— А на кой это нам? — усмехнулся я.
— Как это на кой? — притворно удивился Степан. — Колхоз дело добровольное: хочешь, вступай, не хочешь — к стенке!
— То есть или с вами, или к стенке? — уточнил я.
— Именно!
— И где надо подписываться кровью?
— Нигде, хватит проливать кровь, вы её уже достаточно пролили. Ладно, рад, что поговорили, вижу, что ты парень правильный, надежный. Опять же, твои парни за тебя горой, а это тоже о многом говорит. На будущее, хочешь добрый совет?
— Давай.
— Замирись с Витой.
— С кем? — не понял я.
— С дочкой генерала Корнилова, — Винт украдкой кивнул в сторону девчонки с аппетитной попкой. — Она немного с придурью, но это неудивительно, зная, что она пережила.
— Так, я вроде с ней и не сорился.
Я более внимательно посмотрел на девушку, она видимо почувствовала мой взгляд, обернулась. Я состроил самую милую и заискивающую гримасу, на которую был способен и даже послал воздушный поцелуй, в ответ получил «фак».
— Ага, не сорился, а кто ей чуть челюсть не своротил?
— Так, то случайно, — оправдался я. — Обычно я женщин, стариков и детей не бью!
— В общем, я тебя предупредил. Потом с тобой генерал захочет поговорить. Советую отвечать честно, не грубить, но и не лебезить. Понял?
— Понял, — ответил я.
Винт вернулся к носилкам, где сменил одного из переносчиков. Мы шли дальше, двигались не особо быстро, приноровившись к ходу носильщиков. Шли вдоль моря, на удалении от береговой линии, примерно в полукилометре. Вечерело, через час должно было совсем стемнеть.
Объявили привал. Мы с парнями разместился вместе, под прикрытием поваленного дерева. Пока Серега и Ванек, сооружали навес из веток, я и Гарик приготовили ужин. Я соорудил похлебку из горохового концентрата и пары рыбных консерв. Получилось весьма неплохо, по крайней мере, сидящие по соседству бойцы поводили носами в нашу сторону и жадно сглатывали слюну. Пришлось пожертвовать последней банкой рыбы в масле и горсткой, найденного на дне концентрата и приготовить еще половину котелка рыбного супа. Этот котелок Серега отнес генералу. Отдавая варево, он чего-то там нашептал девушке, активно кивая на меня. Вита повернулась, смерила меня злым взглядом, вновь показал «фак», но от угощения не отказалась и принялась кормить с ложечки отца.
Определив очередность постов, я завалился спать. Честно говоря, последние сто метров нашего перехода, шел на одних морально-волевых, мечтая только о скором отдыхе, несколько раз даже оступился, чуть не упав в обморок.
Сон пришел быстро, снился заснеженный лес и высокие султаны взрывов, ломающие корабельные сосны, как гнилые спички.
Глава 12
Взрывы ухали один за другим, частенько сериями из двух-трех разрывов одновременно. Мои зубы стучали сильнее чем гремело снаружи. Я лежал, свернувшись калачиком на дне полуобвалившегося окопа, присыпанный сверху грязным снегом, земляным крошевом и деревянной щепой. Грохотало страшно, земля вздрагивала и дрожала, я вздрагивал и дрожал вместе с ней. Страшно было до жути, панический страх заставлял дрожать, а истерика, родившаяся в глубине моего слабого тела, требовала одного — вскочить и бежать, куда глаза глядят. Бежать, что есть сил! Бежать, чтобы спасти сове слабое, теплое тело. Я загонял страх, панику и истерику вглубь себя и давил их…давил их болью — закусывал нижнюю губу так сильно, что кровь лилась из поврежденной плоти. Боль немного отрезвляла и приводила в чувство, но ненадолго, гремящие снаружи взрывы, вновь заставляли панике и страху овладеть моим телом. Хотелось вскочить и бежать…бежать, куда глаза глядят, лишь бы подальше от этих взрывов, подальше от этого проклятого леса, где нас гвоздят снарядами и утюжат ракетами вторые сутки подряд.
Теперь я знаю, что самое страшное может произойти с человеком на войне. Самое страшное это попасть под артиллерийский и ракетный обстрел. Когда вокруг рвутся снаряды большого калибра, а ты лежишь в окопе и молишься только о том, чтобы выжить, немея от страха и первобытного ужаса. Что может быть страшнее?
Если бы сейчас стихли бы взрывы, и прозвучала команда: «Вперед, в атаку»! Рванул бы не задумываясь, побежал бы впереди всех, и пусть там лупят пулеметы, хрен с ними, они не страшные, они бестолковые трещотки.
Лежа в окопе и сатанея от грохота взрывов, костерил себя последними словами за то, что родился таким придурком. Ну, вот за каким лысым чёртом я поперся на эту войну? Сидел бы себе в лесу, жрал бы жареную на костре оленину, запивал бы все это брусничным чаем и разведенным спиртом и в ус не дул. Так нет же, заело: Родина в опасности! Родину надо спасать! Если не я, то кто? Дурак! Дебил!
В лесу, на заимке Степаныча, я просидел всего неделю, потом, во время одной из вылазок в лес, чтобы проверить установленные силки, заметил висящего на дереве парашютиста. Мертвое тело в темно-синем комбинезоне, опутанное ремнями, висело в метре над землей, купол парашюта запутался в еловых ветках. Мертвый пилот под напором легкого ветерка, медленно раскачивался из стороны в сторону. Как маятник метронома: туда-сюда, туда-сюда…
Обрезал стропы, уложил тело на засыпанную снегом землю. Пилот оказался неожиданно пожилым дядькой, лет шестидесяти. Отчего он погиб, я так и не понял, видимых ран на теле не было. Может сердце не выдержало? Вроде, катапультирование — это та еще встряска, даже для молодого сильного организма, чего уж говорить о пожилых людях.
В карманах у пилота я нашел: пистолет Макарова с двумя запасными магазинами, блокнот с личными записями и сложенное вдвое фото, на котором молодая женщина, обнимала двоих пацанов-близняшек. С обратной стороны надпись — «Дедушка мы любим тебя». Вот и все! Никаких тебе секретных карт, донесений, наборов выживания и сухпайков. Пистолет, блокнот и фото с внуками.
Летчика я похоронил, пистолет и фото забрал себе. Перед могилой дал клятвенное обещание, что постараюсь найти этих пацанов и рассказать им, где могила их дедушки. Тогда же я решил, что хватит отсиживаться в лесу, пора бы и за Родину повоевать. Отголоски далекой артиллерийской канонады, я слышал последние три дня, а по ночам виднелось зарево пожаров. Даже самый последний идиот догадался бы, что на в России началась война.
Собрал походный набор, оружие, оседлал коняку и поскакал на звук грохота пушек. За несколько дней добрался до линии фронта. Хотя какая к черту линия фронта! Не было, ничего виденное мной в фильмах про Великую отечественную войну. Не было длинных, извилистых окопов, не было танковых колонн и бесконечных человеческих «змей», идущей пешком пехоты. Я вышел к небольшому городку Острогожск, где стоял мотострелковый полк, при поддержке десятка танков и развернутого дивизиона ПВО состоящего из батареи ЗПРК «Тунгуска» и батареи ЗРК «Стрела-10». Тут же формировался батальон народного ополчения, в который набирали всех желающих. Поскольку у меня было с собой оружие, амуниция, запас провианта и лошадь, меня тут же приняли в ополченцы. Коня забрали для нужд кухни, а меня определили в разведвзвод.
В Острогожске наш батальон простоял всего два дня, потом нас погрузили в фуры-длинномеры и повезли на железнодорожную станцию Лиски, откуда в поезде отправили на север, но пути оказались разбиты, и пришлось топать пешком. Шли километров тридцать, за это время батальон «похудел» на треть. На погрузке было двести пятьдесят штыков, а до небольшого поселка Студёновка добралось меньше двухсот бойцов, остальные отстали в дороге, некоторые из них, видимо самые сознательные и совестливые сдали оружие и боеприпасы. В Студёновке мы должны были переночевать и по утру выдвинуться к селу Старая Хворостань, где взять под охрану мост через реку Дон. Всю ночь на западе долбила артиллерия — звуки разрывов гремели глухо и не страшно. Переночевав и не досчитавшись поутру еще пятерых бойцов, дезертировавших за ночь.
Дорога между Студёновкой и Старой Хворостынью шла через сосновое урочище, мы двигались по этой дороге, быстрым шагом, чтобы согреться и быстрее добрать до реки. Вокруг было слишком спокойно, только впереди слышался рев двигателей и шум машин. Скорее всего, это шум машин подразделения, которое сейчас прикрывает мост, наверное, их предупредили, что мы идем им на смену и они готовятся двигаться дальше на Запад, как только мы их сменим. Наш взвод шел впереди с заметным отрывом, основные силы отстали.
— Взводный, глянь, чего это там? — спросил Расул.
Расулу семнадцать лет, он родом из глухого аула, где-то хрен знает, где в горах Дагестана. Его односельчане все умерли от обезьяньего гриппа, выжил только Расул. Видимо в голове у паренька при этом что-то сдвинулось, потому что вместо того, чтобы радоваться тому, что остался жив, он решил, что теперь те, кто распространил эту заразу его кровники. Вот так просто и незамысловато! Узнав, что вирус распространялся искусственно и шел он от наших заклятых «друзей» с Запада. Расул собрал вещички и на перекладных двинулся на Запад мстить. Его взяли в батальон из жалости, чтобы хоть как-то удержать от безумной попытки добраться до своих кровников. Из-за того, что ему не было еще восемнадцати лет и не было службы в армии за плечами, ему не выдали оружие. Он выпросил у меня «тигр» и с двухсот метров сбил спичечный коробок. Правда оружия ему все равно не выдали, но я подарил ему свой «тигр», оставив себе СКС и Сайгу под 5,45. В общем, теперь он таскался везде за мной, уговаривая вместе двинуть на Запад, чтобы свершить кровную месть.
В придорожной канаве лежал закутанный в тулуп человек. Он был живой, но сильно обморожен — тулуп был накинут на голове тело. Оказалось, что мужик родом из Старой Хворостыни и её вчера вечером, вместе с мостом через Дон, захватили передовые отряды вражеских войск. Мужик успел убежать, но был сильно пьян, поэтому и заблудился, но сейчас, приняв на грудь для «сугреву» сто грамм разведенного спирта, опознал свое местоположения и указал рукой направление, через лес, как можно срезать угол и сразу выйти на окраины его родного села.