. Как тогда. Неясные образы вспыхивают в его сознании, словно переливаются в лучах солнца осколки стекла под толщей вод.
– Я не понимаю, что все это значит. – Габриэль слышит свой голос будто со стороны. – Я понятия не имею, что это за пленка.
– Ну что ж ты за упрямый сукин сын! – рычит Сарков.
Его палец нажимает на курок, он чуть сдвигает запястье – и стреляет.
«Бах!»
Приглушенный выстрел – словно кто-то вонзил нож в подушку.
Дэвид кричит, отшатывается к стене, оседает на пол и в ужасе смотрит на ногу, зажимая рану. Пуля прошла сквозь внутреннюю поверхность бедра. Кровь сочится из-под его пальцев.
– Черт, ну что за говно! – орет Дэвид, глядя на Габриэля. – Ты хочешь, чтобы он меня убил?
Габриэль щурится. Он не может отвести взгляда от раны – ему кажется, что только что выстрелил он сам. Его словно подхватывает какой-то водоворот, несет вверх, прочь, назад во времени, будто палый лист, заброшенный ветром обратно на ветку.
«Бах!»
Отголоски выстрела все еще звучат в его ушах.
– Тебе этого мало? – вопит Дэвид. – Сначала родители, теперь еще и брат? Ты этого хочешь?
– Я… я не хотел… – бормочет Габриэль.
Перед ним будто открылась черная дыра, там какие-то темные балки, нет, ступени лестницы… лестницы, ведущей в подвал.
«Бах!»
Эта пуля словно пробила дыру в сознании Габриэля. Крошечную дыру, не больше угольного ушка. Не больше точки в конце предложения – но слова постепенно проступают в той фразе, наполняются смыслом. Точка.
«Где пленка?»
Точно эхо в его голове. Да, он уже слышал этот вопрос. «Где пленка?» Слышал раньше. В прошлой жизни. Это был последний вопрос его прежней жизни. Жизни, оборвавшейся, когда ему было одиннадцать лет. Тринадцатого октября.
Этот вопрос ему задал полицейский.
«Где пленка?»
А потом он спустился с этим полицейским в лабораторию…
– Габриэль, черт!
Но Габриэль его не видит.
– Лаборатория… – шепчет он. – Ну конечно, мы спустились в лабораторию!
И вдруг воцаряется тишина.
– Ты был в лаборатории? – потрясенно спрашивает Дэвид. – В папиной лаборатории?
Он переводит взгляд на Саркова. Русский все еще целится в него, но смотрит на Габриэля. На щеках Юрия проступают багровые пятна.
– Я… Нет, мы! Мы вместе были в лаборатории отца. Он там все перерыл.
– Он? Кто? – откликается Дэвид.
– Там был какой-то полицейский. Не в форме, но полицейский. Он искал пленку. Суетился как сумасшедший.
– А потом нашел ее и забрал с собой, верно? – тихо произносит Сарков. – Забрал и спрятал в доме на Кадеттенвеге, в сейфе. А ты ее там нашел. Там были ее копии? Или только оригинал?
Дэвид переводит взгляд с Габриэля на Саркова и обратно.
– Да что тут, бога ради, происходит? И почему ты вдруг об этом вспомнил?
– Копии? – недоуменно переспрашивает Габриэль.
– Да. Копии пленки, которую он забрал, – настойчиво повторяет Сарков.
Габриэль потрясенно смотрит на него.
– Он ничего так и не забрал.
– Да что за чертовщина творится? – не унимается Дэвид, глядя на Саркова. – Кто вы такой?
– Он должен был ее забрать. – Сарков полностью игнорирует Дэвида.
– Нет, не забрал, – стоит на своем Габриэль. – Не смог. Потому что я его убил.
– Ты… что сделал?! – Дэвид смотрит на Габриэля, как на монстра, медленно выбирающегося из тени.
– Я запер его в лаборатории. – Его голова готова взорваться от напряжения. Габриэль пытается вспомнить подробности. – Он… он разлил какие-то химикалии… и так поджег лабораторию. Вдруг полыхнуло пламя, будто он поджег спирт или бензин. По-моему, он сам такого не ожидал. И тогда я его толкнул. Он упал в огонь, а я убежал, захлопнул дверь и повернул ключ в замке…
– Ты дал ему сгореть заживо? – стонет Дэвид. – Полицейскому?
Он по-прежнему зажимает рану. Пятно крови на ткани все разрастается.
– Я… да, по-моему, да, – шепчет Габриэль. – Он, должно быть, сгорел там. Я слышал, как он кричит, даже на первом этаже, когда я уже вышел из подвала. Ты его тоже слышал, помнишь? Ты мне сам недавно говорил. Он стучал в дверь, и кричал, и метался от боли, как зверь.
Дэвид смотрит в пустоту.
– Тот стук в дверь… – бормочет он. – Да, я помню. Я это слышал. Я только не знал, откуда он доносится.
– Хватит! – рычит Сарков, целясь во вторую ногу Дэвида. – Мне это уже осточертело! Меня интересует один-единственный вопрос: где пленка?
Габриэль, щурясь, смотрит на Саркова так, будто видит его в первый раз. На мгновение мысли его точно замирают, парят в пространстве сознания, и вдруг возобновляют свой бег: Габриэль вспоминает о пижаме. Люк Скайуокер, кровавый отпечаток, о котором говорил Вал. И внезапно ему все становится ясно. Вал был там, той ночью тринадцатого октября. Он спустился с Валом в подвал. Поэтому Вал и знал о том кровавом отпечатке.
Это Вал задал вопрос: «Где пленка?» Вал был тем полицейским. И Габриэль убил того полицейского.
«Но Вал жив. Почему он до сих пор жив, если я его убил?»
Сарков улыбается. Язвительная, холодная, подлая улыбка – и за улыбкой той в молчании может скрываться все, что угодно. У Габриэля учащается пульс.
– Ты его знаешь, верно? – тихо говорит он. – Этого полицейского. Ты его видел после того, как он выбрался из подвала. Поэтому ты так уверен, что он забрал пленку. Это он тебе сказал?
– Все это не имеет никакого значения, – улыбается Сарков. – Все это было черт знает когда.
– Назови мне его имя, – требует Габриэль.
– Чье имя?
– Вала. Его настоящее имя.
Сарков бледнеет.
– Откуда ты знаешь это имя?
– Вал? Его что, действительно так зовут?
– Откуда у тебя это чертово имя?
– Потому что этот ублюдок с его ублюдочным именем похитил Лиз, мою девушку! – орет Габриэль.
И в тот же момент пугается. «Никому ни слова, слышишь?» Но уже слишком поздно. Сарков смотрит на него, открыв рот. Он сейчас бледнее Дэвида, а Дэвид побелел как мел.
– Не смей! – шипит Сарков. – Не смей мне лапшу на уши вешать!
– Хотел бы я, чтобы это было ложью. Этот ублюдок – психопат. Он прислал мне ее телефон три недели назад и с тех пор звонит мне. Называет себя Вал. И говорит, что убьет Лиз тринадцатого октября.
– Чушь какая! – напускается на него Сарков. – Ты лжешь. И вообще, откуда у тебя девушка?
Габриэль молчит. Слышно, как дождь стучит по крыше дома.
– Он не лжет, – вдруг вмешивается Дэвид.
Габриэль думает, что ослышался.
– Ты мне веришь?
Дэвид слабо кивает.
– Телефон. Я вспомнил, что тебе прислали телефон в конверте. Там еще на пакете надпись такая была, кривым почерком: «Габриэлю Науманну от Лиз Андерс».
Сарков смотрит на стену за спиной Дэвида, глаза у него бегают, словно на стене нарисована шахматная доска и он сосредоточенно продумывает дальнейшие ходы в партии.
– Когда это произошло? – тихо спрашивает он.
– В день рождения Лиз, второго сентября.
– Черт… – бормочет Сарков. – Черт!
– Скажи мне, как его зовут, Юрий. Ты обязан мне сказать, – давит на него Габриэль.
Сарков поджимает губы – через тонкую полоску рта теперь не проникнет даже воздух, не то что имя. Он медленно пятится.
– Юрий! Скажи мне, как его зовут! Кто этот тип?
Сарков переводит дуло с Дэвида на Габриэля и обратно, отступая к двери комнаты. Еще мгновение – и слышится, как защелкнулся замок.
Глава 43
Лиз вцепилась в руль автомобиля. «Я контролирую ситуацию. Наконец-то я контролирую ситуацию». Педаль газа кажется холодной под ее босой ступней. Мотор со страшной скоростью несет универсал – БМВ модели «3-туринг» – по улице. На таксометре светятся цифры – 21: 46.
«Виктор фон Браунсфельд». Услышав это имя, Лиз испугалась так, что мурашки побежали по спине. Дом, в котором ее продержали в заточении несколько недель, принадлежал Виктору фон Браунсфельду! Но при чем тут Виктор? Имеет ли он вообще какое-то отношение к случившемуся? Может быть, все это лишь совпадение и Виктор ни о чем даже не подозревает?
Лиз смотрит сквозь лобовое стекло на пятна света от фар на дороге. Разделительная полоса трассирующим снарядом несется в ночи, мелькают валуны на обочине, серые призраки в слабых лучах света. Виктор фон Браунсфельд… Лиз в точности помнит день, когда получила разрешение на съемку документального фильма. Ей позволили провести три дня с одним из самых богатых и влиятельных людей страны! Лиз вспоминает его виллу, дорогую мебель, бесценные картины на стенах…
За окном вдалеке виднеются дома – она приблизилась к въезду в Вассен. Впереди крутой поворот. Лиз резко нажимает на тормоза, чтобы повернуть. У нее болит низ живота – ремень безопасности давит на живот.
В центре города она сворачивает налево, на дорогу к горному перевалу Зустен, дорогу, ведущую прочь из Вассена. Свет фар озаряет обочину, слева мелькает какой-то проем между деревьями. Лиз тормозит и дает задний ход. Метров через семьдесят она возвращается к проему – оказывается, там тянется ухабистая проселочная дорога. Туда-то она и сворачивает и вскоре въезжает в темный лес. Сердце бьется все чаще.
Не выключая мотора, она останавливается, включает свет внутри универсала и прогревает машину. «Главное – не выключать свет», – думает она. Свет фар выхватывает из темноты леса кусты впереди. В этой тьме может скрываться все, что угодно. Лиз пытается сосредоточиться на мерном урчании мотора, но тщетно. Ее охватывает страх, ледяной хваткой впивается в горло. Ей чудится, что этот автомобиль – крошечная клетка на дне океана и воды ночи вот-вот выдавят стекла. Ей хочется вырваться из тесного пространства, но Лиз понимает, что нельзя выходить наружу, нельзя очутиться одной в темноте.
«Сделай что-нибудь. Неважно что!»