Оруженосец снова угукнул.
— Если я мешаю — уйду.
Шевелиться было лень, хотелось закрыть глаза, подставить лицо ветру и сидеть так. Хотя бы пока не вернутся силы для того, чтобы снова двигаться. Но досаждать своим присутствием парню, которому и так несладко, тоже незачем. Что, в поле места мало, что ли?
— Нет. Простите, если я невежлив. Просто невыносимо сидеть так и ждать… Как в приюте. В последний день недели собирали всех и секли провинившихся. И никогда не говорили заранее, кого именно. Никто не знал, обойдется ли, или какую-то вину найдут. Обычно находили. Знаешь, что, скорее всего, не обойдется, но стоишь, смотришь, как порют других, и надеешься, что в этот раз… Если бы я рос там с рождения, может, и привык бы, а так…
Он поднял голову.
— Прошу прощения. Мне не пристало ныть и пытаться избежать заслуженного наказания.
— Да сколько угодно, — пожал плечами Эрик. — Я же не твой господин. И не собираюсь никому рассказывать. Ты не подкидыш?
— Мама умерла родами, когда мне было девять. Ребенок, который ее убил, тоже не выжил.
— О твоем отце, полагаю, спрашивать незачем.
Был бы жив отец — парень бы в приюте не оказался. Или хотя бы вспомнил о нем сейчас. И едва ли женщина была добропорядочной вдовой, вышедшей замуж второй раз: тогда наверняка нашлись бы родичи ее или первого мужа, готовые приютить сироту. Девять — уже большой по меркам простонародья, это уже помощник, а скоро совсем вырастет, будет кому в старости кормить. Гулящая девка? Скорее всего…
Бруни хмыкнул.
— Правильно полагаете.
— А братья-сестры?
— Ничего о них не знаю.
Эрик не стал спрашивать, почему дети оказались не в одном приюте, или почему Бруни не искал родню. Наверняка тот вскоре пожалеет о сегодняшней откровенности, так что незачем выпытывать лишнее. Да и что изменят расспросы? Помогут найти утерянную родню? Ой, вряд ли. Да и нужно ли искать? Едва ли парень обрадуется, если ему на голову свалятся чуть подросшие единоутробные браться или сестры. Которых, к слову, надо как-то содержать и воспитывать. И господин их точно прогонит, замок — не приют…
Бруни огляделся.
— Скорее бы… — Он осекся, глядя на подходящего Хаука. Вскочил, поклонившись.
Эрик остался сидеть, как сидел.
— Я был неправ и приношу свои извинения, — сказал Хаук, глядя на Эрика сверху вниз. — И спасибо, что удержал от непоправимого: я бы не остановился, пока не убил, и это было бы… бесчестно. Останься.
Эрик, поднявшись, поклонился в ответ.
— Что до тебя. — Хаук повернулся к оруженосцу, все еще не поднимавшему глаз. — В гибели Гарди не могло быть твоей вины. Мне следовало бы подумать о том, что он куда старше и опытнее тебя, прежде чем решить, что ты подвел и его. — Он вздохнул и продолжил. — Рана Аделы — на твоей совести. Но Стиг, который все видел, уверяет, что происшедшее было случайностью. Ты отступил, уворачиваясь от меча… хотя Ингрид говорит, что она на твоем месте парировала бы. Я тоже не отступил бы, зная, что у меня за спиной женщина. Но первый бой — есть первый бой.
— Я не хотел подводить вас, господин.
— Оставляя вас за спиной, я полагался на Гарди, не на вас со Стигом. И мне следовало вспомнить об этом до того, как… — Было заметно, что эти слова дались Хауку с явным трудом.
Он помолчал.
— И, самое главное, госпожа просила о милосердии. И потому будем считать, что ты получил наказание за то, что оплошал. Хотя, как я вижу, одаренный и тут вмешался.
Эрик пожал плечами. Глупо отрицать очевидное. Бруни молчал, опустив очи долу.
— Благодари господина Эрика, что удержал мою руку. Госпожу Ингрид и Стига, которые просили за тебя. И особенно — госпожу Аделу.
Бруни молча поклонился.
Хаук кивнул. Перевел взгляд на Эрика.
— Можешь посмотреть, все ли правильно сделала Ингрид?
— Да, конечно.
— Сходи к кухонному костру, пусть покормят, тебя не было со всеми. И возвращайся. А потом будем прощаться с мертвыми. Хотя тебе едва ли есть по кому скорбеть.
Он развернулся и зашагал прочь.
— Надо бы радоваться, — еле слышно произнес Бруни. — А словно мордой в лужу сунули, как щенка.
Эрик усмехнулся.
— Еще пожалей, что мало досталось.
— Я не просил о снисхождении. А сейчас получается, будто я не стою того, чтобы меня принимали всерьез.
Эрик не стал говорить, что человеку вроде Хаука трудно воспринимать всерьез и его: слишком много лет разделяло их. Он считал, что успел кое-что повидать, но рядом с Хауком был таким же мальчишкой, каким в сравнении с ним самим казался оруженосец. Что ж теперь — из кожи лезть, пытаясь доказать, будто чего-то стоишь?
Перед тем, как отправиться к кухонному костру, Эрик проведал Аделу: следовало убедиться, что Ингрид все сделала правильно. Впрочем, а чего там не сделать — свежая рана, не успевшая загноиться. Это вам не тусветные твари.
У костра переговаривались так, словно ничего не случилось. Подначивали того, кто слишком резво рванул под телегу, рассадив голову — впрочем, что от слуги ожидать, он человек мирный. Зато живой, а шишку, вон, одаренный затянул. Сплетничали о служанке Аделы, которая незадолго до нападения выскользнула из шатра госпожи… Как она говорит, потому что не спалось, но, поди, сговорилась с кем-нибудь. Слаба девка на передок, все это знают, как только госпожа терпит. Хотя служанка-то тревогу и подняла, заверещав. А когда чужие перестали скрываться и ломанулись в лагерь, рубя всех подряд, рванула на груди рубашку, вываливая на всеобщее обозрение прелести. Дескать, она тут не для сражений, а для другого. Может, и правильно сделала, цела ведь осталась. А госпожу, вон, ранили, потому что среди мужчин была, не больно там разглядишь, в полутьме-то… Ну и что, что в рубашке, кто там больно рассматривал. Господин тоже без брони был, говорят, едва успел штаны натянуть. Да как и все, кроме тех, кто в карауле стоял. А сиськи у нее очень даже… да не у госпожи, охальник, у Свеи. Надо при случае оценить как следует. Эта-то руки не ломает.
Эрику уже доводилось ходить с бывалыми наемниками, и подобные разговоры его не удивили. К смерти тоже можно привыкнуть. Погибшим — вечная память, но мы-то живы. Сегодня Творец уберег — и слава Ему, а завтра придет твой черед, чего уж, и точно так же никто плакать не будет. Друзья помянут, на том и спасибо. А там у престола Творца все свидятся…
— Почему ты еще здесь? — раздалось надо головой.
Эрик поднял взгляд от костра. Фолки. Ну конечно.
Интересно, сейчас, когда Гарди нет, под чью руку пойдут его люди? И Стиг? Насколько Эрик знал обычаи благородных, Хаук не мог просто взять и начать им приказывать. Они либо поклянутся ему в верности, как до того клялись Гарди, либо уйдут. Уйти они, конечно, не уйдут, идти тут особо некуда, к разбойникам разве что. Но останутся ли при Хауке или перейдут под руку Фолки? Который, к слову, своих людей пока не терял.
И как поведет себя Фолки, почувствовав силу? Затаится на время, выжидая удобного момента? Или выступит открыто? Чтобы явиться в замок уже опекуном безутешной вдовы? Столица далеко, пока туда вести дойдут… Умный человек затаится, взвесит все возможности, прежде чем действовать. Но Гарди назвал Аделу не слишком умной, и, похоже, это семейное.
Или Эрик зря возводит на него напраслину? Вдруг благородный просто не выносит одаренных — в конце концов, многие действительно их недолюбливали и опасались. Да и за дело, если уж начистоту, прозвали имеющих дар выродками. Пустые против них беззащитны, и многие этим пользовались. Трудно противостоять соблазну, зная, что наказания не последует.
Он не стал отвечать — Фолки и не ждал ответа.
— Я слышал, что шурин велел тебе убираться. Пошел вон отсюда.
— Прошу прощения, господин… — Вигге отделился от оставшихся в живых людей Хаука, поклонился. — Господин Хаук передумал и велел одаренному остаться…
— Мой зять слишком мягок, — покачал головой Фолки. — Что ж, я не буду оспаривать его распоряжений. Сделаем проще. Я, Фолки, сын Скегги, сына Магни, говорю, что этот одаренный, называющий себя Эриком, проклят и несет несчастье всем, кто имеет с ним дело. И готов подтвердить это своим мечом, чтобы лишь один из нас двоих остался жить.
Эрик медленно поднялся. Это был вызов на поединок. До смерти одного из поединщиков.
Глава 18
Похоже, когда Гарди говорил, что Адела не слишком умна, он еще не успел как следует узнать ее брата. Неужели Фолки всерьез был уверен, что справится с одаренным? Эрик мысленно выругался. Еще как был уверен. И действительно мог справиться благодаря защищающему от любых плетений небесному железу, которое отдал ему Гарди.
Помрачневший Вигге, окинув их взглядом, отступил за спину Фолки. Заспешил прочь — похоже, по направлению к шатру Хаука. На что он рассчитывает? После того, как вызов произнесен по всем правилам, вмешаться в ход поединка может только сам Творец.
И отказаться от него, не покрыв себя позором до конца дней, невозможно. По большому счету, Эрика это не слишком волновало. Он-то не благородный, которые вынуждены следовать дурацким правилам, потому что все вокруг знают их родителей и детей, и родичей у них целая толпа, оплошает один — позор падет на всех. Тех, кому Эрик по-настоящему дорог, можно по пальцам перечесть. Одной руки. Как и тех, кто дорог ему.
Он уже готов был пожать плечами и сказать, что драться не будет — и пусть думают про него что хотят, когда понял, что Фолки и рассчитывает, что он откажется от поединка — и тогда Хаук вынужден будет прогнать его с позором, чтобы не упасть в глазах своих людей. Если же Эрик согласится драться — умрет, потому что мечом владел, как сам признался, «средне», а убить плетениями не сумеет.
Что ж… Придется играть по чужим правилам. Получится ли обернуть игру в свою пользу?
— Я, одаренный Эрик, прозванный Лекарем, говорю, что неповинен в бедах, которые обрушились на твою сестру, твоего зятя и его дядю, как и на их людей.
Да, Эрик не сможет остановить сердце Фолки плетением, или, скажем, залить легкие водой, или сжечь его. Но ничто не мешало ему, например, уронить на голову благородного телегу со всем содержимым прежде, чем тот успеет выхватить меч из ножен. Или бросить лежащий вдалеке камень. Или обрушить ему на голову меч, выхваченный из чужих ножен.