Вечер проходит в приятной домашней обстановке. Приходит Платоныч с Трыней и Скачков. Позже забегает Айгюль. Она без приглашения, просто, как говорится, шла мимо. Ну, это в её стиле.
Наташка угощает своими кулинарными шедеврами. Я подаю джентльменам виски, а сам с Андрюхой и с дамами налегаю на «Байкал». Трыня, освоившись, засыпает Скачкова с Белоконем вопросами относительно обучения в военном училище.
После моих рассказов о службе, он горит желанием пойти в пограничники. Времена, конечно, сейчас непростые, в плане Афгана, но отговаривать его я не буду. Может, кстати, удастся пораньше войска вывести.
В общем, вечер получается очень тёплым и по-домашнему уютным. Платоныча увозит его водитель, а Белоконя с Айгюль везут Алик с Витей. На этом их работа на сегодня заканчивается, так что не удивлюсь, если ночь Витя проведёт в квартире Айгюль на Патриках.
Утром, впрочем, он выглядит как всегда свежим и подтянутым. Молодец. Я делаю несколько звонков, выхожу из дома через чёрный ход и чуть задерживаюсь на ступеньках. Ночью пришла оттепель. С крыши летят крупные капли, чирикают воробьи, наполняя двор суетой, но главное не это. Главное — влажный, ещё холодный, свежий, но пахнущий весной воздух. Я набираю полную грудь. Воздух, как бабушка говорила, хоть ложкой ешь… Весна…
— В гостиницу! — командую я, забираясь в машину.
Белоконь уже ждёт в фойе.
— Василий Тарасович, — говорю я. — Давайте вот здесь в кресло присядем.
— Зачем это? — удивляется он.
— Сказать вам кое-что хочу.
Мы садимся.
— Вещь эта непростая… Тяжёлая и… не знаю, как выразить… В общем здесь и боль и исцеление от боли.
— Что за загадки, Брагин?
— Помните, вы ко мне на «губу» пришли в Наушках?
— Ну…
— И рассказали… рассказали про Оксану…
Челюсти его плотно сжимаются, взгляд делается жёстким, волчьим, а на скулах шевелятся желваки.
— Я говорю, вопрос тяжёлый, поэтому прошу у вас прощения, что тревожу старую рану.
Он молчит.
— Вы сказали тогда, что одного из тех подонков нашли и вроде как наказали его. А второй, тот, кто всё и совершил, ушёл от ответа.
— Он в армию пошёл, — хмуро говорит Белоконь. — Но меня к нему не подпустили. А потом, когда он демобилизовался, сменил фамилию, уехал в экспедицию или в другой институт поступил, переехал в другой город… Короче, следы потерялись. Да меня и самого перебросили туда, где об этом думать некогда было. Почему ты спрашиваешь?
— Я его нашёл. Мы можем прямо сейчас поехать к месту его работы и убедиться в том, что это действительно он.
Кадык у Белоконя резко подпрыгивает и через мгновенье возвращается на место.
— Можем не сейчас, — говорю я, — а можем и вообще никогда…
— Поехали, — едва слышно шепчет.
— Хорошо.
Мы выходим из гостиницы и садимся в машину. Я называю адрес и мы несёмся по утренним улицам и пдъезжаем к серому некрасивому зданию.
— Что это такое? — спрашивает майор.
— Институт повышения квалификации работников образования.
— И… он здесь? Работает или учится?
— Работает, — киваю я. — Недавно сюда перешёл. Раньше в другом месте работал. А, вон он, глядите.
Я показываю пальцем на человека, идущего с толпой в сторону входа. Лицо его выражает скуку и презрение. Он не смотрит по сторонам, а обречённо и понуро, будто каторжник, двигается вместе со всеми…
— Это точно он? — недоверчиво спрашивает Белоконь.
— Точно. Я, как выяснилось, его тоже знаю…
20. На Гавану!
Каждое утро в нашем заведении начинается одинаково… Так что ли в «Служебном романе» у Рязанова? От остановки к крыльцу с несколькими деревянными дверьми спешат сотрудники. А может, это и не сотрудники, а может быть, это слушатели курсов повышения квалификации. В Москве всего много, даже вот слушателей и то толпа.
Они взбивают бурую кашицу на асфальте, приближая весеннее очищение от надоевшего за зиму снега. Лица у них выражают радость и оптимизм, словно шары и голубое первомайское небо уже маячат на воображаемом горизонте. Мы встречаем Первомай с красными шарами…
Оптимизм — это здорово, конечно, но для некоторых людей эта жизнерадостная советская суета кажется тягостной и депрессивной. Возможно, им не нравится их социальное положение. Возможно, они считают, что явно достойны большего.
Один из этих обозлённых на злодейку-судьбу людей сейчас проходит в нескольких метрах от машины. Действительно, судьба обошлась с ним несправедливо. Причём, какой раз уже. Работал же в крутой экспортной фирме, ездил в загранкомандировки, имел замечательные карьерные перспективы.
Но всё пошло прахом или, как будут говорить в не таком уж далёком будущем, по одному месту. И всё как раз из-за этого «одного места» смазливой практиканточки, которая не пожелала дать по-хорошему. Можно подумать, переломилась бы она, если бы он её отжарил пару раз. И кто бы мог подумать, что так нелепо всё закончится.
В юности вон какая хрень с рук сошла. Девчонка вообще умерла и то ничего не случилось. Отслужил в армии, батя, бывший тогда не самым последним человеком на Дальнем Востоке, подстраховал, благо, что с законом на ты и за руку. А когда он дембельнулся, уже и дело прикрыли.
Девка та, собственно, сама виновата, вырвалась, в окно полезла, дура, да не удержалась, упала. Но это же не он убил. Несчастный случай просто. А ему что, всю жизнь из-за этой идиотки ломать? А потом отца перевели в Москву, и здесь начался новый период, новые впечатления, новые удовольствия.
Девушки раскованные, контактные. Правда, тоже кое-какие недотроги встречались, но их он обламывать хорошо научился, особенно тех, кто от него по службе зависел. С ними-то, как раз, самый интерес. А тут… Раздули огонь на ровном месте. И даже отец не смог замять это дело.
— Это он… — тихо и недобро говорит Белоконь.
Знаю, что он. Зевакин Игорь Алексеевич. Ишь, козья морда, не доволен местом работы, походу. Ну, ещё бы, здесь загранкомандировка хрен когда обломится. А вот что действительно может обломиться, так это неожиданный привет из прошлого в лице беспощадного, безжалостного и неумолимого майора пограничных войск.
— Выпусти меня! — хрипит майор.
— Тише-тише-тише, — охлаждаю я его воинственный настрой. — Во-первых, вы в форме, сразу бросаетесь в глаза. Во-вторых, зачем всё портить? Нужно сначала придумать хороший план. Предлагаю его разработать и осуществить. А этот… куда он денется с подводной лодки? Я вам собственноручно помогу.
Белоконь словами моими не доволен, но разумом понимает, что я прав. Поэтому стискивает зубы и кивает.
— Хорошо. Но теперь он от меня не уйдёт.
— Не уйдёт, это точно…
Проводив Зевакина недобрыми взглядами, мы летим на Старую площадь и первым делом заходим к Гурко.
— Всё нормально, — кивает тот. — Юрий Владимирович тебя ожидает.
— Отлично. Как вообще обстановочка?
— Напряжённая, но рабочая. В общем, благоприятная.
— Марк Борисович, мне надо с Горбачёвым переговорить. Как думаете, реально к нему попасть?
— Крамольные слова произносишь, — хмыкает он. — Опасные даже, не побоюсь этого слова.
— А как там ваш друг товарищ Медунов поживает? Что-то не слыхать его и не видать после назначения. Он счастлив должен быть?
— Счастлив, наверное. Но, судя по всему, немного опасается сейчас проводить какие-либо встречи вне рамок своей повестки. Его рекомендовал лично Леонид Ильич, а Горбачёв пытался козни строить. А Андропов ты сам знаешь, землю рыл, клады искал по всему Краснодарскому краю. Так что сидит Медунов тихо и не высовывается.
— Понятно, свою нишу ищет, — киваю я.
— Вот-вот, это ты точно подметил. Нишу. Ну, иди, ждёт тебя шеф мой.
Белоконя я оставляю у Гурко, пусть притираются понемногу. А сам иду к Андропову. Он принимает меня довольно тепло и благодарит за быструю реакцию и оперативность. Я сообщаю, что мой кандидат Белоконь участвовал в операции самым активным образом и тот даёт согласие на выдвижение.
Теперь бы, как после победы на выборах, начать почивать на лаврах, но до этого, разумеется ещё очень и очень далеко.
— Щёлоков теперь, надо полагать пойдёт на пенсию? — завуалированно интересуюсь я министерским креслом.
— То что пойдёт, даже сомнений нет, а вот на пенсию или в казённый дом, надо ещё подумать. Леонид Ильич попросил своего старого приятеля по возможности не терроризировать, но это вопрос времени. Причём, достаточно скорого времени.
Понятно. Как только Брежнев уступит место Андропову, сразу начнётся добивание Щёлокова. И, опять же, если уступит.
— Как там Злобин поживает? — интересуется Юрий Владимирович.
— Да вроде неплохо. Всем доволен. Расправляет крылья.
— Удивительно, что он не присоединился к мятежникам. Если те броневики не брать во внимание.
— Не был уверен, во что всё выльется, вот и решил переждать. Это моя версия.
— Ну, да — кивает Андропов. — Если бы выиграл, то не слишком много, а если проиграл бы, то всё. Смотри, держи с ним ухо востро, человек он непростой. Это он тебе место службы определял, кстати сказать. Брежнев не настаивал, чтобы тебя в такую дыру законопатить.
— Правда? — усмехаюсь я. — А он сказал, что это ваших рук дело.
— Правда, — серьёзно отвечает Андропов, глядя исподлобья. — Я говорю тебе, непростой он.
Да уж, и сами знаем, что непростой, можно подумать, ты простой. Все вы здесь простые да хорошие, когда зубами к стенке…
Поговорив со мной ещё немного, он меня отпускает и я возвращаюсь к Гурко, а от него бегу к Горбачу, выделившему на меня десять минут.
— Марк Борисович, вы просто гений аппарата! — восхищённо восклицаю я, чтобы сделать ему приятно.
Беру Белоконя и иду ко второму лицу государства. Секретарь докладывает и мы заходим в бывший Сусловский кабинет, облицованный деревянными панелями, как в старинном европейском замке. Не иначе, как рыцарская романтика, иначе чем объяснить такое повальное увлечение этим декоративным приёмом?