Лиз слышит, как ключ проворачивается в замке, и замирает. Ее тело каменеет, во рту пересыхает, кожа под больничным халатиком покрывается тонкой пленкой пота.
«Пусть это будет не он, пожалуйста, пусть это будет не он!»
Ее молитвы услышаны. В комнату молча входит медсестра, запирает за собой дверь, меняет флакон на капельнице. В первый день она хотя бы перекинулась с Лиз парой слов, но с тех пор будто онемела. А ведь сейчас Лиз больше всего на свете хочется услышать человеческий голос, хоть пару фраз, хоть пару слов.
Лиз открывает рот, пытаясь что-то сказать. Язык у нее заплетается, словно распух, и ей кажется, что он покрыт шерстью.
– Что… вы вв…д…те… – С ее губ слетает будто чужой голос. – Что вы мне вводи…те?
Медсестра косится на нее, но не отвечает.
– Ребенок… – хрипит Лиз.
Еще один взгляд. Тень улыбки касается губ медсестры. У нее точеный прямой нос, и если бы она по-настоящему улыбнулась, на ее щеках пролегли бы ямочки.
– С вашим ребенком все в порядке.
– Пжлста… Что… там? – настаивает Лиз.
Медсестра смотрит на дверь, потом на свою пациентку.
– Нейролептик. Он вас успокаивает. И не так вреден для ребенка.
«Не так вреден».
– Кто… он?
Серые глаза медсестры едва заметно распахиваются шире, она поспешно оглядывается.
– Ш-ш-ш… – шепчет она, наклоняясь к Лиз. – Вы бы лучше помолчали.
– Пом…гите мне, пжалста… – молит Лиз.
Медсестра молча качает головой. Глаза Лиз наполняются слезами, и соленые капли стекают по вискам к подушке. Отчаяние охватывает ее, не дает дышать, и кажется, что она вот-вот задохнется.
– Ш-ш-ш… – повторяет медсестра. Она достает шприц и подносит иглу к венозному катетеру. Лиз пытается сопротивляться, но она слишком слаба. Ей тяжело даже говорить, даже дышать.
– Где… где я?
Взгляд серых глаз устремлен сквозь нее. Но затем медсестра пожимает плечами. Лиз чувствует, что последние силы покидают ее. Времени у нее немного.
– Он меня убьет, да?
– Я не знаю. – По глазам медсестры видно, что она лжет.
– Пожалста… – молит Лиз.
Медсестра отворачивается и смотрит на столик.
«Нужно обратиться к ней по имени. Спроси, как ее зовут».
– Как вас зовут?
– Иветта, – бормочет медсестра.
– А меня зовут Лиз. По…жалуй…ста… Иветта… Помогите мне.
– Нет, – шепчет медсестра.
И это «нет» ледяной рукой сжимает сердце Лиз. Страх затуманивает рассудок, и вновь она чувствует, как слезы наворачиваются на глаза. «Эта беспомощность…»
– Вы не могли бы… может быть… – Лиз взглядом указывает на полупустой шприц. – Это… гало…пери…дол?
Иветта кивает.
– Мне страшно, – шепчет Лиз. – Мне так страшно… – Слезы градом катятся по ее щекам. – Можно… мне… оставить шприц?
Иветта переводит взгляд с Лиз на шприц в руке.
– Может быть… мне будет не так страшно… если…
В глазах Иветты что-то мелькает, затем она надевает колпачок на иглу и поспешно сует шприц под покрывало.
– Перед началом просто введите лекарство в катетер.
– Перед началом чего?
Иветта молча качает головой.
От ужаса у Лиз волосы встают дыбом, по коже бегут мурашки. И вдруг становится темно-темно, как тогда в парке. Ей кажется, что она чувствует прикосновение искусственной кожи к своей щеке, слышит голос: «Мы устроим праздник. Тринадцатого». Тринадцатого? О господи! Какой сегодня день? Ведь не может же сегодня уже быть тринадцатое?
Лиз левой рукой сжимает шприц, ее пальцы стискивают пластик, словно спасательный круг. Она слышит, как медсестра вставляет ключ в замок.
– Когда все случится? – бормочет Лиз.
– Вам лучше поспать, – говорит Иветта и запирает за собой дверь.
Веки Лиз тяжелеют, они падают, как сломанные жалюзи. Ее мысли сминаются, превращаясь в комок ваты. Ее охватывает неодолимое желание покоя, хотя она и не знает, проснется ли после того, как погрузится в сон.
«Но если я проснусь, – думает она, сжимая тонкий шприц, – мне понадобится оружие».
Глава 28
За серовато-зелеными засаленными шторами комнаты в гостинице «Цезарь» забрезжил рассвет. Через приоткрытые ставни в тридцать седьмой номер проникает приглушенный шум улицы.
Габриэль лежит на кровати и тщетно пытается обуздать свое нетерпение.
Наконец-то!
Наконец-то он напал на след.
Шесть дней назад он опустошил свою банковскую ячейку. Шесть дней он занимался расследованием, сбился с ног в поисках хоть какой-то зацепки, при этом скрываясь от полиции и стараясь не привлекать к себе внимания. Шесть дней он содрогался всякий раз, когда звонил новый мобильный, куда он вставил SIM-карту Лиз.
«Алло? Это Клара Виганд с TV2. Я хотела поговорить с госпожой Андерс. Это ее номер? Понимаю. Тогда передайте, пожалуйста, госпоже Андерс, чтобы она срочно связалась с доктором Бугом».
Затем очередной звонок: «Лиз? Привет, это я, Верена. Ты же собиралась… А-а, вот как… Вы не могли бы ей передать, чтобы она мне перезвонила? Ванесса Саттлер, я насчет той истории с Фосслером, она поймет. Есть кое-какие новости».
Еще через час: «Здравствуйте, я могу поговорить с Лиз Андерс? А-а, понятно. Когда я могу перезвонить? Это по поводу фон Браунсфельда, она же старика хорошо знает, вот я и хотел ее попросить, чтобы она организовала нам встречу».
Некоторые звонившие сразу вешали трубку, заслышав голос Габриэля, или извинялись, думая, что ошиблись номером.
Похититель молчал.
До вчерашнего вечера Габриэлю казалось, что он ходит по кругу, и чувство это было невыносимо.
Габриэль глубоко вздыхает, и испещренный мелкой пылью воздух проникает в его легкие. «Цезарь» – маленькая дешевая гостиница, тут не очень чисто и нет роскоши, зато она неприметная. Узкое безыскусное здание шестидесятых годов, втиснувшееся в одну из многочисленных проплешин, которые проела в рядах домов в районе Берлин-Моабит Вторая мировая война, словно стыдилось своей сомнительной репутации и хотело и само укрыться, как прятались в нем его постояльцы.
Комната Габриэля, номер тридцать семь, находится на третьем этаже, в конце коридора. Стены коридора покрыты обшарпанным бежевым ковролином, в трех метрах от двери комнаты висит ярко-красный ящик со стареньким огнетушителем. Едва заселившись в гостиницу, Габриэль открыл ящик, просверлил в крышке небольшое отверстие и установил инфракрасную камеру.
– Ты что вытворяешь? – удивилась Лиз, когда он, приехав на Котениусштрассе, спрятал в коридоре ее дома крошечный пластиковый корпус инфракрасной камеры.
– Это меры предосторожности, – проворчал он.
Тогда Габриэль ночевал у нее в третий раз, и первые два раза едва вытерпел. Вначале Лиз просто закатила глаза, но ничего не сказала. Но затем, когда Габриэль перед сном наклеил себе на предплечье два электрода, на которые от камеры поступал сигнал, она уставилась на него, как на психа.
– О господи! Это то, что я думаю?
– Я понятия не имею, что ты там себе думаешь. – У Габриэля не было ни малейшего желания это обсуждать. – Электроды подключены к камере слежения в коридоре. Я же говорю, просто мера предосторожности.
– И что же эти электроды, собственно, делают? Что это за мера предосторожности такая?
– Да ничего особенного. Передают слабый электрический сигнал.
– Передают слабый электрический сигнал? То есть ты говоришь мне, что установил в коридоре сигнализацию, которая бьет тебя током всякий раз, когда кто-то подходит к моей двери?
– Слабеньким током. Этого достаточно, чтобы проснуться.
– Но… Разве нельзя было установить нормальную сигнализацию, которая пищит или что-то в этом роде?
– Слишком громко. Это любой услышит.
Лиз посмотрела на электроды, потом заглянула ему в глаза.
– Вот гадство! Я сплю с параноиком.
– Так, вот только не начинай. Это всего лишь…
– Нет, я бы поняла, если бы ты обвешался электродами для какой-нибудь сексуальной игры, ну, для стимуляции или что-то такое, – простонала она. – Я не против секс-игрушек. Но вот это…
Лицо Габриэля окаменело; свет лампы на прикроватном столике чертил на нем длинные тени.
«Вот это» уже целую вечность было его попутчиком. После выхода из психиатрической больницы он повсюду устанавливал инфракрасные датчики. Этот тип сигнализации был простым, эффективным, и все необходимое можно было купить в любом магазине электротоваров, да и стоили такие камеры недорого. «Вот это» было его сказочкой на ночь. Как в детстве он обожал сказки – невероятно интересные, полные опасностей, но всегда со счастливым концом, – так и теперь, во взрослой жизни, он знал, что всегда есть шанс на счастливый исход любой ситуации, но этот шанс может представиться только в том случае, если он сам об этом позаботится. А позаботиться он мог только в том случае, если будет вовремя предупрежден.
– Слушай, ну чего ты разошлась? – спросил Габриэль. – Это же и для твоей безопасности тоже.
– Плевать я хотела на свою безопасность! Последнее, чего мне могло бы захотеться, так это стать частью твоей паранойи.
– А ты тут при чем? Это же мое решение, как мне спать.
– А мое решение – с кем мне спать! – Ее глаза метали молнии, рыжие волосы топорщились во все стороны, точно медная проволока.
– Ну все, – сказал он и потянулся за сумкой.
«Скажи ей, Люк! – ликовал голос в его голове. – Скажи этой журналисточке, чтоб катилась ко всем чертям, ведьма!»
Но Габриэль ничего не сказал.
Он просто вышел из квартиры, хлопнув дверью. В тот же самый момент он понял, что уже слишком поздно для подобных эскапад, но ему потребовалось целых шесть недель, чтобы позвонить Лиз и оставить сообщение на ее автоответчике, пусть он и ненавидел автоответчики.
Он не стал просить прощения. Не такой он был человек. Он даже не показал ей, что сожалеет о своем поступке. Он просто убрал инфракрасный датчик из ее коридора, и Лиз ничего не сказала. Молчать было не в ее правилах, но она поняла, что, как другие мужчины боятся потерять работу, упасть с лестницы, оказаться несостоятельными в постели или выставить себя на посмешище, Габриэль боится чего-то незримого, чего-то, что может напасть на него из темноты, – внезапно, будто сам дьявол вдруг вытащил его имя из барабана для лотереи.