, – проносится у Лиз в голове.
– Ты позволила ему навешать тебе лапши на уши, как и многим другим. Он всегда был непревзойденным мастером лжи.
– В каком… в каком смысле?
– В психиатрической клинике ему слишком многое пришлось бы объяснять. Пришлось бы говорить, что я его сын. Пришлось бы подписывать документы, называть свое имя. Пришлось бы признать свою связь со мной… – Слова Валериуса каплями падают с потолка прямо в уши Лиз. – Нет, Лиз, он построил тюрьму. Камеру заключения – только для меня одного. И запер меня там в полном одиночестве на целых тридцать лет.
– О господи… – шепчет Лиз.
Валериус негромко смеется.
– И ты ее даже видела. Я позаботился о том, чтобы ты ее увидела. Подвал, выбитый в скале в горах Швейцарии.
У Лиз перехватывает дыхание.
«Дом неподалеку от Вассена». Фон Браунсфельд тридцать лет держал своего сына в заточении в подвале собственного дома, построенного исключительно для этих целей в швейцарских горах, и никто об этом не знал.
– С тем же успехом он мог похоронить меня заживо. Лучше бы он меня убил, но на это ему не хватило мужества. Он просто сделал вид, что я мертв. Он построил этот дом, и после этого ноги его там больше не было. Знаешь, что он сделал? Нанял мне сиделку. Уж на это-то его проклятых денег хватило. Ее звали Бернадетта. Старая кошелка, разочаровавшаяся во всем в этом мире. Она приносила мне еду и туалетную бумагу, и наивысшим проявлением чувств с ее стороны было то, что старуха снабжала меня книгами, бульварными романчиками и работами по медицине. Это была единственная тема, на которую мы могли поговорить: медицина. И почему она так и не поступила в какой-нибудь дерьмовый университет? И однажды она вдруг падает замертво. Бум! Мгновенная смерть. И никто ничего не заметил. Да и как бы они заметили? Там же никого не было. И я остался без еды. К счастью, хоть проточная вода у меня была. Вот так я и просидел сорок три дня. Знаешь, каково это? Потом пришла Иветта. Очередная медсестра, вернее надзирательница. Она ни разу не открыла ту чертову решетку. А уж поверь мне, я подстерегал ее всякий раз. Всякий раз, когда она подходила близко!
– Как же… как же вы выбрались? – недоуменно шепчет Лиз.
– Я знал, что Иветта так же одинока, как и я. Она была моложе Бернадетты. Тут папочка допустил ошибку: ему нужно было купить мне очередную старуху. Если ты молода, нельзя десятилетиями держать в заточении своего сверстника и вести себя беспечно. Мы разговаривали. В какой-то момент мы стали общаться, как старая супружеская пара, вот только нас по-прежнему разделяли прутья решетки. А Иветта никогда не приближалась к решетке. Никогда. Но однажды в прошлом году в октябре она все-таки допустила ошибку. Мне удалось схватить ее: проемы между прутьями довольно широкие, и моя рука туда прошла. А эта дура была настолько неосторожна, что держала при себе ключ от подвала – на брелоке со всеми остальными ключами от дома. Я вставил ключ в замок и чуть не сломал его. Он едва поворачивался.
– А Иветта? Что вы…
– Я мог бы убить ее. Желание было почти непреодолимым, но… я не смог себя заставить. Так она заняла мое место. И я не пожалел об этом решении. Иветта очень помогла мне, когда появилась ты. У меня был человек, который мог позаботиться о тебе.
У Лиз кружится голова. Она обеими руками ощупывает колонну, пытаясь убраться подальше от этого голоса.
– Что вам от меня нужно? – хрипло шепчет она.
– Ты сама знаешь, – отвечает Валериус. – Я хочу, чтобы ты умерла для меня.
Страх соляной кислотой разъедает ей кожу.
– Почему?
– Я тебе уже говорил.
– Из-за тринадцатого октября?
– Да. Но теперь это должно случиться раньше. По твоей вине. Это все твоя вина.
– Что случилось тринадцатого октября?
– Он тебе так и не рассказал, верно?
– Нет.
Тишина.
И вдруг в крипте загорается яркий свет. Лиз подслеповато щурится.
– Посмотри на меня, – требует Валериус.
Лиз смотрит на него, на разделенное на две части лицо.
– Это из-за твоего Габриэля я стал чудовищем. Это из-за твоего Габриэля отец запер меня в подвале. А ведь я только расправил крылья, только начал летать. Я был готов – готов! – войти в его мир. Я взлетел бы выше него, намного выше. Мой полет только начинался. А потом появился он, твой Габриэль. Ну и имечко! Нужно было сразу понять: Габриэль – как ублюдочный проклятый архангел Гавриил!
Глава 49
– А этот фон Браунсфельд, – говорит Габриэль, – что он за…
– Стой, стой! Не туда! – Дэвид взмахивает руками, показывая налево.
Габриэль резко проворачивает руль, и автомобиль вылетает с Кронпринцессинненвега на Ванзеебадвег. Старые шины «сааба» шуршат по мокрому асфальту.
– О боже, да что ж такое! Может, все-таки поедешь медленнее? Мне вообще-то эту машину нужно вернуть в целости и сохранности.
– Ладно. Так что за тип этот фон Браунсфельд? Почему Лиз брала у него интервью? – Габриэль вдавливает педаль газа в пол.
Дэвид держится за ручку дверцы и смотрит на приборную панель, где стрелка спидометра поднимается все выше.
– Он один из десяти самых богатых людей Германии, миллиардер.
– На чем же он заработал свои миллиарды?
– В сущности, трудно это отследить, но все началось в семидесятых-восьмидесятых. Тогда он занимался издательским бизнесом, потом вышел на телерынок, затем купил акции «Дьюи».
– Энергетического концерна?
– Да.
Габриэль молча меняет полосу движения и слегка задевает бордюр правой дверцей. Слышится скрежет, и автомобиль отшатывается влево, точно испуганная лошадь. Дэвид прикусывает губу.
– И ты говоришь, он тебя уволил? Значит, раньше ты на него работал?
– Я, как и Лиз, работал на канале TV2, который входит в его медиагруппу. Но Лиз работала по контракту, а я был на ставке.
– Отлично… – бормочет Габриэль. – А знаешь, кто еще работает на TV2?
– Кто?
– Юрий Сарков. «Питон» полностью обеспечивает охрану телестанции.
– Ты хочешь сказать, что Сарков и фон Браунсфельд знакомы? – Дэвид наконец-то отводит взгляд от стрелки спидометра. – Но какое это имеет значение?
– Я не уверен, но как-то это все взаимосвязано. Этот дом по адресу Кадеттенвег, 107, принадлежавший бывшей жене фон Браунсфельда, тридцать лет пустовал. Юрий пытался не пустить меня туда. И вся эта история о пленке, которую я якобы украл из сейфа на Кадеттенвеге! Почему Юрий ищет пленку, которая лежала в сейфе в доме бывшей жены фон Браунсфельда? Скорее всего, это та же самая пленка, которую Вал искал в лаборатории нашего отца. Что же на ней, к черту, такое? И главное, что Лиз нужно от фон Браунсфельда? И как ей удалось освободиться?
– Не понимаю. А еще я вот чего не понимаю: если Лиз действительно похитили, почему она тебе не перезвонила, когда освободилась? Я бы на ее месте первым делом именно так и поступил.
Габриэль кривится.
– Потому что у меня больше нет мобильного. Я ношу с собой ее телефон, но она-то об этом не знает. Наверное, она пыталась дозвониться мне по старому номеру, да и у этой Пьерры она твой номер узнавала…
– Но что ей нужно от фон Браунсфельда? Думаешь, фон Браунсфельд – это Вал? Может, поэтому Сарков не стал говорить нам его настоящее имя?
– Я так не думаю. – Габриэль качает головой. – Для этого фон Браунсфельд слишком стар.
«Сааб» летит к мосту, ведущему на остров Шваненвердер, и Габриэль убирает ногу с педали газа.
– Куда теперь?
– Вперед. Центральная улица – продолжение моста.
Слышится громкий всплеск – колеса «сааба» попадают в глубокую лужу, взметая метровой высоты фонтаны по обе стороны от машины.
– А что, собственно, случилось с женой фон Браунсфельда? – спрашивает Габриэль.
– Ох, это действительно трагедия. Джилл, его жена, была настоящей красавицей. Она родилась в Канаде, но переехала в Германию. Они с Виктором выглядели идеальной парой, бульварная пресса их просто-таки преследовала. Джилл потакала папарацци и посещала все вечеринки и благотворительные мероприятия. Но в какой-то момент она стала реже появляться на публике и постепенно превратилась в настоящую затворницу. В прессе писали, что Джилл и Виктор разошлись и собираются разводиться. Это было в семидесятых. А когда ситуация совсем ухудшилась, она попала в автокатастрофу: ее кабриолет слетел с дороги и несколько раз перевернулся. Мгновенная смерть. Потом выяснилось, что у нее в крови было более двух промилле алкоголя, но усилиями адвокатов этот факт замяли. Судя по всему, у нее давно уже были проблемы со спиртным. А в конце семидесятых их с фон Браунсфельдом сын пропал без вести.
– Так у них были дети?
– Один ребенок. Погоди, как же его звали?
Габриэль невольно опять поддает газу. Он вспоминает фотографию на каминной полке в доме на Кадеттенвеге: черноволосая красавица с темными кругами под глазами и светловолосый юноша.
– Итак, их сын пропал. Как это вышло?
– Понятия не имею. Как люди вообще пропадают? Это произошло вскоре после его восемнадцатилетия. Проклятье, как же звали этого парня? – Дэвид напряженно припоминает. – Ну, неважно. Он якобы отправился куда-то праздновать, ушел из дома и с тех пор его никто не видел. Наверное, что-то случилось и он уже давно мертв. Но труп так и не нашли.
Габриэль задумчиво кивает, медленно выезжая на узкий мост. Под колесами «сааба» грохочет металлическая вставка в асфальте.
– Проклятье, память у меня дырявая… – ворчит Дэвид. – Этого парня звали… имя такое… древнеримское… Марк? Нет, не Марк, Маркус, точно! Маркус Валериус фон Браунс…
Габриэль резко нажимает на тормоза, и братьев швыряет вперед, на ремни безопасности. Машина останавливается посреди улицы, из-под шин тянется тонкая светло-серая струйка дыма.
– Валериус?
– О господи, Вал! Ну конечно!
Габриэль сворачивает на обочину и останавливает автомобиль.
– Какой номер дома? – хрипло спрашивает он.