Макс продолжал:
— Единственный путь, который приведет меня к повышению в касте или же получению дополнительных акций — это переход в другую категорию. И вы, конечно, в курсе дела, что это значит. Или Военная категория, или категория Религия, но я, заверяю вас, ни черта не смыслю в религии…
— Теоретически, можно сменить свою категорию на любую другую, Макс, — мягко возразил Джо.
— Вот именно, сэр… теоретически, — фыркнул Макс-А вы когда-нибудь встречали, чтобы кто-то из низшей касты или даже средней, вот как вы, перешел в категорию, в которой состоят только аристократы, ну, например, в банковское дело?
Джо усмехнулся. Ему нравился этот низкорослый задира. Если Макс не обманет его ожидания, можно будет взять его с собой и в следующую битву.
— Я не собираюсь говорить что-нибудь против исторически сложившегося порядка вещей или против правительства, но скажу вам, капитан, что повыситься в касте или заработать дополнительные акции становится с каждым годом все трудней и трудней.
Кальвадос оказал уже достаточное действие на Джо, чтобы он не стерпел, когда наступили на его любимую мозоль. Его понесло:
— Это выражение, «исторически сложившийся порядок вещей» — всего лишь телевизионная болтовня, Макс. У нас совсем не такой порядок вещей, как это складывалось исторически, и наверное, то же самое можно сказать о любом другом государстве, разве что, может быть, за исключением Египта. Социально-экономические отношения постоянно меняются, и сейчас они у нас совсем не такие, как, скажем, пятьдесят лет назад, но и тогда эти отношения были не такими, как во времена американских революционеров восемнадцатого столетия.
Макс обалдело уставился на него.
— Я вас не понимаю, сэр.
— Макс, наша сегодняшняя политико-экономическая система выросла из предыдущей системы. Жестокое противоборство Западного мира и мира Советов, общество всеобщего благоденствия, автоматизация производства, которая привела ко всеобщей, но бессмысленной занятости населения — все эти явления, в зародышевом состоянии, находились в предыдущей системе.
— Ну, возможно вы и правы, но тем не менее должны признать, сэр, что по большей части все делается как и раньше. Ведь у нас сейчас есть и Конституция, и двухпартийная система, и…
Теперь Джо почувствовал усталость от разговора. Впрочем, редко встретишь кого-либо, даже в средней касте, где профессиональная ориентация наиболее ярко выражена, с кем можно было бы поговорить на мало-мальски серьезную тему. Джо оборвал его:
— Конституция, Макс — это что-то вроде Библии. В ней можно найти что угодно, смотря только как толковать. А если даже и не найдется — можно ввести еще одну поправку. И что с того, что у нас две партии, если между ними нет никакой разницы? Эта фаза псевдодемократии началась еще в 1930-х годах, когда в государстве стали издаваться законы, затрудняющие возникновение новых политических партий. Ко времени, когда эти законы в своей совокупности исключили возможность образования третьей партии, две первые уже настолько походили друг на друга, что выборы превратились в такой же грандиозный фарс, как и выборы у Советов.
— Фарс?! — негодующе воскликнул Макс, забыв о своем положении слуги. — Значит, вам это не нравится, не так ли? А вот по-моему, день выборов — самый лучший праздник. Единственный день, когда низкорожденный чувствует, что он ничем не хуже высших. Единственный день, когда не имеет значения, сколько у тебя акций. Каждый берет, что хочет.
— Конечно, конечно, — вздохнул Джо. — Современный вариант римских вакханалий. День выборов в Западном мире — это день, когда каждый чувствует себя, пусть всего только на день, но абсолютно свободным.
— Ну и что в этом Плохого? — Макс говорил теперь откровенно враждебно. — Этот день, возможно, неприятен вам, верхним и средним, вы даже не представляете, каково быть низшим и…
Джо неожиданно рявкнул:
— Я родился средне-низшим, Макс. Так что не пори мне всю эту чушь.
Макс недоверчиво уставился на него. Раздражение Джо улетучилось. Он поднял свой бокал.
— Смешай-ка еще по одному, Макс, и я тебе кое-что расскажу.
Но, пока Макс готовил коктейли, Джо Мозер уже пожалел о сказанном. Он передумал. Он не часто рассказывал кому-либо о себе. Последний раз это было в День выборов, он тогда был в сильном подпитии, и его собеседником, его слушателем был какой-то низше-высший, потомственный аристократ, принадлежащий к избранному одному проценту всего населения страны. Боже, как этот малый тогда хохотал. Он смеялся, пока у него не выступили слезы.
Но все же Джо честно рассказал:
— Макс, я родился в той же касте, что и ты — самые заурядные родители, братья и сестры. Они влачили существование на доход, который гарантирует этот самый основной уровень, днями напролет смотрели телевизор, принимали транки, чтобы чувствовать себя счастливыми. И считали меня сумасшедшим, потому что я этого не делал. Мой отец принадлежал к той категории отцов, которые тут же берутся за ремень, если только чадо усомнится в школьном принципе «Что было хорошо для отца, то хорошо и для меня». И, конечно, они были без ума от сражений. Словно наяву вижу, как все собрались у телика и затаив дыхание смотрят на экран, — Джо Мозер чуть заметно усмехнулся.
— Вы говорите так, будто не в восторге от своего ремесла, капитан, — заметил Макс.
Джо поднялся на ноги, отставив недопитый коктейль.
— Я сделаю это эпическое повествование коротким, Макс. Как ты сказал, есть только два достаточно надежных способа повыситься в касте — это нахождение или в Военной, или в Религиозной категории. Но, подобно тебе, я тоже не перевариваю вторую. — Джо Мозер, поколебавшись, закончил: — Немного было общественных систем, Макс, где человек, будь он умным или хитрым, хорошим специалистом или приспособленцем, храбрым или сильным, но смог бы проложить себе путь наверх. Не знаю, к какой именно группе принадлежу я лично, но я восстал против участи находиться в низшей касте расслоенного общества. Ясно я выражаюсь?
— Да, сэр, но не совсем.
Джо произнес отчетливым, ровным голосом:
— Я собираюсь проложить себе дорогу на самый верх общества, и сокрушу при этом любую преграду. Теперь ясно?
— Да, сэр, — ошеломленно сказал Макс.
4
После обязательных утренних занятий Джо Мозер вернулся к месту расквартирования и озадачил Макса Майнца тем, что переоделся в штатское сам, да еще заставил сделать то же денщика.
Макс слабо сопротивлялся. Он не преодолел еще соблазн пощеголять среди горожан в новенькой форме. Его, конечно, можно было понять. День сражения приближался, и в город начали прибывать болельщики, чтобы окунуться в атмосферу, пропитанную ожиданием человеческих смертей.
— Будет у тебя еще много времени, чтобы потаскать этот потешный наряд, — рыкнул на него Джо Мозер. — Завтра, кстати, день местных выборов.
— Да, сэр, — вздохнул Макс. — А куда мы сейчас направляемся, капитан?
— В аэропорт: Поехали!
Джо, Мозер направился к своему спортивному судну на воздушной подушке, и как только они уселись, нажал на педаль отрыва от земли, а затем сразу же дал газ.
На Макса Майнца это произвело впечатление.
— Знаете, мне ведь никогда еще не приходилось кататься в такой шикарной вещице, — сказал он. — Машину, которую можно купить на доход с акций средне-низшего…
— Замолкни, — сказал Джо устало. — Жаловаться можно на что угодно. Но несмотря на все жалобы, которые есть у представителей любой части общества, от низше-низших до высше-высших, я что-то не встречал никаких признаков организованного протеста против существующей политико-экономической системы.
— Э, нет, — сказал Макс. — Не ловите меня на слове. Что было хорошо для моего отца, хорошо и для меня. Не заставляйте меня наговаривать на правительство.
— М-да, — пробурчал Джо. — Весь набор штампов, который нам вдалбливали, чтобы сохранить статус-кво, наш Народный Капитализм.
Они приближались к городским околицам, минуя Эзопус. До аэропорта оставалось меньше мили… Очевидно, Джо затронул слишком высокие материи для Макса, который вдруг решил, что его начальник не ведает, что говорит. Он терпеливо произнес:
— Ладно, ну и что плохого в Народном Капитализме? Намного лучше, чем у Советов.
— У нас один оптический обман, Макс, у них — другой, — уныло ответил Джо. — Они там у себя утверждают, что средства производства принадлежат пролетариату. Чудесно. Но управляют всем только члены партии и потому ухитряются жить припеваючи. В их олигархии — партийные, у нас-высшие.
— Ага, — очень сдержанно согласился Макс. — Я много смотрел об этом по телику. Когда, знаете, не намечается серьезной битвы, вы могли бы включить одну из образовательных программ, например…
Джо поморщился, услышав слово «образовательных», но сдержался.
— Да, у них там жить несладко. Но здесь, на Западе, каждый владеет пакетом акций какой-нибудь компании, управляет ею, получает прибыль.
— Прекрасно, прямо как в сказке, — сухо ответил Джо. — Послушай-ка, Макс. Предположим, что компания выпустила двести тысяч своих акций и распределила их между ста тысячами и одним пайщиком. И каждому из этих ста тысяч пайщиков досталось по одной акции, а оставшийся, сто тысяч первый пайщик, забрал себе остальные сто тысяч акций.
— Не понимаю, к чему вы клоните, — отозвался Макс. Джо Мозеру надоел этот спор.
— Короче говоря, — сказал он, — мы наивно полагаем, что у нас Народный Капитализм, и все акции находятся в руках народа. А на деле, как это всегда бывало и раньше, подавляющее большинство акций сосредоточено в руках высших. Они владеют страной.
Макс почти враждебно взглянул на него:
— О, а вы сами случайно не из Советов?
Они подъехали к швартовочной площадке возле административного корпуса аэропорта.
— Нет, — сказал Джо так тихо, что Макс его еле расслышал. — Всего лишь средне-средний, пока.
В сопровождении Макса он быстро прошел в здание, предъявил свою кредитную карточку и потребовал легкий самолет напрокат, на три часа. Клерк, едва взглянув на карточку, начал манипулировать с компьютером. Наконец он сказал: