвести.
В ответ раздалось великолепное кряканье.
— Ты должен меня научить, обязательно! — проговорила она, пользуясь ситуацией.
Но Димитрий вдруг закрыл лицо руками, изобразив ужас Ланы в тот момент, когда он ее нечаянно толкнул.
— Подонок! — воскликнула она, умирая от хохота.
27
Урок устной речи всегда начинался с выступления одного из учеников. Сюжет выбирался им самостоятельно, но требовалось придать ему конкретную и увлекательную форму, чтобы по возможности увлечь аудиторию и быть убедительным.
На этот раз была очередь Лии, которой предстояло держать речь перед одноклассниками. Лия решила говорить о Бодлере и для начала собиралась прочесть одно из его стихотворений.
Девушка-подросток встала возле доски перед аудиторией, хрупкая, но полная решимости. Бледненькая, с прозрачными голубыми глазами, тоненькими ножками, придававшими ей жалкий вид, она напоминала скорее испуганную тощую кошку, но в ней горел внутренний огонь и присутствовала непоколебимая воля передать другим бушевавшие в ней эмоции. Едва она открыла рот, как, обретя вольный простор, полились стихи.
В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,
Не вынеся тягот, под скрежет якорей,
Мы всходим на корабль, и происходит встреча
Безмерности мечты с предельностью морей.
Но истые пловцы — те, кто плывет без цели:
Плывущие, чтоб плыть! Глотатели широт,
Что каждую зарю справляют новоселье
И даже в смертный час еще твердят: — Вперед!
Бесплодна и горька наука дальних странствий.
Сегодня, как вчера, до гробовой доски —
Всё наше же лицо встречает нас в пространстве:
Оазис ужаса в песчаности тоски.[8]
Словно загипнотизированная эхом прочтенных стихов, она дала еще какое-то время повитать их отголоскам в воздухе, устремив взор в пустоту, словно обращаясь к призраку Бодлера, прежде чем начать свой комментарий к стихотворению, ключевыми словами которого были «невозможность убежать от судьбы».
Тем, кто не был посвящен в ее тайну, показался странным такой взгляд на жизнь: как можно было утверждать о приоритете фатума, когда философия Института, наоборот, основывалась на возможности противостоять судьбе и необходимости прокладывать собственный жизненный путь?
Все были смущены.
Когда выступление закончилось, учитель, Артур Бенан, подошел к девушке.
— Ну-с, друзья, кто желает высказаться? Понравилось вам выступление Лии?
— Я желаю! — крикнул Жеральд.
— Прошу.
— Думаю, ей следовало бы пойти еще дальше.
— Что ты имеешь в виду?
— Дать каждому из нас по капсуле с цианистым калием, например.
Класс взорвался хохотом. Лия бросила на насмешника обиженный взгляд.
— Тебе стихотворение показалось слишком грустным? — спросил преподаватель, прежде чем проанализировать это высказывание.
— По мне, так все стихи грустные. Больше всего меня повергло в уныние другое: тон, которым оно было прочитано, а затем прокомментировано.
Прибыв в Институт всего год назад, Жеральд не знал, что так сильно подкосило оптимизм его одноклассницы. И, уж конечно, он не мог ни обнаружить, ни прочувствовать, какой особый смысл имело это стихотворение в ее глазах. На помощь к подруге поспешила Романа.
— Выбор был произвольный! — уточнила она. — Лия хорошо усвоила предыдущие уроки и постаралась создать атмосферу, соответствующую сюжету стихотворения.
— На самом деле это было великолепно, — подтвердил Бенан.
— Возможно, только она даже не смотрела на нас, — критически заметила маленькая кругленькая Джина. — Уставилась в никуда, словно мы вовсе для нее не существуем!
— Имела право! — вмешалась исполнительница. — В моем понимании стихи должны пронзать пространство точно так же, как они пронзают время. Я лишь озвучиваю слова страдающего человека. Просто я медиум, передающий эмоции Бодлера.
Лана присутствовала на этом обмене мнениями, испытывая огромный интерес. Помимо того, что стихотворение, несомненно, нашло в ее душе отклик, ее завораживала легкость, с которой изъяснялись ученики, искренность, с которой они критиковали подругу, не вкладывая в свои слова ни тени злобы. Она повернулась к Дилану, который тоже, казалось, был очарован непринужденностью атмосферы.
— Ну а тебе как, понравилось чтение?
— Просто великолепно.
— Что именно?
— Ну… я хотел сказать… стихи прекрасные, — пробормотал он, с сожалением выходя из сладкого забытья.
— Да уж вижу… — прошептала его соседка, улыбаясь.
Щеки паренька побагровели.
— Не уверен, что и я когда-нибудь так сумею, — сказал он, чтобы сменить тему.
— Научимся, — ответила Лана.
Слово взял учитель.
— По моему мнению, Лия правильно выбрала тон, читая это стихотворение. Она его воспринимает именно так, и, прямо скажем, ей удалось передать сильные эмоции. Но Джина на самом деле вскрыла очень важный аспект: ничем не было оправдано сохранение того же тона при комментировании стихотворения. Прочитав его, Лия, ты должна была отойти, постепенно, конечно, от него, от всех этих порожденных поэзией эмоций, ведь теперь это уже был не Бодлер, а ты. Речь идет не о том, чтобы ты полностью отбросила чувства, которые возникли у тебя, пока ты его читала, нет, ты могла и дальше использовать оттенки грусти, тот же ритм, излагая свои соображения. Но для этого стоило бы обратиться взглядом и словом к аудитории, чтобы настроить на свою волну тех, кто тебя слушал и для кого ты все это говорила.
Он проиграл сцену, повторив в нескольких фразах то, что говорила недавно его ученица, подражая ее стилю, но исправляя промахи.
— Теперь понимаешь, что я хочу донести до твоего сознания? — закончив выступление, спросил учитель.
Лия склонила голову, подтверждая.
— И все равно мне больше нравится вариант Лии, — шепнул Дилан Лане, подмигнув.
— Хорошо, но только учти, что ты — необъективен, — пошутила последняя. — Замечания препода мне кажутся убедительными.
Учитель, услышав шепот девушки, решил, что она хочет выступить.
— Лана, ты собираешься что-то сказать?
— Я говорила, что ваша критика убедительна. Но речь Лии была полна искренности, а для вас это была лишь ролевая игра.
— Не совсем так. Конечно, я играл, раз выступал в роли Лии. Но она могла сохранить всю свою искренность во время выступления и при этом не забывать о публике. А знаете, почему мы все совершаем эту ошибку? Да потому, что наша цель четко не определена. Если моя задача состоит в том, чтобы сообщить эмоцию или информацию аудитории, я непременно должен установить связь с ней, а не просто показать ей мое отношение к тексту или определенному автору. Мы говорим не о театре, а о публичном выступлении, или ораторском искусстве.
Он приблизился к доске и взял мел.
— Сейчас я напомню вам основные правила выступления на публике.
Учитель записал их, а Лана перенесла все в свой блокнот. Она почувствовала пристальный взгляд Дилана.
— Хочешь, сделаю копию для тебя? — спросила она.
— Нет, спасибо. Я просто рассматривал твой почерк, он очень красивый.
— Ну а как же ты справишься с заданием, если не сможешь записать?
— Я все запомню.
Девушка с удивлением глядела на него, думая, что он шутит.
— Издеваешься?
— Ничуть. У меня отличная память.
— И ты действительно все запомнишь?
— Конечно. Все, что мне покажется интересным.
Я оцениваю уровень знаний публики: он определит содержание моего выступления.
Я оцениваю круг интересов аудитории: он поможет мне сориентироваться, в какой манере лучше говорить.
Я очерчиваю цель, которую хочу достигнуть. Убедить публику или пробудить у нее желание узнать больше о предмете? Или завоевать ее уважение, вызвать ее восхищение собой?
Я структурирую свою речь: делю ее на смысловые фрагменты, каждый из которых содержит главное «послание» и аргументы, его подкрепляющие.
Я демонстрирую искренность: публика всегда отлично чувствует, убежден ли я сам в том, о чем говорю.