Он отказывался следовать в нужном направлении, отвлекался на любые звуки и движения. Вламывался в заросли приглянувшихся кустов, чтобы полакомиться ветками и ягодами. В одному ему ведомых местах зарывался мордой в землю, чтобы выкопать и съесть какие-то коренья, либо перекусывал трухлявые брёвна, а затем слизывал длинным языком насекомых и личинок. Он гонялся за лесной живностью — от небольших четырёхухих ланей, до крупных длинных грызунов, которые в местной экосистеме заменяли зайцев. Все попытки Кениры заставить Рахара форсировать глубокий ручей закончились крахом, да и взбираться на не слишком крутой холм он категорически отказался.
Несмотря на то, что Рахар следовал отнюдь не в заданном направлении, он всё же двигался, причём, довольно споро. И кому, как не Нризу было знать, какие расстояния запросто может покрыть непослушная собака, и как далеко она затащит несчастного хозяина? Как и Бенни, бывший пёс Нриза, Рахар двигался по непредсказуемой траектории. Как и за Бенни, за ним было трудно, почти невозможно поспеть. И если на прогулках мерзкую псину можно было взять на поводок и оттащить прочь, то с тигилаша, весящим в пять, а то и больше раз, чем сам Нриз, такой трюк бы не получился — наоборот, Рахар потащил бы его самого. Если бы не рваная траектория и частая смена направлений, Нриз бы окончательно отстал. Но и так приходилось идти максимально быстрым шагом, время от времени переходя на бег. Лёгкие разрывались, в ушах оглушительными барабанами колотил пульс, а котелок, крепко зажатый в руках, с пройдённым расстоянием становился всё тяжелее и тяжелее.
Наблюдая за безуспешными попытками Кениры принудить зверя к послушанию, Нриз вспомнил свои первые дни уборки в загоне и наконец, понял, почему так веселились Куршал и Гаратан. Вот только ему было совсем не до смеха. Виной тому являлись отнюдь не горящие лёгкие, сведённые судорогами ноги и отваливающиеся руки.
Перспектива остаться в лесной чащобе без еды и припасов, не имея возможности уйти от рабовладельца, откровенно пугала. Открывать свои козыри не хотелось, но он не видел выхода — его смерть в лесу, конечно же, потешила бы Хозяина, но только в том случае, если бы он о ней узнал. Бессмысленно гибнуть Нризу совсем не хотелось. Оставался ещё один вариант — преследователи Кениры. Вот только на них надежда была очень слабой — где гарантия, что, схватив свою жертву, те не прикончат Нриза как нежелательного свидетеля? Пусть, развешивая в открытую объявления о розыске, они и не скрывались, но тем не менее действовали в обход королевской стражи.
К счастью, от необходимости принятия немедленного решения его избавили подступившие сумерки. Кенира выбрала удобную ложбинку между двумя деревьями, резкими окриками загнала туда Рахара, поинтересовалась самочувствием Нриза и попросила помочь обустроить лагерь. Нриз чувствовал, что её просьба является именно просьбой и силы приказа не имеет. Но всё равно сделал вид, что подчиняется — нечего рабовладельцу знать пределы власти над своим рабом. Они нагребли две кучи листьев посуше, натаскали валежника, чтобы обустроить некое подобие кроватей.
Пока Рахар пасся, объедая листву на окрестном кустарнике и демонстрируя свою всеядность, Нриз тоже решил перекусить. Он снял крышку с котелка и взял в руки поварёшку. И пока Кенира давилась какими-то галетами, запивая водой из фляги, заново наполненной из протекающего неподалёку ручья, Нриз набивал брюхо недоваренной кашей.
А затем, ёрзая от впивающихся в бока веток, Нриз провалился в неглубокий беспокойный сон.
С каждым днём на звероферме Жорефа сердце всё больше и больше наполнялось отчаянием. Я понял, что с положением рабовладельца Жореф уже свыкся и даже начал находить в нём свои выгоды. Он стал использовать Нриза как для грязного труда в загонах, так и для важной работы с бумагами. Имея доступ к бухгалтерии, я прекрасно видел, сколько экономил Жореф, даже за учётом затрат на питание и убытков из-за мерзкого звериного корма, которым Нриз, отвратительно чавкая и давясь, набивал свою ненасытную утробу, окончательно похоронив надежду на похудание. Если бы не ощущение тепла и участия от моей богини, если бы она не нашла силы пару раз навестить меня в сновидениях, не знаю, смог бы ли я это выдержать, не утонул бы в ощущении безнадёжности и тоски.
А затем наступил день, который преподнёс множество открытий. У Жорефа обнаружилась совесть — как оказалось, он всё-таки тяготился рабовладельческим статусом, поэтому приготовился, выжидал подходящий момент. Выяснилось также, что той совести оказалось недостаточно, чтобы не воспользоваться случаем и не всучить клиенту свой самый проблемный товар, попутно очень неплохо нажившись на сделке.
Возможно, его обуяла жадность — ведь если он действительно хотел избавиться от раба, разумнее было продать самое лучшее животное, чтобы повысить шансы беглянки на уход от погони. Ну а возможно у него были свои резоны, которыми он ни с кем не делился.
Если эту Кениру поймают, высока вероятность, что преследователи узнают о рабстве Нриза. И раз сама девушка наложить Узду не может даже теоретически, то человек, профессионально занимающийся укрощением, тот, у кого этот раб провёл всё лето, станет первым и самым очевидным подозреваемым. И тут уже не помогут никакие клятвы молчания, заверенные хоть всеми богами Итшес вместе взятыми. Я ничего не понимал, и от этого непонимания начинала гудеть голова. Впрочем, и без этого имелось немало причин для головной боли, а странное поведение Жорефа не стояло даже в первом десятке пунктов длинного списка.
Кенира Валсар мне понравилась с первого взгляда. И дело было даже не в её красоте, пусть гораздо позже в лесу, когда она опустила свой шарф, выяснилось, что она очень красива. Мне понравились её сила и стойкость, которым позавидовал бы и бывалый мужчина, а для молоденькой девчушки они выходили и вовсе беспрецедентными.
Несмотря на погоню, на следующую по пятам опасность, она не согнулась под давлением. Она стойко вынесла напор Жорефа, и, будучи явно неопытной в торговле, сохраняла контроль над ситуацией, не позволив себя откровенно ограбить. И только потом, будучи загнанной в угол, в итоге всё-таки уступила. Но её сложно винить — не представляю, что бы делал на её месте, скажем, я.
Также мне понравилось её поведение в лесу. Столкнувшись со строптивостью всученного ей животного, она умудрилась сохранить присутствие духа. Не жаловалась, не ныла и не плакала, даже несмотря на то, что ситуация окончательно вышла из-под контроля, а такое могло сломить, повторюсь, и взрослого опытного мужчину. Она, став невольным рабовладельцем, не стала претендовать на имущество Нриза, на его запасы еды, котелок и топор — вещи, которые могли бы ей не только пригодиться, но и спасти жизнь. Она даже не командовала Нризом, облекая все свои пожелания в форму вежливой просьбы. И не бросила этого придурка, пусть он того ещё как заслужил.
Нриз же вёл себя как жирный капризный кусок дерьма. Оказавшись с девушкой в одной упряжке, он не сделал ни единой попытки помочь, облегчив учесть и ей, и себе. Его не тронула её ситуация, он отказался проявить даже обычную человеческую вежливость. Несмотря на то, что от её выживания зависела и его жизнь, он не приложил усилий улучшения общих шансов. И пусть он получил свою толику физических трудностей, но даже это не склонило его к сотрудничеству. Если бы он пошёл навстречу, всё сложилось бы по-другому. Он бы мог по-человечески поговорить, разъяснить свою ситуацию, договориться о взаимопомощи. Вместо этого вцепился свой котелок и вполголоса проклинал ту, что к его несчастьям отношения не имела, а в текущей ситуации сама являлась жертвой.
Мне в который раз стало мерзко разделять одно тело с этим человеческим мусором, иметь хоть что-то общее с подобным ничтожеством. И заранее зная, что ничего не получится, я всё равно призвал его в сон.
Он материализовался из клубов тумана в паре десятков метров от меня. Окружающее пространство заклубилось, потемнело и заблестело молниями, отражая моё душевное состояние.
Увы, ничего не изменилось. Его плечи чуть вздрагивали от резких раскатов грома, а зрачки сужались от ослепительных разрядов молнии, но это были рефлекторные реакции. Его сознание отсутствовало, пустой взгляд невидяще скользил по окружающей обстановке, не задерживаясь ни на чём конкретно. Я сделал шаг вперёд и возник, соткавшись из воздуха, прямо перед ним, на расстоянии вытянутой руки. Его взгляд прошёл сквозь меня, не фокусируясь и не видя.
— Эй ты, жирный кусок говна! Услышь меня!
Мои слова подхватил ураганный ветер, усиливая и превращая в оглушительный рёв. Он вновь вздрогнул, но и только.
— Перестань быть мразью! — кричал я.
Никакой реакции.
— Помоги ей! Не будь дерьмом! Просто помоги, ведь этим ты поможешь и себе!
И вновь мой крик души остался проигнорирован.
В который раз я почувствовал отчаяние. Мне хотелось кататься и выть от бессилия, от собственной неспособности повлиять на ситуацию и хоть что-то изменить. Он невозможности достучаться до него, достучаться до самого себя. И лишь тот поток тепла, приязни и поддержки, что тянулся через невообразимые дали и касался моего сердца, помог мне вновь остаться в себе, не утонуть в липкой пучине безнадёги.
— Убирайся прочь, — устало сказал я.
И повинуясь моей воле, фигура Нриза начала распадаться на потоки тумана. А вместе с ним — исчезать и весь окружающий мир, да и я в том числе. А как могло быть иначе, если он просыпался, а в мир бодрствования мне пути нет?
Проснулся Нриз от отчаянного крика. Медленно раскрыв глаза, он, кряхтя, поднялся с неудобной лежанки и оглянулся по сторонам. Прогнав последние остатки сонливости, он сфокусировал взгляд на Кенире. Та стояла, замерев в полнейшей растерянности, с каким-то по-детски беспомощным выражением, застывшим на лице. Не требовалось быть гением, чтобы догадаться, что именно привело её в такое состояние.
Как в приютившей их ложбинке, так и на соседней с ними поляне царил разгром. Земля была взрыта, огромные каменные валуны выворочены, кора на молодых деревьях содрана длинными лоскутами. Виновник этого разгрома гордо стоял на своих шести лапах, сжимая в широкой пасти остатки сумки Кениры. Содержимое было разбросано по всей поляне, подранное, растоптанное и пожёванное. Меньше всего досталось фляге — её лишь немного примяло. Всё остальное — одежда, карта, бумажник и какие-то теперь неопознаваемые предметы — было испорчено до полной непригодности.