Эрик в который раз потянулся к плетениям, бессильно выругался — опять ничего не вышло. Продолжая хрипеть и царапать грудь, Свея повалилась набок. Забилась в судорогах, выкашливая кровавую пену. И, наконец, затихла, глядя в пространство остановившимися глазами.
Эрик скрежетнул зубами, медленно выпрямился. Старик метнулся к дочери, обнял ее и принялся баюкать в объятиях, качать, как маленькую. Плечи его беззвучно вздрагивали.
Умный. И добрый.
Сирота, выросший в приюте после смерти матери. Слишком хорошо знающий о том, как наследуется дар. Никогда не знавший отца, о котором «незачем» спрашивать. Представления не имеющий о том, где его братья или сестры — потому что у матери он был один. И вовсе не гулящей девкой она была. Одаренной. Которая может позволить себе родить ребенка и вырастить его одна. Вот только смерть не щадит и одаренных. Парень попал в приют… все могло бы обернуться по-другому, если бы дар все же проявился, пусть и поздно. Не повезло.
Интересно, мать ему перед смертью подсказала, что делать? Или парень сам сообразил, что если свести на тот свет родителя и его жену, можно заявить права на наследство? Впрочем, неважно.
— Я ничего не слышал, — произнес слуга, раскачивающийся туда-сюда. — Ничего не слышал.
Его дочь после смерти ославят не только шлюхой, но и убийцей. Он останется без места. Он будет отпираться до последнего. А доказательств нет. И рассказать больше некому.
Бруни, это с самого начала был Бруни! Как невовремя Фолки влез со своим выстрелом! Как некстати Хаук спросил, зачем тот собирался убить одаренного. Фолки действительно собирался убить его. Только в поединке, а не исподтишка. А Эрик, положившись на то, что под плетением не лгут, удовольствовался его ответом, не вдаваясь в подробности.
Так просто, передавая лошадь из рук у руки, огладить ее по спине, поправить чепрак, ненароком сунув под него колючку. А и заметят — ничего не докажут, за одежду зацепилась. Выпорют, на худой конец. В первый, что ли, раз?
Так просто, увидев яркие цветы и зная их свойства, завести разговор о том, что здесь, мол, все не так, как дома. Цветочки, вон… Девушки любят цветочки…
Эрик вдохнул, медленно выдохнул.
— Прости. Да упокоит Творец ее душу.
Старик закрыл лицо руками.
— Простите, господин. Моя дочь уже заплатила за все, что натворила.
А та оговорка, когда оруженосец выдал чистильщикам настоящее имя Эрика? В самом ли деле просто сглупил? Или, наоборот, услышал, что того называют чужим именем, понял, что между одаренным и чистильщиками что-то происходит и решил попробовать, вдруг да получится подгадить? Это же так просто…
Поймать змею в поле посложнее: для этого нужна ловкость и смелость. Но если получится — никто не спросит, чего оруженосец крутится у сумки одаренного. Он у шатра господина крутится, как и положено. А что сумку взял — мало ли, послали за чем. Или попросили присмотреть…
Так просто «ошибиться», отступить в сторону, зная, что удар, предназначенный тебе, обрушится на того, кто за тобой. Впрочем, здесь Эрик не исключал и настоящую оплошность — не так-то просто сориентироваться в первом настоящем бою. Он, помнится, вообще особо не соображал, что происходит — только успевал отбиваться.
И, наконец, так просто наплести дурочке с три короба. А три раза, которые якобы нужно поджечь отворот — для того, чтобы молчала после первого. Ведь до второго она точно не доживет. И Свея молчала бы, если бы не мак, заставивший ее перепутать видения с явью.
К слову, а не придумала ли она про Бруни? Парень ведь всерьез был влюблен в госпожу, под плетением не лгут. Потому ведь Эрик тогда и прекратил расспросы. В Хаука Бруни действительно не стрелял, а Адела… Эрик горько рассмеялся, не обращая внимания на старика. Когда речь идет о больших деньгах и титуле, страсти можно и подвинуть в сторону. Или убедить себя, что эта женщина все равно никогда не будет твоей — что очень недалеко от правды, а значит, чего жалеть ту, что не смогла оценить тебя по достоинству, предпочтя старика? Противоположность любви — равнодушие, а вовсе не ненависть, в ненависть она превращается слишком уж часто.
Как Бруни узнал, кто его отец? Да как угодно. Мать рассказала. Старые письма или дневники. Если уж он решился требовать наследства после смерти Хаука, доказательства наверняка должны быть. И едва ли поддельные — Эрик знал, сколько стоит подделать доказательства происхождения так, чтобы комар носа не подточил. Разориться впору, а у пацана, только-только выбравшегося из приюта, и вовсе таких денег быть не может. Так что свидетельства настоящие.
Только теперь они Бруни не пригодятся.
Эрик мотнул головой, отгоняя дурноту. Нет сил плести? Да и плевать. Меч всегда при нем. Парень, помнится, просил дать ему пару уроков. Что ж, он получит свои уроки. До конца жизни хватит.
Он бросил взгляд на безмолвного старика, застывшего над телом дочери. И зашагал к шатру Хаука.
Бруни он заметил издалека — тот сидел у входа, скрестив ноги, и разговаривал с… Вигге, да. Эрик не взялся бы сказать, темнеет ли у него в глазах сейчас от бешенства или от усталости. По-хорошему, надо бы сделать вид, будто он ничего не знает — тем более, что старик будет молчать, а признание Свеи точно никто не слышал. Подождать, пока вернутся силы плести. Вылечить Ингрид и остальных. И лишь после этого взять гаденыша за шкирку, допросить, подчинив разум, и пусть Хаук сам решает, что делать со своим… отпрыском.
Только Эрик слишком плохо умел притворяться и лгать. Так что поздно и начинать. К тому же парень хитер и очень быстро соображает. Кто знает, до чего он успеет додуматься, пока Эрик занят больными? Он не сможет быть настороже круглосуточно.
Сейчас дело касалось не только безопасности благородных: Эрик и сам был на волосок от смерти, Ингрид тоже могла умереть, а такое не прощают. Потому к демонам притворство!
Ничего не подозревающий Бруни кивнул, лицо его выражало сочувствие. Вигге что-то спросил, явно колеблясь. Еще несколько слов, кивок. Вигге кивнул в ответ и пошел прочь, оставив оруженосца одного у входа. Тот потянулся к пологу, уже почти откинув его, решил обернуться.
Вздрогнул, увидев Эрика, целеустремленно шагающего к нему.
И потянулся к мечу.
Глава 24
Кто-то ухватил Эрика за плечо. Он стряхнул чужую руку, даже не оглянувшись. Выхватил меч. Еще пара шагов, и он сотрет этого гаденыша в порошок и без плетений. И плевать, что своей цели тот пока не достиг. Ничего не кончено, Эрику еще вытаскивать всех троих отравленных и дальше. А Свею уже никто от престола Творца не вытащит. Никто не вернет дочь старому слуге. Глупая девчонка была вовсе ни в чем не виновата. Разве что на передок слаба — так не убивать же за это?
Вигге, отошедший было по каким-то своим делам, развернулся, вытаращил глаза.
— Что…
— Уйди, — рыкнул Эрик. — Он знает что.
— Ничего я не… — попятился Бруни, мигом выпустив меч. — Он сошел с ума! Я ничего не…
Эрик расхохотался, не сводя глаз с гаденыша. Здорово прикидывается, всех одурачил.
— Ну что ж, пусть будет по-твоему. Я, одаренный Эрик, прозванный Лекарем, говорю, что ты, Бруни, сын…
— Чего разорались? Вы там одурели все, что ли? — высунулся из-за полога Хаук.
Договорить он не успел — Бруни метнулся к нему, зайдя за спину, и приставил нож к горлу.
Эрик бросился навстречу — успеть, перехватить! — остановился в трех шагах.
— Можешь не договаривать, одаренный, — ухмыльнулся Бруни. — А и договоришь — плевать.
Хаук ругнулся, попытался дернуться — острие прокололо кожу, потекли алые капли.
— Не дергайся. — Оруженосец снова оскалился, глядя на Эрика. — А ты — назад. Три шага. А вызов можешь и договорить, я не такой дурак, как Фолки. Только дурак сойдется с одаренным один на… Назад, я сказал!
Эрик медленно отступил. Потянулся к плетениям — без толку. Твою же мать, до чего же все не вовремя! Сам дурак. Надо было сдержаться. Надо было сделать вид… Да пропади оно все пропадом, когда ему удавалось сдерживаться?!
— А на ваши представления о чести мне плевать. Они только для равных. А я — никто. — Бруни зыркнул в сторону Вигге. — Ты! — сюда, к одаренному, чтобы я видел!
Бруни сдвинулся чуть назад и в сторону, отходя от полога — так, чтобы за спиной у него была стенка шатра, а перед глазами — пространство лагеря. Сжал плечо Хаука. Эрик видел такой взгляд и раньше. В нем не было страха или сомнений, только ярость и решимость идти до конца, потому с парнем лучше не шутить, любой неосторожный шаг будет стоит Хауку жизни.
— Ты. Скажи своим людям, чтобы не рыпались, если хочешь жить.
Хаук, бледный — хотя явно не от страха, а от того, что немочь еще не отступила — помедлил. На перекошенном от гнева лице красные воспаленные глаза светились углями. Жаль, что Бруни не видел его глаз — сбежал бы. Эрик на его месте точно бы сбежал.
— Ну! — крикнул Бруни.
Нет, не сбежал бы. Оруженосец дошел до края и ему теперь море по колено. Жаль. Наворотит дел.
— Делайте, что он говорит, — выдавил Хаук. Негромко добавил: — Ты понимаешь, что обратного пути не будет?
— Как будто он у меня и до того был, — усмехнулся Бруни.
И нож правильно держит, гаденыш. У самой артерии. Короткий укол — и верная смерть.
— Ты мог прийти ко мне и поговорить. — Хаук, кажется, взял себя в руки, и голос его был спокоен. Точно за вином у камина беседовали.
— Поговорить? И что бы я сказал? — Бруни осклабился. — Здравствуй, папочка?
Эрик, пользуясь моментом, попытался сдвинуться хотя бы на полшага, и был осажен криком:
— Стой, где стоишь!
— Да я-то стою, — пожал он плечами. — А Хаук долго не простоит благодаря кое-кому. И что ты будешь делать, когда останешься без живого щита?
— Не останусь. Мне нужна лошадь. Быстрый подойдет. Мои вещи, пошлите за ними кого-нибудь из слуг. И деньги. Половина твоей казны. Раз уж не удалось получить все, заберу, что получится.