Дресслер молча сидит рядом. Седые волосы топорщатся. Он все еще не сводит глаз с бардачка. Похоже, мысль о том, что его похитили из полицейского участка с помощью микрофона, явно пришлась психиатру не по вкусу.
– Где… Где пистолет? – хрипит он пятнадцать минут спустя.
Габриэль молча указывает на пиджак, который психиатр до сих пор сжимает обеими руками, словно это его последняя опора в перевернувшемся с ног на голову мире. Дресслер прощупывает темно-синий сверток и стонет. Впервые в жизни его пальцы сжимаются на рукояти пистолета. Он уныло касается спускового крючка – видно, как бы ему хотелось, чтобы оружие было заряжено.
Габриэль молча едет дальше. Пульс немного замедлился, но присутствие Дресслера не дает ему успокоиться. Время, проведенное в «Конрадсхее», мнится ему густым туманом, заволакивающим черную всепоглощающую дыру, а Дресслер все еще пробуждает ощущение угрозы и беспомощности, словно психиатр до сих пор – и в любой момент – может надеть на него смирительную рубашку. Он тщетно пытается сосредоточиться на мысли о Лиз, спланировать дальнейшие действия, но, пока Дресслер рядом, у него ничего не получается.
Приняв решение, Габриэль резко выворачивает руль вправо и въезжает во двор. Центробежной силой Дресслера отбрасывает в сторону, и галстук пережимает ему горло. Габриэль выключает двигатель, выходит из автомобиля, открывает Дресслеру дверцу и отвязывает галстук.
Психиатр неуверенно смотрит на него и выбирается из «порше». Двор пуст, справа и слева тянутся двери гаражей.
– Раздевайся, – рявкает Габриэль.
– Что?
– Раздевайся. Догола.
Дресслер заливается краской, и даже кожа под его взъерошенными седыми волосами краснеет.
– Что… Что все это значит? Да что ты себе позволяешь?! – в ярости ревет он.
– Раздевайся, или я сломаю тебе шею, – шипит Габриэль. Его злость – как прогорклое масло, загустевшее масло, от которого давным-давно нужно было избавиться. – Или ты сомневаешься, что я на такое способен?
Дресслер открывает рот, но Габриэль не дает ему произнести ни слова.
– Что там указано в моей истории болезни? У меня паранойя? Я агрессивен? Если ты действительно так думаешь, стоит выполнять мои распоряжения.
Губы Дресслера дрожат от возмущения. Медленно, точно ребенок, который не хочет слушаться, хоть и знает, что сопротивление бесполезно, он начинает раздеваться до трусов. Кожа у него бледная, покрытая розовыми пятнами.
– Трусы и очки, – напоминает Габриэль.
Дресслер смотрит на него, и к возмущению примешивается отчаяние. В его взгляде читается мольба, словно психиатру хочется спросить, за что Габриэль так с ним поступает.
– Ты в точности знаешь, за что это, – говорит Габриэль.
– Я… – Дресслер отводит взгляд. – Я просто выполнял свою работу. Тогда все так делали. Я же не изобрел те методы лечения, я…
– Очки.
– Но… Без… без очков я плохо вижу, я…
– Очки и трусы!
Дресслер выпячивает подбородок. С упрямым видом он снимает очки и кладет их на кипу одежды, а затем, покраснев как свекла, снимает трусы. Обнаженный, он стоит перед Габриэлем. Член у него – как тонкая веточка, окруженная увядшей листвой лобковых волос. Старик дрожит на холодном сентябрьском ветру.
Габриэль достает бумажник Дресслера из кармана пиджака и забирает наличные. Там около трехсот пятидесяти евро. Затем он открывает крышку багажника, бросает туда одежду и перерывает багажное отделение в поисках чего-нибудь, чем можно связать Дресслера. Единственным, что подошло бы для его целей, оказывается моток скотча.
Закрыв багажник, Габриэль бросает психиатру «зиг зауэр».
– Держи пистолет обеими руками. Пальцы – на курок.
Сейчас Дресслер похож на старика, сбежавшего из дома престарелых.
– Мне… мне нужно…
– Что?
– Мне нужно в туалет, – стонет он.
Габриэль закатывает глаза.
– Еще пару минут, не сейчас. Возьми пистолет и вытяни вперед руки.
Сопротивление Дресслера сломлено, он безмолвно подчиняется. Габриэль наматывает несколько слоев скотча, фиксируя руки психиатра и черный «зиг зауэр» так, что кажется, будто Дресслер взял оружие наизготовку и вот-вот выстрелит. Затем Габриэль заклеивает психиатру скотчем рот, тащит его к заднему сиденью «порше» и укладывает туда, а потом выезжает со двора, направляясь в центр. Дресслер беспокойно ворочается, его голое тело соскальзывает с кожаного сиденья.
На Будапештерштрассе царит оживленное движение – утро, час пик. Габриэль оглядывается в поисках патрульных машин. Скорее всего, на него уже разослали ориентировку. Доехав до станции метро неподалеку от Берлинского зоопарка, он ставит машину на обочине дороги.
На черный «порше кайен» никто не обращает внимания, разве что взглянет кто-то с завистью. Но когда открывается задняя дверца кроссовера и на площадь перед входом на станцию выбирается, пошатываясь, голый мужчина, изготовившийся стрелять из зажатого в обеих руках пистолета, в толпе ширится беспокойство. Прохожие фотографируют мужчину на смартфоны. Две девчушки с визгом бросаются наутек. Люди расступаются, не зная, что им делать, и вокруг голого старика с пистолетом образуется пустое пространство. Поднимается паника, и ее волны концентрическими кругами расходятся от Дресслера по площади. В глазах психиатра плещутся ярость и стыд от чудовищного унижения, и от этого он выглядит еще более угрожающе. Никто не замечает скотч на его руках. Никто не видит его заклеенный рот.
И никто не обращает внимания на «порше», нырнувший в поток машин, а через сто метров опять остановившийся у обочины. Двигатель автомобиля продолжает работать, дверца открыта, ключ лежит на сиденье водителя.
Глава 21
Габриэля знобит. Сырой порывистый ветер бьет ему в лицо. Он пытается идти еще быстрее. Тревога о Лиз и события последних тридцати трех часов подтачивают его силы, к тому же он практически не спал уже две ночи.
Дойдя до дома, он останавливается у двери. Жаркое дыхание белым паром вырывается изо рта.
«Д. Науманн». Мелкие черные буквы на самой верхней из одиннадцати латунных табличек, рядом – звонки. Тысячи раз Габриэль представлял себе, как будет стоять у этого звонка, но так и не нажмет на вызов. Теперь же он вдавливает кнопку домофона, и прохладный металл подается под его пальцем. Он ждет, затем звонит второй раз.
«Ну же, открывай, чтоб тебя!»
«Он всегда был соней. Или ты забыл, Люк?»
«Ну, от звонка-то он должен проснуться?»
«Может быть, он отключил звонок – как раз на тот случай, если его братец вздумает явиться в гости».
Габриэль прикусывает губу и нажимает на одну из нижних кнопок. Спустя полминуты в динамике слышится старческий женский голос:
– Алло! Кто там?
– Доброе утро. Ваш сосед заказал булочки, а теперь не открывает. Я хотел бы оставить пакет у него под дверью. Вы же знаете, как оно бывает, в наши дни люди все заказывают, даже в магазин им сходить лень…
Старушка не отвечает, но дверь открывается. Габриэль входит на лестничную клетку. Тут пахнет моющим средством. Справа металлически поблескивает дверь лифта, но Габриэль взлетает по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Наконец он оказывается на верхнем, шестом этаже. Дверь здесь только одна – дверь Дэвида. Габриэль жмет на кнопку, и в квартире раздается приглушенное жужжание.
Вот тебе и «выключил звонок».
И все-таки никто не открывает. Где же, черт бы его побрал, Дэвид?
«А что я тебе говорил? Ты один, и всегда будешь один. И это, по сути, вовсе не плохо, Люк».
«Ладно, ладно, оставь меня в покое».
Габриэль разворачивается и идет к лестнице. В этот момент сзади раздается какой-то шорох. Остановившись, он поворачивается. Дверь едва приоткрыта, из-за нее выглядывает блондин с трехдневной щетиной, растрепанной шевелюрой и зелеными глазами. Точно такими же, как у матери Габриэля.
Мгновение в голове Габриэля точно полыхает молния, его пронзает раскаленной иглой, ему слышится звук выстрела. Его мать лежит на полу, ее тело подергивается, левый глаз открыт, и радужка в обрамлении белка – точно мертвое зеленое озеро. Там, где был правый глаз, зияет темная кровавая рана с рваными краями. Сквозь развороченную глазницу можно заглянуть внутрь головы. Все так реально. Воздух пахнет кровью, словно подернулся дымкой багрового тумана. От ужаса Габриэль начинает задыхаться. А потом флешбэк рассеивается – столь же внезапно, как и начался.
– Габриэль? – Дэвид потрясенно распахивает глаза.
Тот кивает, пытаясь восстановить дыхание, хочет что-то сказать, но не может произнести ни слова. Он чувствует, как трясутся руки, и прячет их в карманы, изо всех сил стараясь вернуться в ситуацию здесь-и-сейчас. Реальность после флешбэка кажется удивительно блеклой. Откашлявшись, он сжимает руки в карманах в кулаки. Это немного помогает.
Дэвид смотрит на брата, как на призрака. «Двадцать лет», – думает Габриэль. Он мог бы поклясться, что в такой момент должен чувствовать что-то другое.
– Что ты тут делаешь? – наконец спрашивает Дэвид. – Я думал, ты в участке.
– Все уладилось, – бормочет Габриэль. – Где Лиз? Тебе удалось это выяснить?
Дэвид, смерив его взглядом, распахивает дверь.
– Входи.
Габриэль кивает. На него вдруг наваливается усталость. Пошатываясь, он идет за братом по длинному светлому коридору.
– Как тебе удалось так быстро освободиться? – спрашивает Дэвид, проходя мимо кухни.
На мгновение Габриэль даже задумывается, не рассказать ли ему правду.
«И что тогда, Люк? Ты хочешь выслушать очередную дурацкую проповедь о морали от этого мистера Я-Не-Решаюсь-Нарушить-Закон?»
– Мой психиатр все уладил, – бормочет Габриэль.
Он обводит взглядом сизо-голубые стены коридора: там красуется серия из трех плакатов в рамках. «Звездные войны». На центральном плакате – Люк Скайуокер.
– У тебя кофе есть? – спрашивает Габриэль.