Вернемся к Ваньку. Иван Тихий (господи ты чем думал, когда давал ему такую фамилию?) двадцатилетний балбес, невысокий, крепенький, увлекающийся спортом и мечтающий стать спецназовцем. Он разбирался буквально во всем, а в чем не разбирался, то делал вид, что разбирается и понимает. У него на любое явление в этом мире было свое собственное мнение, причем зачастую прямо противоположное его собственным высказываниям. Он спорил с окружающими не ради истины, а ради спора.
При этом, самое удивительное, что Ванек и Серега как-то быстро сдружились, причем выглядело это весьма забавно — один трещал без умолку, а другой его внимательно слушал и периодически кивал, явно соглашаясь со сказанным.
Кто первым обозвал пулеметчика Могилой, я сейчас уже не вспомню, но прилипло сразу, впрочем, не удивлюсь, если это был Ванька Болтун. Тихого, кстати, так и называли — Болтун.
Ну, а Петрович, был, как говорится, человек — не о чем. Вроде и есть, а исчезнет и никто его пропажи не заметит. Одно слово — второй номер, потаскун для пулеметных коробок.
Командование в лице бородатого здоровяка с РПК (чёрт, да как же его зовут), решило, что для этой самой тройки, я — лучший лидер. Наверное, просто, вид у меня такой, что посторонним людям кажется, что я шибко умный и опытный.
— Болтун, как зовут нашего взводного? — крикнул я в оконный проем.
В ответ тишина. Странно? Обычно на любую возможность поговорить или заданный вопрос Ванек откликался с пионерской готовностью.
Я подхватил автомат и вышел наружу. Во дворе никого нет, только где-то поблизости, в саду слышны звуки тихой перебранки. Пошел туда, чтобы разведать, кто это тут бурогозит.
В саду, засаженном вишневыми деревьями, которые сейчас были красиво украшены белыми цветами, было свежо и чудесно. Воздух наполнен запахами весны и цветочной пыльцы. Немного портила эту идиллию вонь горящего пластика и смрад обугленных трупов, но к ним я как-то уже привык.
Посреди сада Ванька переругивался с двумя уголками из третьего взвода. Два худющих мужичка, явно криминальной наружности, тащили через наш сад какого-то подростка. Помимо пацана у них в руках еще было несколько баулов с разномастным, цветным тряпьем. Подросток выглядел неважно, он был сильно избит, руки так туго связаны проволокой, что кожа под металлом лопнула и оттуда сочилась кровь. Уголки бросили мешки, один продолжал держать пацана, а второй чего-то втолковывал Болтуну. Позади Ванька монументальной скалой возвышался Серега, но он по своему обыкновению молчал. Петровича нигде не было.
— Чё орете? — вяло поинтересовался я.
— Слышь, старшой, убрал бы ты своих малолеток, а то, как бы, не было беды, — сквозь зубы прошипел боец, державший на болевом захвате турецкого пацаненка.
— Иваныч, ты прикинь, они поймали турченка и хотят его изнасиловать. А, он, — Ванек ткнул пальцем в связанного пацана, — он, наш. Русский!
— Помагы, пажалюйста, — коверкая русский, тут же промямлил пацаненок, — я — русикий, я — свой!
— Вот! — зарычал Ванек. — Отпускайте его!
— Слышь, пистон малолетний, если мы его сейчас отпустим, то мы тебя потом опустим! Понял? — прорычал второй уголок.
Бамс! — я тут же, не раздумывая, двинул ногой в пах угрожавшему Ваньку бойцу.
— Руки! Руки, вверх! — ствол автомата буквально впился в ошалевших уголовников. — Вы, чё, попутали? Кого вы тут опускать собрались? Серый, разоружить обоих! — приказал я пулеметчику.
Могила тут же сдернул автоматы с обоих бойцов третьего взвода, а подскочивший Болтун выдернул у одного из них пистолет из открытой кобуры, висевшей на поясе на манер ковбойских. Через минуту оба бойца были разоружены и освобождены от подсумков с магазинами.
— Чё за дела? — набычился один из уголков.
— Сейчас за базар ответите или старшего позовем, чтобы разрешил наш спор? — спросил я. — Кто вас за язык тянул? — с этими словами я взял в руки пистолет уголовника и с силой вжал ствол ему в лоб. — Как говорил, один усатый грузин: нет человека, нет проблемы. Ванек сгоняй к ограде и смотри, чтобы никто не шел, Серега, а ты этот тюк, — я махнул стволом пистолета в сторону баула с тряпьем, — уложи на этих двух фраеров, мне надо, чтобы звук выстрела был не слышен.
Чтобы вы понимали, я сейчас говорил совершенно не серьезно, я ни капельки не планировал убивать своих сослуживцев, пусть и таких моральных уродов, как эти. Блин, у нас тут каждый ствол на счету, не хватало еще друг дружку перестрелять. Но Серега и Ванька, кажется, совершенно не поняли моего настроя, я то думал, что они бросятся меня уговаривать, чтобы я помиловал этих уродов, а они, ни фига, тут же бросились выполнять мои прямые приказы. Ванька поскакал к ограде и оттуда прокричал, что все нормально, дескать, чисто, можешь их валить, на хрен. Прям так и заорал: чисто, вали, их на хрен! Интересно, на этот крик уже бежит сюда добрая половина нашего отряда или только его малая часть?
Ну, а Серега, в свою очередь, тут же сбил ударом ноги одного из уголовников и набросил на него тюк с вещами.
— Братка, не надо, не стреляй! — взвизгнул один из уголков. — Да, забирайте себе этого турчонка, он нам и в буй не впился!
— Дело не в пацане, дело в твоих словах, — грозно произнес я, мысленно сдерживая смех. — Ты моего младшего брата опустить хотел, такое прощать нельзя.
— Да, ты чего?! Да, ты не так понял!! — опешил от такого поворота уголок. — Да, мы никогда! Ты чего? Бля буду, в натуре, честное пацанское слово, вот тебе крест!
— Сто золотых монет! — строго сказал я. — За базар надо отвечать!
— Братка, ты, чё?! — выпучил глаза уголок. — Побойся бога! Давай по-братски, разойдемся миром? Откуда у раба божьего столько?
Мужичок принялся извиваться всем телом и рыдать. Получалось у него весьма реалистично и натурально, я бы даже поверил, будь на моем месте, я трехлетней давности, до Катастрофы. Тогда я вообще был человеком доверчивым и немного наивным, многим верил на слово, за что чуть было не присел на пару лет.
— Ладно, живите, — смилостивился я. — Вечером принесете по десять монет каждый. Тогда же и оружие свое заберете.
Уголовников развязали и отпустили, те ушли огородами, на ходу о чем-то переговариваясь. Я нисколько не сомневался, что для нас это так просто не пройдет, и скорее всего, эти двое будут мстить. Но, мне как-то на это было плевать, в конце концов, сейчас времена другие, теперь очередь из автомата в упор — есть последний аргумент в споре. Нас трое, а если считать еще и Петровича, то четверо, у нас есть пулемет, автоматы, гранаты и много патронов. Перемелем, если что, не одного уголка. Опять же одной из задач, которые я ставил перед собой, отправляясь в этот рейд — это организовать свою собственную, верную только мне команду. Мне нужны были такие парни, чтобы пошли за мной в огонь и в воду. Собственно, туда я и собирался, как только хорошенько подготовлюсь.
— Иваныч не надо было их отпускать, — в кои-то веки серьезным тоном произнес Болтун. — Они же вернутся.
— Ванек, напоминаю, что это ты нас в эти разборки втянул. Дался тебе этот турчонок. Жрали бы сейчас плов, и не думали, как с уголовниками краями разойтись.
— Да, но так нельзя, — с вызовом сказал Ванек. — Нельзя всяким сволочам позволять творить беспредел, тем более пацан — наш, русский!
— Поддерживаю! — произнес, свое третье по счету слово за сегодняшний день Серега.
— Охренительная логика, — покачал я головой. — Вы прекрасны в своей простате, как только выжили в этом дерьме, что творится вокруг? Ладно, распетляем как-нибудь, пошли жрать плов, он уже настоялся. И руки перевяжите этому, вашему…русскому!
Петровича мы нашли в доме, он зараза такая сидел себе за столом и прям из казана жрал плов. Я настолько онемел от такой наглости, что даже не нашел слов, чтобы как следует его пропесочить. Поэтому, молча, достал тарелки и разложил остатки плова в них, даже пленному пацаненку досталось немного. На десерт была варенная курица — пару штук, небольших курчат. Мясо разломал пополам, каждому по половинки курицы. Турчонку досталась плошка с бульоном.
После сытного обеда, чертовски захотелось спать, глядя на сидящих за столом парней, понял, что им тоже хочется спать.
— Я — спать, Петрович — в охранение, и чтобы никого внутрь не пускать, глядеть в оба, если, что орать как резанный. Серега проверь все оружие, почисть и набей магазины патронами. Ванек, ты обшманай весь дом и собери все ценное из расчета того, что нам надо будет ночевать в другом месте и под открытым небом. Одеяла, теплая одежда, жрачка, посуда, вода, и какую-нибудь телегу или тачку раздобудь. И своего нового корефана — пленника развяжи и смажь раны, а то не дай бог, заражение схватит. Уяснили? Выполнять!
— Турчонок, теперь за тебя базар. Ты хоть понимаешь, что твоя жизнь сейчас висит на малюсеньком волоске? — обратился я к пареньку, и, увидев утвердительный кивок, продолжил. — Берешь лист бумаги, карандаш и пишешь на нем сочинение на тему: «Почему тебя нельзя убивать?» Понял? Нет? Поясню. Сейчас тебя проще застрелить, чем вносить раздор в наш, такой разношерстный коллектив, поэтому тебе надо поднапрячь мозги и изложить на бумаги свои мысли по поводу того, что может представлять интерес для нас. К примеру, может, ты знаешь, у кого здесь есть схрон, тайник или еще чего ценного. Или, может, где-то по соседству есть одинокая усадьба, в которой живет богатый нуворишь. Ну, короче, хочешь жить, думай, чем ты можешь нам помочь.
— Эфенди, я не писать по русикий. Говорю едва плохо, — скривился подросток. — Как писать?
— Другими языками владеешь, кроме турецкого и плохого русского? Спик инглишь?
— Ес, Ес, — радостно закивал головой пацаненок, и тут же выдал длинную фразу на английском.
Из монолога турчонка я понял, что если мне, господину офицеру, будет проще, то он все готов изложить на английском или французском языке. Зовут его Исмаил, ему пятнадцать лет, родители его погибли от Заразы, и здесь его приютили дальние родственники по отцовской линии. Мать Исмаила — русская, а точнее — из Крыма, а еще точнее — из Керчи. Папа — коренной турок, но долгое время проживавший в различных странах бывшего СНГ, где представлял интересы пивоваренного концерна «Эфес».