Происшествие с матросом Аркадием Соевым — дело не новое. И хотя оно само по себе заслуживает интереса, я бы о нем рассказывать не стал. Ну, любовь, ну, обман, ссора с девушкой, большой конфуз. Но тут я неожиданно получаю приятное известие: пишет мой родной дядя о том, что на днях он прибудет для отдыха и лечения в санаторий № 8. Санаторий этот находится рядом с нашей базой, так что своего нежно любимого родственника я буду лицезреть довольно часто. И, между прочим, дядюшка еще сообщает, что у него состоялась любопытная встреча с неким Бловтом:
«...Помнишь, тот самый гардемарин, который меня в 1912 году флажковой азбуке учил?..»
Я, признаюсь, частично запамятовал эту историю о том, как мой дядя хотел получить вторую специальность. Но, как только вспомнил, меня словно озарило. Сразу передо мной встал Аркадий Соев со своим происшествием, и я понял, что оба случая — про соевскую любовь и дядину флажковую азбуку — надо обобщить и довести до всеобщего сведения.
Аркадий Соев — парень интересный. Не то что б писаный красавец, но героев в драмкружке играть может. Когда он прибыл на флот, то у него с первого же дня начались небольшие конфликтики с корабельной службой. Прежде всего выяснилось, что главным для моряка Аркадий считает внешний вид. Что говорить — у нас форма красивая, выдающаяся. Нет-нет да и найдется такой товарищ, который забывает; за то именно и уважают на всех океанах и материках нашу советскую морскую форму, что люди, которые ее носят, своими подвигами заставили восхищаться весь мир. Верно ведь?
«Клешепоклонство» продолжалось у Соева недолго. Отрекся он от этого заблуждения и, как пишут в стенгазетах, стал «работать над собой и овладевать порученной ему материальной частью».
Казалось, шло все на лад. Аркадий даже отличником сделался. И вот тут-то и началась история. Корабль, на котором служил Аркадий, был не только гвардейским, но еще и передовым по своим успехам в эскадре. И хотя Соев доверенный ему механизм изучал на «отлично», но этого было мало. Каждый механик гвардейского экипажа имел еще и вторую специальность, которой тоже владел на «отлично». Ведь узкий специалист жизнь свою словно в щелку видит: ни кругозора, ни размаха, развернуться по-настоящему инициативе да энергии негде. Смежная специальность, кроме того, и в бою большую роль играет: товарища, к примеру, заменить, если нужда придет. Да что в открытые двери ломиться!.. Этого только такие вот, как Соев, не хотят разуметь — лень-матушка Аркадия поедом ела. Вот и не желал он тратить время на труд, на смежную специальность.
— Хватит с меня науки, — говорил Аркадий, — свое я освоил, а чужое меня не касается.
Как взялись тут за него и комсомольская организация, и товарищи, и даже земляки — прислали письмо с педагогическим уклоном.
И Аркадий покаялся, заверил, что он, дескать, все понял, свои ошибки осознал и гвардейцев не подведет.
На первых порах решил Соев теоретическую часть учебы преодолеть самостоятельно.
— Ежели чего не разберу, — сказал он товарищам, — то буду к вам обращаться... А вообще учтите: я человек грамотный, читать и считать самостоятельно умею с первого класса средней школы.
Записался Соев в библиотеку клуба моряков — у нас там любую книгу по любой специальности отыскать можно. И в первое же посещение Аркадию повезло: дежурила Лидочка Ратомская. Так как прежде Соев пользовался своей корабельной библиотекой — и ему ее вполне хватало, — то в клубное книгохранилище он не хаживал. А тут зашел — и был сражен на месте.
Лидочка Ратомская — девушка редкая. И по красоте и по характеру. От всеобщего поклонения у другой, может быть, давно голова кругом пошла. Но Лидочка оказалась человеком серьезным, и, хотя ей, конечно, льстило, что столько народу ею увлечено, она оставалась по-прежнему очень скромной, тихой, исполнительной. А холостому увидеть такую девушку — потрясение на долгий срок. Начинает холостяк, как в лупу, видеть все несовершенства одинокой жизни и тут же, не отходя от библиотечной стойки, дает зарок по окончании срока службы увезти эту чудо-девушку в родные края. Но обычно в таких случаях не учитывалось мнение самой Лидочки. И получилось так, что многие ее поклонники уезжали по домам, а она оставалась трудиться в библиотеке.
Весь порт ждал да гадал: кто же будет тем счастливцем, кого Лида полюбит?
Наконец стало ясно: Аркадий Соев ей явно приглянулся. Во всяком случае, сразу все заметили, что она чересчур внимательно интересуется его занятиями, особенно приветливо встречает его в библиотеке, беседует с ним подольше, чем с другими. Да и скорость разговора у них, как наши штатные остряки подсчитали, — пять улыбок в минуту.
Дальше — больше. Начали встречать их по воскресеньям вместе на танцах, в кино.
И все развивалось нормально — на зависть многочисленным Лидочкиным поклонникам, — как вдруг произошла с Аркадием катастрофа сначала личного порядка, а следом за ней, если так можно выразиться, и общественного. Цепная, как говорится, реакция: одно за собой другое потянуло.
Но прежде чем перейти к подробностям этого нашумевшего случая, я хочу ознакомить вас с историей дядюшкиного письмеца. Упоминалось там, если помните, о встрече дяди с бывшим гардемарином Бловтом.
Дело было давно — полвека назад. Дядя мой — неграмотный деревенский парень — попал по призыву на флот. Ввиду малой культурности его определили кочегаром. Работал он среди огня и угля, а сам думку пестовал: как бы другую специальность получить? Мечтал дядя стать сигнальщиком. Спал и видел в руках своих язычки флажков.
А в царские времена любую специальность на флоте получить было не так-то просто. Тяга ко всякого рода знаниям не поощрялась. И когда однажды дядя о своих мечтах заикнулся, над ним боцман начал издеваться:
— Куда ты суешься, скотина малограмотная? Сегодня тебе сигнальщиком хочется быть, а завтра ты офицером стать пожелаешь? А там и на капитанский мостик забраться захочется?! Да еще, чего доброго, в министры полезешь?!! Ох, уморил, деревня... Сиди, дубина, возле печки да шуруй уголь, как приказывают! И помалкивай в тряпочку, а то сверну рыло!
Боцман был известный любитель мордобития, его так и прозвали — по любимому присловью — «Свернурыло».
Надо сказать, боцман этот, когда над дядей смеялся, не так уж далек был от истины: сейчас дядек мой заместитель министра, а на флоте в свое время прошел путь от кочегара до капитана крейсера.
Но возвращаюсь к старине: вам уже известно, какие приблизительно слова услышал дядя, решив пооткровенничать с начальством.
Насчет «малограмотности», правда, Свернурыло ошибался. За два года флотской жизни дядя по ночам обучился чтению и письму: товарищи-кочегары его учили без букваря, таясь от офицеров и боцмана.
Сигнальщики же побоялись дядьке помочь. Ведь тогда командование такую политику проводило: то кочегаров с механиками стравят, то сигнальщиков науськают на комендоров, то машинистов — на кочегаров и механиков. Расчет был таков: чем больше различные специалисты между собой склочничают, тем слабее у них коллектив. И всякое общение между матросами, а тем более разных специальностей, преследовалось. Вот сигнальщики и побаивались помочь кочегару.
Однажды корабль стал в док. И часть команды, не занятую на ремонтных работах, перевели с судна в одно береговое подразделение на хозяйственную работенку. Потом приехал граф Бловт, крупный морской начальник, и отобрал в свое близлежащее имение несколько «матросиков поздоровее».
Так попал мой дядек на целых полтора месяца чернорабочим в графскую усадьбу. И как ни странно, тут-то свершилась кочегарская мечта.
Имелся у графа племянник-гардемарин — проходил науки в каком-то высокопоставленном морском училище. И прибыл тот гардемарин в данное имение на побывку. Делать графенку было нечего, стал он к морячкам со всякими разговорами подкатываться. И узнал таким манером, что один из матросов мечтает сигнализацию флажковую выучить.
— Пустяковое дело, — сказал дяде молодой Бловт, — я тебя в два счета этой премудрости обучу... Будешь ты на флажковом языке разговаривать со скоростью молнии!
И действительно, стал учить. Часа по два в день дядя на самодельных флажках отмахивал: графский племянник ему все буквы на бумажке начертил и только изредка наведывался, проверял, как дело идет.
— Самое главное, — говорит, — это передача. А прием ты потом на корабле усвоишь в два счета. Занимайся прилежно, а я тебе скоро экзамен устрою, твою выучку специалистам покажу — ко мне гости должны приехать в ближайшее время. Ах, как интересно будет!
А сам ходит да посмеивается. Посмотрит на дядину работу и усмехнется.
— Талантливый ты, парнюга, — говорит, — так быстро флажковую азбуку превзошел... Ну-ну, самородок, старайся!
Но не успел графенок экзамена провести — вызвали его срочно по какому-то делу из имения. И в этот именно день морякам приказали на свой корабль возвращаться — ремонт окончился.
При первой же встрече с сигнальщиками кочегары им доложили:
— А наш-то, слышали, флажковую освоил. Как дважды два. Без вас обошелся.
Пришли сигнальщики к кочегарам.
— Давай, — предлагают дяде, — начинай передачу. Просигналь что-нибудь. Молитву, к примеру, «Отче наш».
Молитву дядя передавать отказался.
— У меня, думаете, своих мыслей в голове нет?
Да как пошел отмахивать, только флажки в воздухе вензеля пишут.
Кочегары торжествуют: знай, мол, наших!
А сигнальщики глазами хлопают, руками разводят — ничего не понимают.
— На каком же это ты языке пишешь? — спрашивают дядю. — Такого сроду никто из нас и не видывал. Может, ты у японца какого учился?
Ну, слово за слово, стали разбираться. И что же выяснилось? Гардемарин, графское отродье, решил от скуки над простым человеком поиздеваться. Учил кочегара неправильно. К примеру: букву «ф» выдавал за «а», букву «и» за «б» и так далее. Устроил, одним словом, гардемарин для себя потеху. И «экзамен» он хотел провести тоже для забавы — там под хохот гостей все бы и раскрылось.