– Отчего же? Что же ты, Вероника, думаешь, что не смогла растопить сердечко ледяного короля?
– Илья не дурак, он не пойдет на поводу у вымогателей.
– О да, наш Илюша далеко не дурак. К нему не подобраться, не обыграть. Конечно-конечно, – продолжает он насмехаться. – Но так было, пока не появилась ты. Не заметила, что ли, что он от тебя без ума?
– Илья выше всего этого, – говорю я твёрдо.
– Выше чего? – вздергивает Макс брови. – Выше вымогательств, преступлений, поставки оружия? Да-да, красота, вот этот самый пистолет появился в моей руке, благодаря ему. А ты что же, думала он белый и пушистый? О, наш Илюша шёл по головам, чтобы оказаться там, где он сейчас.
– Я никогда не заблуждалась на его счёт. Потому и говорю, что ваши потуги напрасны.
– Глупышка, – снисходительно усмехается он. – Неуверенная в себе глупышка. Ты знала, что его никогда – ни разу! – не видели в обществе противоположного пола? Ни с одной куклой, ни с одной шлюшкой. И ладно в обществе. Он никогда не вёл себя так, как с тобой, с теми, кого пользовал до тебя.
Что? Откуда он…
– Вы следите за его домом?! – произношу я пораженно.
– Не совсем, но знаем мы многое, – самодовольно хмыкает Макс.
– Ты поэтому работаешь в его автомастерской? Чтобы знать?
– И это тоже, красота. Что же у нас выходит, – делает он вид, что задумался. – Мы уверены, что наш дорогой Илья Сергеевич у нас на крючке, а ты, значит, уверена, что он скорее допустит твою смерть, чем уступит нам в той мелочи, о которой мы просим?
– Разве о мелочах просят таким способом?!
– Ну, когда не остаётся выбора – все средства хороши.
– Вы монстры! – выплёвываю я.
– Перестань. Просто не все живут в мире розовых пони.
– Макс, – рычу я, теряя терпение, теряя надежду на благополучный исход. – Просто отпусти Катю, и делайте со мной, что хотите!
Я сбита с толку, потеряна, и мне, собственно, уже на всё плевать. Кроме одного. Я не могу допустить, чтобы Катя пострадала.
– Что хотим, – хищно улыбается Максим, направившись ко мне. – Помнишь, мне тогда так и не дали сделать с тобой то, что я хотел…
– В тот момент ты не выглядел расстроенным, ты выглядел жалким!
Макс резко склоняется ко мне и обхватывает пальцами мою шею, шипит у лица:
– Решила, что я испугался твоего Илюши?
– Ещё как испугался, – нервно усмехаюсь я.
– Дура! – орёт он, отпихивая меня и замахивается рукой с пистолетом для удара.
Я жмурюсь в ожидании боли, но больно мне становится от другого. Максима тормозит голос моего биологического отца:
– Довольно. Отведите девчонку в комнату, а с этой кончайте.
Что? Нет! Нет-нет-нет!
Ошарашено смотрю в спину уже удаляющегося мужчины и не верю своим ушам. Нет! Ко мне, мгновенно отмерев, направляются те двое, а Макс начинает гаденько смеяться. Перевожу взгляд на него и вижу, как он приставляет дуло пистолета к голове моей единственной подруги… Боже…
Меня берут под руки и тащат на выход. Желудок сжимается от ужаса, тошнота подступает к горлу, но я пытаюсь сопротивляться, вырываюсь изо всех сил и ору:
– Нет! Макс, пожалуйста! Отпусти её! Нет! Не убивайте её!
– Прости, красота, нам свидетели без надобности, – равнодушно бросает он и жмёт на курок.
После оглушительного звука выстрела я слышу собственный надрывный крик и всё ещё вижу перед глазами искривлённое ужасом лицо подруги и то, как её голова дергается в сторону, затем замерев. Меня скручивают судороги рвоты. Буквально выворачивает изнутри. Я смотрю на рвоту, а вижу кровь. Её кровь. Страх в её глазах. Это не правда. Этого просто не может быть! Я её не спасла…
Меня грубо дергают и продолжают куда-то тащить. Теперь я не вырываюсь. Сил не осталось. Всё зря. Мы все лишь пешки в играх мерзких ублюдков. Мухи. Прихлопнуть которых ничего не стоит.
Мне уже не страшно, я опустошена. Беспомощностью. Ничтожностью. Я не могу ни на что влиять. Нет у меня такой возможности. И никогда не было.
Меня усаживают на диван, я пытаюсь взять себя в руки, осмотреться, но не могу. Внутри пустота, бескомпромиссная, поглощающая. Во рту горечь, она же жжёт и в груди. Как мне жить дальше с мыслью, что из-за меня умерло два ни в чём не виноватых человека? С мыслью, что умерла она? Как?
Впрочем, жить мне придётся совсем недолго. Наверное, это даже хорошо.
Почему я не плачу? Почему не оплакиваю потерянную подругу? Мне же не плевать на то, что она умерла!
– Вероника, поверь, мне очень жаль, что пришлось так поступить с твоей знакомой.
Поднимаю глаза и пытаюсь сфокусировать взгляд на лице так похожем на моё собственное. Правда, у мужчины оно с острыми скулами, морщинами и жёстким выражением. Нет, мы не похожи. Совсем.
– Обманывайте себя, но не меня, – тихо выдыхаю я.
– На самом деле, я бы с удовольствием наладил с тобой отношения, но увы, не теперь. Что ж, отцы и дети не ладят и в более комфортных условиях. Понимаешь, Илья перекрывает мне кислород. Повторюсь, но мне пришлось так поступить, чтобы он пересмотрел своё поведение. Сменил его тактику.
– Что вам нужно от него? Что за мелочь, из-за которой гибнут люди?!
– Полагаю, ты имеешь право знать. У твоего мужчины отлично налажены каналы поставки оружия тогда, когда каналы поставки моего товара беспощадно душат. Я буквально не успеваю их налаживать. Я слишком стар для всего этого, Вероника. Устал. Мне просто нужно, чтобы мне перестали ставить палки в колёса. И присоединившись к каналам Ильи я убью сразу двух зайцев – свои каналы он душить не станет.
– Ваш товар – наркотики, – легко догадавшись, усмехаюсь я. И Илья, очевидно, делает всё, чтобы прекратить поставки. Я точно труп. – Илья не станет ради меня сотрудничать с поставщиком наркотиков. Ничего на свете не заставит его связаться с этой дрянью.
Неужели, никто не знает, как умерла его сестра?
– Ну-ну. Не недооценивай свою жизнь в его глазах. На неё плевать мне, но не ему. Сейчас сама убедишься.
Мужчина достаёт из внутреннего кармана пиджака телефон и через несколько секунд подставляет его к уху:
– Доброго времени суток, Илья… Да, мы с ней как раз обсудили то, что родные люди не могут быть чужими. Семья всегда остаётся семьёй. Надеюсь, ты тоже это понимаешь?.. С удовольствием, понимаю, как ты должно быть волновался.
Мужчина усмехается, убирает телефон от уха и, поставив его на громкую связь, подходит ближе ко мне:
– Скажи своему мужчине, что ты гостишь у папы.
– Вероника? – не дождавшись моей реакции, раздаётся из трубки напряжённый голос Ильи.
Сердце сжимается, горло схватывает судорога. Смотрю на телефон и не могу выдавить из себя ни слова. Не могу.
– Смелей, дочка, – елейно подбадривает меня мужчина.
– Вероника, ты в порядке?
– Да, – наконец, выталкиваю я из себя воздух.
– Прекрасно, – выдыхает и он. – Олег, думаю, дальше нам лучше пообщаться лично.
– Отличная мысль.
Мужчина вновь подставляет телефон к уху и, не оборачиваясь, вместе с парнями выходит из комнаты. Дверь запирают на ключ, оставляя меня в полном одиночестве.
Я не двигаюсь с места. И заставляю себя ни о чём не думать. Не хочу предполагать или на что-то надеяться. Имею ли я вообще право хотеть жить дальше? Ведь Катя и её муж мертвы. Они не заведут ребёнка, не воспитают человека, который бы стал лучше всех этих ублюдков.
И всё же, почему у меня нет слёз? Я бездушная тварь, радующаяся, что сама ещё жива?
Минуты тянуться – одна дольше другой. Я их замечаю и не замечаю одновременно. Апатия во всей своей красе. Почему-то она мне кажется такой знакомой. Наверное, после смерти мамы и до встречи с Ильёй я именно с ней и соседствовала. Это лучше, чем чувствовать. Лучше, чем боль.
Поэтому я не плачу.
Я вновь не выбираю жить с последствиями своих поступков. Я слабовольно погружаюсь в состояние, где ничего не беспокоит.
Трусиха! Грёбанная слабачка! Ненавижу!
Подскакиваю с места и начинаю крушить всё, что попадается под руку. Затем бью кулаками подушки дивана. Всё напрасно. Ничего не чувствую. Заорав во всё горло, бросаю подушки на пол. Бросаюсь к стене и начинаю дубасить по ней. Не жалея сил.
Я, наконец, чувствую боль. Вижу кровь на костяшках. Но остановиться уже не могу. Я заслужила боль. Я должна оплакать подругу. Должна прочувствовать каждой своей клеточкой, что потеряла её.
Она умерла из-за меня! А я почему-то продолжаю жить.
В какой-то момент силы меня покидают, ноги подкашиваются, в груди становится невыносимо тесно. Я сгибаюсь пополам, падаю на пол. Кожа на костяшках пальцев горит огнём. Да, именно так и должно быть. Но слёз так и нет…
Не знаю, сколько времени я продолжаю лежать на холодном бетонном полу, пялясь в одну точку. Кажется, настал вечер. Кажется, я всё ещё жива. Возможно, уже даже ночь. Кажется, местами я проваливаюсь в беспамятство. Ко мне кто-нибудь заходил? А убивать меня когда придут?
Плевать.
Крики за дверью, грохот открываемых дверей я воспринимаю как-то отстранённо. Даже когда с жутким скрежетом взламывают дверь в моё заточение, я не реагирую.
– Здесь! Она здесь! – горланит кто-то.
Топот множества ног, но резко поднять голову меня заставляет лишь его надтреснутый шёпот:
– Вероника. Девочка моя…
Из моего горла вырывается всхлип. Затем ещё один. Ещё и ещё. Нестерпимая боль во всём теле разрастается, становится невыносимой. Щеки заливает обжигающая влага, слёзы душат меня, мешают сделать глубокий вдох. Ощущаю себя так, словно каждая косточка в теле с громким треском ломается, а все внутренности скручиваются в один болезненный узел.
Илья подскакивает ко мне, сгребает меня – поломанную, истерзанную – в свои руки, хаотично целует в волосы, что-то шепчет. Наверное, пытается успокоить. Подбодрить.
Но я не хочу успокаиваться. Я именно этого состояния и добивалась.
– У неё истерика! Где грёбанный врач? Тащите сюда его задницу! Быстро! Девочка моя, прости. Прости меня, моя родная.