Эрик ответил не сразу.
— А если все-таки он? Что ты сделаешь?
— Убью мерз… — Он выругался, осекшись. Коротко глянул на жену. — Будь это кто чужой, убил бы на месте. Родича вызвал бы, и пусть Творец рассудит, кто из нас больше достоин жить. Но…
Но Адела любит брата, и для нее это будет ударом. А вот в том, что к нему самому она относится хоть немного тепло, Хаук вовсе не был уверен. Эрик, вспомнив, как она льнула в поисках утешения к мужу, сказал бы, что тот ей, самое меньшее, небезразличен. Но родная кровь есть родная кровь, кто знает, на чью сторону встанет девушка, когда все вскроется. Эрик на ее месте — вовсе не на сторону кровных родичей, но он сестер никогда не любил, как и они его.
— И вызвать его не вызовешь после того, как ты его отделал, — продолжал Хаук. — Это будет уже не поединок, а казнь. И…
И снова Адела.
— Не знаю, — сказал он, наконец. — Но гадать, не пригрел ли я змею на груди, еще хуже.
— Хорошо, — кивнул Эрик. — Когда он проснется снова, я расспрошу его для тебя.
Глава 20
Когда солнце перевалило через верхушку неба и двинулось к закату, Хаук велел встать на привал у опушки леса. Фолки проснулся незадолго до того и извел всех, покрывая отборными ругательствами и требуя усадить его в седло. Привязать к шее лошади. Да хоть уложить поперек седла, в конце концов, все меньше позора, чем, как простолюдин, трястись в этой демонами драной телеге. Устав крыть всех и вся, он попытался встать и соскочить на дорогу, но свалился, не одолев и пары шагов. И ладно бы лежал смирно, так нет, копошился, порывался подняться, как перевернутый на спину жук. Возница не поведя бровью натянул вожжи, склонился над благородным — тот немедля попытался зарядить ему кулаком, к счастью, промазал — взгромоздил обратно на телегу. Крякнул в ответ на возобновившуюся ругань.
— Эк заворачивает, сразу видно благородного-то, — задумчиво проговорил возница и тронул лошадь вожжами.
Когда начали разбивать лагерь, Фолки чуть подвыдохся, но, увидев, как остальные спешиваются, нова начал крыть родича на чем свет стоит.
Хаук дернул щекой.
— Адела, Ингрид, Эрик. Нужно поговорить.
— Что случилось? — спросила Адела.
Стихли звуки, словно лагерь отгородило непроницаемой стеной — Ингрид постаралась. Интересно, как она догадалась, что речь пойдет о вещах, о которых рядовым ратникам знать вовсе незачем? Прочитать по губам не могла, разве что по затылкам.
— Я не хотел тебя огорчать, — начал Хаук. — Но, похоже, без этого не обойтись. Кто-то стрелял в меня утром того дня, когда Эрика укусила змея.
Адела ахнула.
— Эрик оттолкнул меня в сторону, и только потому я жив.
На самом деле Эрик не стал бы утверждать это так безоговорочно. Ему самому болт угодил между ребер, пробив легкое неподалеку от сердца, но все же не зацепив его, Хауку же… — он попытался припомнить, как тот стоял — возможно, воткнулся бы между хребтом и лопаткой, пробив легкое и дойдя до сердца. А, может, раздробил бы ребро, потеряв свою силу, или зацепил край лопатки… Сейчас уже толком и не скажешь.
— У меня есть причины подозревать, что стрелял твой брат, — продолжал Хаук.
Адела замотала головой.
— Нет… он бы никогда…
— Я тоже очень хотел бы быть в этом уверен.
Она закашлялась. Отдышавшись, спросила:
— Почему ты решил, что это он?
— Потому что у меня нет других наследников, кроме тебя.
— Но ведь это же не повод… или ты думаешь, что я заодно с ним?
— Думал бы так, не стал бы тебе ничего рассказывать. Велел бы Фолки сопроводить тебя домой, и вся недолга. И больше бы ты меня не увидела. В приграничье всегда есть чем заняться.
Пожалуй, Хаук несколько лукавил. Был бы он уверен, что жена хочет его извести, едва ли оказался бы столь мягок. За доказанное мужеубийство женщину зарывали в землю по шею и оставляли так умирать. Хаук не казался жестоким, но хватало и меньшего, чем попытка убить, чтобы любовь превратилась в ненависть.
— Есть еще кое-что, — встрял Эрик, рассказал про самострел. Хаук помрачнел. Адела прижала руку к губам, качая головой.
— Почему ты мне сразу не сказал? — спросил Хаук.
Эрик не ответил. Как будто и так неясно.
— Я не хочу в это верить, — еле слышно проговорила Адела.
Хаук вздохнул.
— Поэтому я хочу, чтобы ты услышала, что он скажет. Чтобы потом не винила меня в том, будто ни за что, или, вняв клевете, сгубил твоего брата.
— Что ты с ним сделаешь? — Она снова закашлялась.
— Ты приболела?
— Не-нет. Прости… в горле пересохло, от волнения, наверное. Что будет с Фолки, если окажется, что он… пытался тебя убить?
Хаук помолчал, явно подбирая слова.
— Любого другого я бы убил на месте. Его прогоню. Людям предложу остаться.
Адела, всхлипнув, опустила голову. В этих краях одинокий путник — легкая добыча для отрядов вроде того, что напал на них ночью. Эрик досадливо ругнулся про себя — стоило щадить Фолки и залечивать его раны, если исход все равно один?
Хаук повернулся к нему.
— Поклянись, что заставишь лишь говорить правду.
— Клянусь, что буду лишь спрашивать, не вкладывая собственных желаний, лишь требовать правду, но не заставлять Фолки… — как же там его, — сына Скегги, сына Магни, оговаривать себя или других.
Эрика всегда удивляло, насколько доверчиво благородные относятся к клятвам. Как будто слова могут ему в чем-то помешать. Впрочем, он не стал бы обманывать — ему самому нужно знание, а не жертвенный агнец, которого можно заставить платить за чужие грехи.
Адела пристально посмотрела на него.
— Я тебе верю.
Хаук мотнул головой, дескать, пошли, и, развернувшись, оказался лицом к лицу с Фолки. Тот каким-то образом умудрился не только слезть с телеги, хотя должен был лежать пластом, но и дойти до них своими ногами.
— О чем шепчетесь, родственнички? — криво ухмыльнулся он. — Будь я подозрительней, сказал бы, что обо мне.
— О тебе, — согласился Хаук.
Фолки пошатнулся. Выдернул руку, когда зять попытался его придержать.
— Что ж, тогда говорите в глаза, как и полагается между благородными. Или ты, начав якшаться с выродками, перенял и их привычки сплетничать за спиной?
— Сядь, — сказал Хаук. — Не ровен час свалишься, сестра волноваться будет.
— Постою.
Эрик коснулся его разума. Повторил.
— Сядь.
Лицо Фолки утратило всякое выражение. Он послушно опустился на землю. Остальные расселись рядом, одна Ингрид осталась на ногах, внимательно глядя по сторонам.
— Зачем ты брал самострел, отправляясь искать лошадей утром после появления тусветных тварей? — спросил Хаук.
— Стрелять.
— В кого?
— В тебя.
Адела застонала, закрыв лицо ладонями. Раскашлялась. Ингрид обняла ее за плечи.
— Госпожа, давайте я вас уведу. Вам нехорошо.
Адела и правда выглядела нездоровой: на бледном лице лихорадочно горят щеки, капли пота блестели на лбу.
— Нет. Это от волнения. Я должна знать. — Она вцепилась в руку мужа. — Не отсылай меня. Я должна знать.
Хаук кивнул, все сильнее мрачнея.
— Зачем?
— Выродки быстро сообразили, как воспользоваться этими якобы покушениями, которые придумала Адела.
— Я ничего не придумывала! — крикнула она.
— Сестренка любит внимание. Младшая, балованная…
— Я ничего не придумывала! — Она заглянула в лицо Хауку. — Попроси Эрика расспросить меня так же. Клянусь, я ничего не…
— Но это навело меня на мысль. Чего я ворон считаю? Зачем жду, когда они окончательно заморочат тебе голову, начав вертеть тобой и твоими деньгами? Этак Аделе и наследовать будет нечего…
Эрику очень хотелось заметить, что каждый судит по себе, но он счел за лучшее не подливать масла в огонь. И без того, вон, у Хаука на лице желваки играют.
— Зачем ждать годы, а то и десятилетия, пока Адела тебя переживет и получит твое состояние? Зачем ей терпеть твои ласки, которые наверняка ей противны…
— Вовсе не…
— Адела, помолчи, — сказал Хаук, выдергивая руку.
Девушка спрятала лицо в ладони, всхлипывая.
— … рисковать жизнью, рожая тебе наследника, — продолжал Фолки. — Да и вообще… тридцатилетней старухе мало прока с состояния.
Ингрид хмыкнула. Эрик ухмыльнулся про себя. Благородные не обратили на них внимания.
— Да и со мной много что может случиться за эти годы, — продолжал Фолки. — Я-то не юн уже. Так пусть она станет твоей наследницей сейчас.
— А ты поможешь ей распорядиться наследством? — обманчиво-спокойно поинтересовался Хаук.
— Конечно. Женский ум не способен разобраться в таких вещах.
— Поможешь, не забывая о себе?
— Небольшое вознаграждение за помощь, только и всего.
— Это неправда, — всхлипнула Адела. — Я ничего не знала. Я ничего…
— Помолчи, или я велю Ингрид тебя увести. — Хаук с видимым усилием отвел руку от ножа. — Зачем ты пытался убить одаренного?
— Слишком прыток и вечно лезет не в свое дело.
Эрик мрачно усмехнулся. Впору возгордиться — столько усилий, чтобы свести его со света.
— Я услышал достаточно, — сказал Хаук.
Эрик распустил плетение. Безразличие на лице Фолки сменилось недоумением, потом яростью.
— Что ты… как… — Он вскочил, рука легла на рукоять меча.
Хаук тоже поднялся, перехватил запястье шурина прежде, чем клинок покинул ножны.
— Я услышал достаточно, — повторил он. — Забирай своего коня, свои вещи, еды на неделю и проваливай.
Он перевел тяжелый взгляд на жену.
— Хочешь уехать с братом? Я напишу кастеляну, чтобы половина доходов замка оставались в твоем распоряжении. Избавлю тебя от своих… своего присутствия.
Адела замотала головой, не отрывая ладоней от лица.
— Я ничего не знала. Я ничего не придумала. Я ни в чем не виновата…
— Об этом мы поговорим позже. Ингрид, уведи ее и успокой.
— Я не сделала ничего, что не должна была бы делать хорошая жена! — вскинулась Адела.
— Уведи ее! — рявкнул Хаук. — Дальше будет мужской разговор.