— Все хорошо. Просто решил подремать, — сказал Эрик.
Оруженосец ему нравился — может, смышленым лицом, а, может, потому, что они были почти тезками. Когда-то Эрика звали так же — но, оказавшись в университете, он решил сменить имя. Чтобы не осталось вовсе ничего общего с прошлой жизнью, в которой кличку «ублюдок» он запомнил прежде имени, а драться научился едва ли не раньше, чем получил право сменить детскую рубашонку на штаны.
Хотя Бруни едва ли рос в деревне. Говор не тот — Эрик не удивился бы, узнав, что парень грамотен. И все же простолюдин. Надо будет как-нибудь расспросить, откуда он родом и кто растил. Гарди сказал — сам пришел на службу проситься. Не каждый на такое решится. Можно ведь и плетей получить за наглость.
— Господин Хаук велел показать вам место, — не унимался тот. — С остальными благородными, вон в том шатре. Пойдемте…
— Я не благородный. И хочу отдохнуть.
— В шатре вы сможете лечь и отдохнуть, пока слуги не подадут еду.
Это уже становилось утомительным.
— Мне нравится сидеть тут. Здесь удобней размышлять о вечном.
— Прошу прощения?
Эрик вздохнул. Посмотрел на него снизу вверх, постаравшись придать лицу приветливое выражение.
— Когда мне понадобится помощь, я ее попрошу. Спасибо. — Эрик сунулся в кошель на поясе, протянул оруженосцу медяк. — У тебя наверняка полно дел, займись ими. А я займусь своими.
Он хотел было добавить, что благодарен за заботу, но из шатра выглянула Ингрид, и, встретившись с ней взглядом, Эрик молча поднялся и нырнул под полог.
Хаук сидел рядом с женой, накрыв ее руку своей. Для непривычного человека зрелище наверняка было жутким. Адела упиралась руками в колени, подавшись вперед. Один ее глаз заплыл, превратившись в щель, губы раздуло на пол-лица. Дыхание казалось тяжелым, свистящим. Кожа — там, где ее не затронул отек, стала бледной почти до синевы, а когда Эрик коснулся запястья девушки, то едва нащупал пульс — сердце билось слишком быстро и слишком слабо.
— Я убрала отек, но через пять минут все началось снова, — сказала Ингрид. — И… словом, сам видишь. В тот раз было не так.
Да, тогда Эрик справился один.
— И я приказал позвать тебя, — сказал Хаук.
— Покажи, — попросил Эрик.
Ингрид собрала плетение. Убрала отек, подправила ритм сердца, чтобы билось сильнее и медленнее. Адела, глубоко вздохнув, распрямилась, перестав опираться на колени. Лицо начало приобретать нормальный вид.
Эрик кивнул.
— Все правильно.
Все, как и должно быть. А через полминуты один глаз Аделы снова стал уже второго. Пока совсем ненамного. Но это пока. И снова ослабел пульс.
Эрик собрал плетение, удаляя лишнюю воду из тканей. И еще раз. Наверное, в этом не было ничего удивительного — причину ведь они не убрали, сколько-то едкого сока успело впитаться в кожу. Просто ему ни разу не приходилось сталкиваться с настолько сильной реакцией.
— Значит, будем плести по очереди, — сказал он. Улыбнулся Аделе. — Все будет хорошо, госпожа. Это пройдет.
Еще бы он сам был в этом так уверен.
Эрик не знал, сколько они провозились, сменяя друг друга. Похоже, несколько часов, потому что едва им все же удалось справиться с отеком и восстановить дыхание, едва стало казаться, что все хорошо, и можно пока оставить Аделу с мужем, как кисти рук молодой женщины покрылись волдырями, будто на них брызнуло горячим жиром. И такие же волдыри полезли на лице, причем не только на лбу, где кожи коснулся венок, но и вокруг носа… Точно, сунулась носом в букет прежде, чем плести венок. Но волдыри — полбеды. Голос Аделы снова сел, а сама она начала хвататься рукой за горло, как делает больной, когда оно саднит после простуды. Только сейчас это была не простуда. Эрик мысленно выругался — снова накаркал, похоже, нужно вовсе разучиться думать. И в который раз потянулся к плетениям.
Надо отдать Аделе должное — она держалась молодцом. Там, где на ее месте почти любая рыдала бы, рассказывая, как ей плохо и страшно, а ей в самом деле было плохо и страшно, она не произнесла ни слова жалобы. Хаук тоже молчал. Поначалу метался по шатру: четыре шага из конца в конец, резкий разворот, четыре в другую. Эрик, которого злило это мельтешение, рыкнул на него, презрев все приличия — дескать, шли бы вы, господин, заниматься неотложными делами, каковых наверняка накопилось преизрядно, и нечего тут метаться, пугая жену и раздражая целителей. Хаук, вопреки ожиданиям, не огрызнулся в ответ, но и не ушел. Снова сел рядом с женой, взяв ее за руку. Та слабо улыбнулась.
— Простите, что доставила вам столько хлопот.
— Это я виноват, что не предупредил загодя. Я провел в этих местах много лет, а откуда было знать вам?
Потом в шатре надолго повисло молчание. У Хаука хватило ума не дергать остальных бессмысленными вопросами наподобие «как долго это будет продолжаться» и «точно ли все обойдется». Аделе, то и дело снова начинавшей хватать ртом воздух, было не до разговоров, Ингрид не любила болтать без цели и смысла, а Эрик слишком устал. Плетения слушались, больной не становилось хуже — вот и ладно.
Потихоньку «не хуже» стало превращаться в «лучше», а потом и в «совсем хорошо». Наконец, Эрик прошелся еще раз диагностическим плетением и улыбнулся.
— Ну, вот и все. Теперь только отдохнуть, и все будет хорошо. Зовите служанку, чтобы помогла вам раздеться, потом Ингрид поможет вам уснуть, а я больше не нужен.
— Спасибо, — прошелестела Адела. Перевела взгляд на Ингрид. — И вам. И простите.
— Не стоит, — сказал Эрик. — Когда-нибудь вы будете пересказывать внукам эту историю и смеяться, как мы с Ингрид смеемся, вспоминая, каким образом узнали свойства этого цветка.
Она слабо улыбнулась в ответ. Эрик вопросительно глянул на Хаука.
— Далеко не уходи, — сказал тот. — Сам покажу тебе, где расположиться. И прикажу, чтобы накормили. А Ингрид пока побудет с Аделой.
— Ингрид тоже надо накормить, — сказал Эрик.
— Да, конечно. Можешь идти.
Эрик вышел из шатра. Далеко не уходить, значит. Он опустился рядом, прижав колени к груди и опустив на них подбородок. Глянул на небо — солнце уже клонилось к горизонту. Ничего себе они провозились… Закрыл глаза, кажется, только на миг — и вздрогнул, когда его тронули за плечо.
— Чего сидишь, как бедный родственник? — поинтересовался Хаук, глядя на него сверху вниз. — Пойдем, в шатре места всем хватит.
Эрик огляделся, пытаясь сообразить, долго ли он проспал. Вроде ничего особо не изменилось. Хаук, впрочем, понял его по-своему.
— Никто ничего не скажет. Хотя спать лучше в шатре, а то наступит кто-нибудь, а ты его спросонья поджаришь. Неловко выйдет.
Эрик усмехнулся. Поднялся на ноги, подавляя зевок. Позорище, всего-то ночь не спал, и сморило при всем народе. Еще бы в карауле уснул.
К слову о караулах…
— Ночные стражи по жребию? — спросил он, следуя за Хауком. — Или ты сам решаешь, кому когда караулить?
И есть ли тут кого опасаться?
— Нас трое, три стражи, каждый со своими людьми. — сказал благородный, оборачиваясь.
Эрик мысленно присвистнул. Десяток на смену. Не многовато ли народа для караула в чистом поле?
— Здесь уже нехорошие места, — сказал Хаук, правильно истолковав выражение его лица.
— Разбойники? Или отряды из Тенелесья?
— Хуже. Дезертиры.
— А в чем разница?
— В наших землях разбойники — мужичье, подавшееся в леса. Бездельники и браконьеры. Если для кого и опасны, так только для такого же мужичья, что везет товары на ярмарку. Да для разленившихся купцов…
Эрик хотел сказать, что в окрестностях Белокамня разбойники были вполне себе опытными бойцами, и опасалось их как раз-таки не мужичье — на таких они и вовсе не разменивались. Одних купцов грабили, другим перепродавали, и охранники недаром свой хлеб ели. Но тогда пришлось бы объяснять, что он делал в Белокамне и как его занесло сюда — а он так и не придумал, что рассказать о себе, чтобы и врать меньше, и всей правды не раскрыть.
Про проход между мирами, позволяющий в считанные минуты покрыть многие и многие лиги, например, вовсе рассказывать не стоило. Это секрет чистильщиков, и Эрик, хоть и сбежал из ордена, раскрывать его вовсе не был намерен. Для отряда Хаука он совершенно бесполезен: войти в проход могли только четверо — да и опасен он. Вон, сами едва выбрались сегодня. Зато ненужных расспросов и подозрений хватит надолго. Так что незачем.
— А дезертиры — ребята тертые, — продолжал Хаук. — Опасные, особенно когда соберутся дюжины две. Сперва обстреляют, потом дорежут тех, кого не пристрелили.
— Разве здесь есть кого грабить? — удивился Эрик.
— Отряды, вроде нашего. Деревни, как та, где мы ночевали… ах, да. Деревни тут богатые: земли много и родит хорошо. Монастыри то и дело грабят. Купцов.
И то правда, как же без купцов. Купцы в новые земли приходят сразу же следом за солдатами, а иногда и раньше них.
— Вот здесь можешь устраиваться, — сказал Хаук, заходя во второй разноцветный шатер и показывая на место рядом с разложенными поверх тканого ковра четырьмя меховыми одеялами. — И Ингрид тоже может здесь спать: ночью, пока я не в карауле, сам за женой присмотрю. Только для вас одеял не найдется, уж извините.
— Мы и плащом обойдемся, — сказал Эрик. Интересно, где носит остальных обитателей шатра? Насколько Эрик понимал — Гарди, Фолки и их оруженосцев.
— У вас удивительно мало вещей для тех, кто странствует по приграничью, — заметил Хаук. — И для бывалого ты слишком немного знаешь о том, что тут творится.
Вот и началось. Придется выкручиваться.
— Мы неприхотливы, — сказал Эрик.
— И твоя женщина?
— На самом деле я куда капризней, чем Ингрид, — засмеялся Эрик. — Творец явно что-то напутал, поместив дух сильного мужчины в тело прекрасной женщины. Не могу сказать, что я этому не рад.
— Давно вы вместе?
— Это имеет значение?
— Я не так выразился. Давно ли вы спите меня не интересует. Сражались ли вы вместе? Или просто встретились и решили странствовать, ни разу не видев, каков другой в бою?