Штангер, ничего не отвечая, продолжал смотреть на холм, уже вырисовывающийся темным силуэтом на светлеющем небе.
— У Жан-Люка что-то произошло. Момент упущен. Через пять минут будет совсем светло. Придется отложить атаку, — опустил бинокль и обратился к Штангеру Гуссенс.
Штангер оторвался от окуляров.
— Нет, — отрезал он. — Мы атакуем, что бы ни случилось! Пошлите кого-нибудь к Арману. Пусть начинает! Лицо Гуссенса налилось кровью.
— Я пойду туда сам, — глухо сказал он и тяжело полез из траншеи.
Выбравшись наверх, Гуссенс согнулся, насколько это позволял ему его толстый живот, и неуклюже потрусил вперед. Петр взял оставленный им бинокль и увидел, что через поток в нескольких местах перекинуты легкие мостики из бамбука — их поставили ночью солдаты Армана.
Добравшись до одного из них, Гуссенс недоверчиво попробовал ногой жидкий настил и затем стал осторожно перебираться.
Ступив на тот берег, Гуссенс потрусил дальше, тяжело бросаясь на землю через каждые несколько ярдов, неуклюже поднимаясь опять и опять бросаясь в доходившую ему до пояса траву, пока Петр не потерял его из виду.
Штангер раздраженно посмотрел на часы, потом на совсем уже просветлевшее небо и выругался. Затем схватил бинокль и направил его на правый фланг. Петр тоже направил туда бинокль и увидел, как между редких кустов перебегают, поднимаясь по склону, командосы Жан-Люка, опоздавшие на добрых полчаса.
Ему вспомнилось, как наемники, разгоряченные спиртным — после пива они взялись за виски, — кричали вчера, что без артиллерийской поддержки штурмовать укрепленные бункера — безумие! И если только будет упущена возможность внезапной атаки… начнется бойня, самая настоящая бойня!
Он перевел бинокль на центральный участок и увидел, как цепи Армана короткими перебежками приближаются к вершине молчащего холма.
Сам Арман шел позади всех с пулеметом в руках во весь рост. Петр оторвался от бинокля и взглянул на часы: 6.45. И в это мгновение грохот разнес в клочья утреннюю тишину. Холм превратился в ад. Пулеметные и автоматные очереди слились с уханьем базук федералов. Земляные стобы разрывов взметнулись среди наступающих, продолжающих бежать вверх по крутому склону, паля из поднятого над головами оружия. Кто-то падал, кто-то поднимался и продолжал рваться к вершине холма…
Арман что-то кричал и махал рукой. Вот упал его адъютант. Потом телохранитель. И вдруг он рухнул сам. Второй телохранитель бросился на землю рядом с Арманом, потом встал на колени, приподнялся голову француза, огляделся по сторонам и, пригибаясь, потащил его вниз.
Наступающие залегли. Петр взглянул направо. Командосам Жан-Люка удалось все же ворваться наверх, и теперь там шел рукопашный бой.
— Батальон Уильямса! — обернулся Штангер к чернокожему офицеру — своему адъютанту, спрыгнувшему в траншею, как только началась пальба. Тот крикнул что-то на языке идонго, и через траншею перепрыгнул мальчишка-солдат, кинувшийся к бамбуковому мостику.
Глядя, как легко он бежит, как ловко падает и вскакивает опять, Петр вдруг вспомнил о Дэнни. В пять часов утра выяснилось, что Дэнни исчез, ушел к Жан-Люку и пропал. И ни Жак, ни Петр не сомневались, что мальчишка упросил Жан-Люка взять его на операцию.
Гуссенс сам поднял в атаку батальон Уильямса. Он вскочил первым и вскинул вверх руку с растопыренными пальцами.
— Победа! — донесся до Петра его хриплый голос.
— Война! — взревели сотни глоток, и из травы по ту сторону потока поднялись цепи, поднялись и устремились вперед, навстречу раскаленному свинцу, вслед за толстяком Гуссенсом.
Вот они достигли тех, кто еще остался в живых из батальона Армана… Гуссенс пинает лежащих ногами, заставляя их подниматься, размахивает руками, увлекая вперед все редеющие цепи, позади которых яростно потрясает стеком Уильяме.
Но вот Гуссенс падает. Адъютант и телохранители подхватывают его и не оглядываясь бегут назад, вниз, под пулями федералов. Наступающие ложатся, начинают пятиться… Уильяме оборачивается и кричит что-то пулеметчикам, те бьют поверх дрогнувших цепей.
Еще одна попытка поднять солдат в атаку — и Уильяме в ярости отшвыривает стек, безнадежно машет рукой. Мимо него бегом спускаются адъютант и телохранители Гуссенса, волокут тяжелое тело за ноги, голова Гуссенса волочится по земле.
Санитар поспешно перевязывает голову Арману.
Гуссенса кладут рядом, но санитары даже не глядят в его сторону, дело ясное. Через поток, через бамбуковые мостики отходят раненые. Кое-кто несет оружие, но большинство бросило его там, в залитой кровью траве.
Раненые бредут понурые, вдруг ставшие ко всему безучастными, будто это и не они еще несколько минут назад кричали во всю силу своих молодых легких:
— Война!
Петр перевел бинокль выше… На холме — движение, наступающие, пятясь, отползают вниз. Справа тоже неудача — командосы бегут.
Штангер отшвырнул бинокль и с проклятьями выпрыгнул из траншеи. Еще стоя на коленях на бруствере, он расстегнул кобуру и выхватил из нее парабеллум… Прямо на траншею шли пять или шесть раненых, без оружия, оборванных, окровавленных, ко всему безучастных. Впереди шел офицер, опустив голову и придерживая левой рукой правую, перерезанную пулеметной очередью выше локтя и висящую на кровавых лохмотьях.
— Стой! — яростным, полным безумия голосом заорал Штангер, направляя парабеллум на раненых. — Стой, грязные свиньи! Предатели, трусы, дезертиры!
Раненые замедлили шаг, но не остановились.
— Назад, мерзавцы!
Офицер с перебитой рукой застонал. И в то же мгновение Штангер спустил курок. На лице раненого появилось изумление, но, так и не успев ничего понять, он повалился на бок.
Штангер опять вскинул парабеллум, но сбоку от него хлопнул выстрел, и оружие вылетело из его рук.
— Следующую пулю я вобью тебе в череп! — услышал Петр голос Жака, дрожащий от ярости.
Раненые тупо смотрели на белых офицеров, не пытаясь понять, что между ними происходит.
— Ты оставил свою часть во время сражения. Ты сорвал наступление! — задыхаясь от ненависти, выдавил Штангер. — Тебя будут судить и расстреляют.
Жак опустил кольт, лицо его было бледно.
— Судить будут тебя, — отчеканил он. — За все это…
И махнул кольтом в сторону холма, где раздавались теперь только отдельные выстрелы: остатки батальонов Армана и Уиль-ямса были уже на этом берегу.
Штангер подул на пальцы, в которых только что держал парабеллум, помахал кистью в воздухе. Лицо его опять стало похожим на маску с фарфоровыми глазами.
Он застегнул пустую кобуру, тяжело перепрыгнул через траншею и быстро пошел к «джипам», замаскированным метрах в пятидесяти в низком кустарнике.
— Дэнни… убит, — вдруг тихо сказал Жак. — Я сам видел. Я следил за их атакой в бинокль.
Подошел Уильяме, без единой царапины и даже каким-то непостижимым образом сумевший не извозиться в латерите, со стеком — он его все-таки подобрал! — и с двумя широкими кожаными поясами, которые он небрежно швырнул на землю:
— Армана и Гуссенса…
— А где, — он презрительно кивнул на пустую траншею, — главнокомандующий?
— Уехал в Обоко, — ответил Петр.
— Или собирается бросить на нас батальон Биллуа, — мрачно предположил Жак.
— Если Биллуа узнает о Гуссенсе и Армане… — недобро усмехнулся Уильяме, — он прикончит этого психа на месте. Они знали друг друга еще по службе у Чомбе и с тех пор нанимались всегда вместе.
— Гуссенс убит? — вырвалось у Жака.
— Пуля в сердце. Видимо, снайпер. У них ведь есть премии… за каждого из нас. — Уильяме слегка ударил стеком по левой ладони. — Арман ранен, но дотянет ли хотя бы до Обоко… Пояс Гуссенса чуть было не пропал. Пришлось пристрелить одного из его парней. А вот и Гуссенс…
Шестеро солдат несли тяжелое тело. Они осторожно опустили Гуссенса на бруствер траншеи. Он лежал на спине, раскинув руки крестом, без куртки, в мокрой, испачканной кровью майке, и на рыхлом плече его голубели слова татуировки.
— «Смерть лучше бесчестья», — прочел Петр вслух.
— Он говорил — это его разукрасили в Нью-Йорке, — усмехнулся Уильяме. — Заходил туда, когда тянул лямку на каком-то торговом корыте, на греке, вроде бы…
— Похороните его здесь, в траншее, — приказал Жак солдатам.
— …Я видел всю эту бойню, — говорил он Петру уже в «джипе», карабкающемся на холм к апельсиновой роще. — И я понял, что, если не остановить Штангера, он пошлет на смерть и батальон из резерва. И тогда…
— Тогда федералы прорвутся в Обоко и война кончится, — выдохнул Петр.
Жак с интересом посмотрел на него.
— Мне радировали парни с аэродрома. Завтра прилетают три сотни южноафриканцев. С полным вооружением — и легким и тяжелым.
— Значит… хозяева Эбахона идут ва-банк!
— Тебе нужно убираться отсюда, Питер. Здесь все кончено. Петр нахмурился. Жак был, конечно, прав.
— Но прежде мне надо встретиться с Элинор! Жак нахмурился:
— Ты хочешь поехать в Обоко?
— Да.
— Но учти. От Кодо-2 ничего не осталось. Ты слышал, что говорил Браун? Да и то, что Жан-Люк не смог точно выйти к цели… заблудился… тоже кое о чем говорит… Словом, ни Эбахон, ни Штангер считаться со мною, как раньше, уже не будут.
— И ты не сможешь в случае чего меня выручить? — пошутил Петр.
— Боюсь, что нет, — не принял его тона Жак.
ГЛАВА 7
— Молчать, черномазая тварь! — рявкнул Штангер. Он был пьян, сильно пьян, таким его Петр еще никогда не видел. Пятеро наемников, приехавшие с ним и бывшие тоже основательно на взводе, держали на прицеле своих автоматов часовых.
Они подъехали к воротам виллы президента Поречья минуты на три раньше Жака и Петра, и скандал только что начинался: чернокожий офицер охраны потребовал, чтобы наемники оставили «джип» у ворот и сдали оружие, на что последовал категорический отказ.
Было уже около пяти часов вечера, а ровно на пять Эбахон назначил на своей вилле встречу всех более или менее авторитетных «рыцарей удачи», еще остававшихся под его знаменами. Впрочем, на «джипе» Штангера было собственное знамя, его личный штандарт — алое полотнище, черный крест и в центре креста — белые череп и кости.