Когда супруги расставались, самой трудной задачей для них было разделить не свою недвижимость и домашний скарб, а сам городок. Разрывы тяжело сказывались на всех, когда из давно установившихся дружеских кругов выпиливались новые группировки. Иногда половинке бывшей пары легче было просто уехать из города.
И все же в Джеймстауне были свои серийные ловеласы – те, кто примеривал новые любовные интересы и отбрасывал их прочь, как одежки в распродажной куче. Их репутация и завоевания давали пищу сплетням в баре и на вечеринках. Среди них чаще всего меня заставлял подбирать челюсть с пола Ланс, которому едва исполнилось тридцать, когда я с ним познакомилась. Это был длинный худой симпатяга с песочного цвета волосами и высокомерным шармом Дэвида Боуи. Не красивый, даже если напрячь воображение, не особенно интересный – просто очередной парень с пивом в одной руке и сигаретой в другой, стоящий на веранде «Мерка». И все же он ухитрялся подцеплять женщин городка одну за другой, и всякий раз – была ли то неловкая голенастая девчонка-подросток, выросшая в красотку с волосами воронова крыла и ужасным вкусом в отношении мужчин, или разведенка с седой головой, на двадцать лет его старше, – я оказывалась в шоке. Как ему это удалось?!
А вот когда речь шла о Сэмми, наоборот, можно было точно сказать – как. Это была атлетического сложения женщина со змеисто вьющимися каштановыми волосами; она так и лучилась обаянием и лакомилась одинаково и мужчинами, и женщинами, точно они были блюдечками с вкуснейшими сливками. Женщина настолько влюбленная в любовь, что побывала замужем девять раз, причем дважды – за одним мужчиной. Как-то раз она скользнула ко мне субботним вечером на танцполе в «Мерке», пронзая своими неотразимыми кошачьими глазами и мурлыча что-то о том, как я хорошо танцую; одновременно она провокационно проводила ладонью от моего плеча до бедра.
Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что следует избегать романтической неразберихи в Джеймстауне. Я для этого слишком умна, твердила я себе. И поэтому никогда не думала, что влюблюсь в Джея. Но он был первым мужчиной за десять с лишком лет, который поцеловал меня. Может быть, дело было во всем том времени, что я провела одна, в бесконечных месяцах, оседавших на моей коже, как пыль. Может быть, дело было в близости к Джеймстауну, сообществу, которое я старалась полюбить, – все эти вечера в «Мерке», наблюдение за тем, как люди пробуют друг друга… Может быть, проблема была в том, что у меня было слишком мало практики.
Джей, маловероятная партия для меня, любил джем-бэнды и вечеринки. Я слушала Национальное общественное радио и медитировала. Мягкий мужчина с большим сердцем, широкими плечами, темными волосами и голубыми глазами, Джей был отчасти рохлей, отчасти Гризли Адамсом и неизменным милашкой.
Я знала Джея по «Мерку», откуда часто выпихивала его за дверь после того, как он перебирал пива в мой регулярный понедельничный вечер. Эта смена была идеальна для меня по двум причинам: поскольку она была короткой и поскольку я была главной. Я открывала кафе в четыре (после того как оно было закрыто с вечера воскресенья) и подавала не только барное меню – все жаренное на сковороде и гриле, что обожал Джоуи, – но и быстрые домашние фирменные блюда, продукты для которых покупала сама: митлоф и картофельное пюре, курицу, жаренную в пахте, куриные тако. Работая одновременно поварихой и официанткой, я зарабатывала хорошие деньги даже тогда, когда поужинать или выпить после работы пива ко мне заходила лишь горстка людей. А лучше всего было то, что «Мерк» по понедельникам закрывался в восемь, и я уходила с работы уже к девяти.
Джей был очаровательным выпивохой, чуточку мягкотелым. Безвредным, как я подумала, когда он однажды весенним вечером обратил на меня взор своих больших голубых глаз и сказал, что я прекрасно выгляжу. Я рассмеялась, глянула на свой испачканный мукой фартук и ответила: «Льстецам открыты все пути, друг мой», – подавая ему фирменное пиво, за которое он оставил чаевые, равные стоимости напитка.
Я отвечала флиртом по причине чистой невероятности чего-то большего. О том, чтобы зайти дальше, и речи быть не могло. Просто разнообразия ради нежилась во внимании, направленном на меня. По мере того как тепло той весны перетекало в летнюю жару, а в «Мерке» стиль понедельничных вечеров превращался из «парни в баре» в «народ на патио», Джей начал являться каждую неделю, занимая место у стойки, чтобы поболтать со мной, пока я разносила тарелки и напитки посетителям на улице, и оставить большие чаевые.
Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что следует избегать романтической неразберихи в Джеймстауне. Я для этого слишком умна, твердила я себе.
Оказалось, он жил всего в полумиле от моей хижины, в съемной квартире на первом этаже дома, в который хозяин приезжал только летом. Как и я, Джей выгуливал своего пса вокруг лягушачьего пруда. Я стала чаще видеть его из окна кухни, когда он проходил по границам моего участка со Скунсом – черным бордер-колли с белой полосой по спине. Все это время я относилась к увлечению Джея мной с умеренным интересом человека, просматривающего новости в газете, даже после того как он заявился с лопатой и почистил мою подъездную дорожку и подход к дому от невероятно глубокого апрельского снега. Потом как-то раз в июле, проверяя ученические работы за своим письменным столом, я увидела в окно Джея, который шагал по дороге, размахивая мощными руками. Он нес свое тело с грацией лесоруба, обутый в кожаные сапоги и шерстяные носки, набросив фланелевую рубаху поверх футболки. Я помахала ему рукой, он помахал в ответ, потом остановился. Помедлил. И свернул на мою подъездную дорожку.
Элвис спрыгнул с террасы и помчался к Джею, стал обнюхиваться со Скунсом. Эти двое принялись прыгать и кланяться, потом затеяли играть в догонялки.
Джей протопал по тропинке под осинами.
– Погуляем? – предложил он, широко разведя перед собой большими руками. Мимо прогарцевали Скунс с Элвисом, Элвис явно вел нового друга на луг.
– Полагаю, выбора у меня нет, – сказала я, смеясь над собачьими играми.
Потом были еще прогулки.
К началу августа мы с Джеем все дальше и дальше забредали в леса, гуляя по часу подряд, до ранчо Кушманов, а иногда и до Сент-Врейна, городка неподалеку от наших домов. Мы много беседовали о кулинарии – Джей обожал готовить, – но наши стили, как и наши личности, сильно разнились. Джей предпочитал исполинские порции чили или пасты даже летом и жарил на гриле здоровенные шматки мяса. Я отдавала предпочтение сальсе и чатни с куриными или свиными отбивными, пекла галеты с ежевикой и пиццу.
Однажды, когда мы огибали по тропе Высокое озеро, идя по его болотистым бережкам, я споткнулась о бревно, и Джей подал мне руку. Внезапная нежность этого жеста застигла меня врасплох. Эта рука предлагала некую возможность, приглашение. Я замешкалась… Ой, да какого черта! Я позволила себе опереться на него, сделав шаг ближе. Скажу-ка ради разнообразия «да».
Джей спросил, позволю ли я следующим вечером угостить меня ужином – еще один жест, который очаровал меня. Я произвожу устрашающее впечатление в кухне. Слишком часто мои меню «только-не-мясо-с-картошкой» приводили к тому, что друзья говорили, мол, боятся для меня готовить. А я, как и все остальные, люблю, когда меня кормят.
Весь следующий день я то уговаривала себя поддаться тому, что, как мне казалось, могло случиться, то, наоборот, отговаривала. Под конец надела сарафан, выпила бокал вина и села слушать, как в воздухе раннего вечера шелестят осины на милосердно прохладном ветерке. Какой может быть вред от пары поцелуев?
Джей пришел с двумя продуктовыми сумками, полными еды, и сковородками, упаковкой баночного пива и двумя бутылками вина. Выставил на плиту две разного размера отельные сковороды, которые позаимствовал у Джоуи в «Мерке». На одной лежала полоса готовых ребрышек с фирменной «особой смесью» Джея, завернутый в фольгу.
– Когда это с ними случилось? – поинтересовалась я, указывая на ребрышки.
– Не прошло и четырех часов, – ответил он, улыбаясь.
Джей достал сковороду поменьше и бумажный сверток с клэмами[44]. Он водрузил сковороду прямо на мой гриль и, посолив моллюсков, накрыл ее фольгой, оставив щелки для воздуха. Мы пили риоху и закусывали клэмами, маслянистыми и отдающими дымком, пока на гриле грелись ребрышки. Потом, пока бледнел свет дня, ели ребрышки – мясо само слезало с кости – с приготовленным мной салатом и облизывали пальцы.
Как выяснилось, Джей тоже долгое время был один.
– Я самый счастливый одинокий мужчина, какого ты только встречала… – заявил он, а потом умолк, поглядывая на меня поверх края своего бокала.
– Что? – спросила я.
– Я как раз думал, как это будет – поцеловать тебя, – проговорил он.
Сколько всего я разрешила себе представить в этот миг! Как это легко – расслабиться, идти туда, куда ведет тропа. Моей последней мыслью перед тем, как я позволила любопытству увлечь меня за край, была: «Ну конечно же, моя любовь будет иной».
Я сама поразилась тому, насколько быстро сбросила доспехи, когда легкий интерес уступил место головокружительному удовольствию. Прошло уже несколько лет с тех пор, как у меня было последнее увлечение, и двадцать – после настоящего бойфренда. На самом-то деле я давным-давно решила, что влюбляться – это легкомыслие. Когда мои друзья обоих полов изнывали по истинной любви, я считала, что у меня есть более основательные дела. К тому времени как я поняла, что партнерство – это не так уж и плохо, я уже давно миновала возраст, годный для начального образования в области романтики, которую люди получают в школе и колледже. Грубо говоря, когда доходило до ухаживания, я была как пятилетний ребенок за рулем мотоцикла.
Пару недель, пока лето перетекало в осень, дни проходили в лихорадочной дымке. «Давай будем счастливы», – говорил Джей, пожимая мне руку и называя ангелом. Я принимала каждое произнесенное шепотом ласковое словечко, каждую декларацию любви, каждый жест, как нечто редкое и драгоценное. Столь же неожиданное, как внезапная перемена погоды.