н. — его-то он с собой взял.
— Признаться, я сомневаюсь, что он захотел бы продать свое оружие, — заметил я.
— Что тогда? — поинтересовался Минкон.
— Возможно, у него есть драгоценные камни, редкие украшения, зашитые в одежде, на всякий пожарный случай, — предположил я.
— Это может быть, — согласился Минкон.
— Да, — кивнул я.
— В любом случае, — сказал Минкон. — Хурта — разумный парень и превосходный товарищ. Думаю, он точно знает, что делает.
— Несомненно, — согласился я.
— Я в него верю, — заявил Минкон.
— Я тоже, — улыбнулся я.
— Развяжите меня, — попросила Боадиссия.
— Еще чего, сиди так, — отмахнулся я.
— Но! — крикнул Минкон на тарлариона. — Нно-о-о, пошел!
Мы вновь продолжили движение по улицам города, следуя за грубо нарисованными стрелками на стенах домов, указывавших направление к площадке разгрузки фургонов.
Глава 10Дорога к площадке разгрузки фургонов
— Тебе нет необходимости смотреть на это, — бросил я Боадиссии, но она уже и так опустила голову.
Судя по состоянию тел, повреждениям нанесенным птицами, некоторые из которых, прежде всего джарды, все еще пировали, и превращенной в лохмотья ветрами и дождями одежде, они провисели здесь, по крайней мере, несколько недель. Веревки на шеях, просмоленные, чтобы защитить их от непогоды, говорили о том, что изначально планировалось, что они должны оставаться здесь в течение долгого времени. Их безжизненно покачивающиеся, высушенные останки, теперь представлявшие собой немногим более чем человеческие черепа и скелеты, кое-как прикрытые лоскутами ткани, трепещущей от слабого движения воздуха, остатками жил и клочками высушенной плоти, были вывешены в линию вдоль Авеню Админиуса, главного проспекта Торкадино, проходящего мимо Сэмниума, здания высшего совета, несомненно, в качестве своего рода молчаливого напоминания и предостережения. Они покачивались, скрипя веревками, в нескольких футах от земли, некоторые медленно вращались, из стороны в сторону. Какой-то мальчуган подпрыгнул и ударил по ноге одного из них, чтобы раскачать его еще сильнее.
— Они все еще здесь, — раздраженно бросил Минкон.
— Я так понимаю, Ты уже видел их прежде, — заметил я.
— Дважды, — буркнул он.
— Понятно, — протянул я.
— Для того чтобы попасть в место назначения, не обязательно проезжать это место, — зло проворчал Минкон.
— Получается, Ты знаешь Торкадино? — спросил я.
— До некоторой степени, — ответил возница.
— Но мы следовали за знаками, — заметил я.
— Конечно, — сказал он, с горечью в голосе.
Я понимающе кивнул. Понятно, что это зрелище было предназначено для тех, кто приходит в Торкадино, или покидает его.
— Кто они? — полюбопытствовал я.
— Члены высшего совета, и малых советов, и некоторые из их сторонников, кто поддерживал союз с Аром, — объяснил Минкон.
— Я так и подумал, что могли быть именно они, — признался я.
— Ты не считал их? — спросил возница.
— Нет, — ответил я.
— Их здесь больше двухсот, — сообщил он.
— Это очень много, — отметил я.
— Других тоже убили, — добавил Минкон, — просто, как я понял, их не сочли достаточно видными, чтобы вывесить здесь в качестве предупреждения.
— Понятно, — кивнул я, продолжая двигаться вдоль рядов этих страшных маятников. — К настоящему времени, учитывая прошлые недели, в Торкадино должны были уже доставить огромное количество продовольствия, — заметил я.
— Это точно, — согласился Минкон.
— Интересно, что Ар до сих пор не нанес удар, — сказал я.
— Возможно, — осторожно сказал он.
— Ару всего-то нужно атаковать Торкадино и сжечь склады снабжения. В этом случае продвижение Косианских войск, замедлится, если совсем не застопорится. Такая операция сорвала бы и остановила вторжение, таким образом, давая Ару необходимое время на развертывание и довооружение для последующих активных действий, в ходе которых они могли бы уже встретить врага лицом к лицу.
— Только вот армии Коса находятся поблизости, — осадил Минкон. — Прежде чем напасть на город, потребовалось бы, прорубиться сквозь них.
— Возможно, но есть и другие пути, — заметил я.
— Только не тарнсмэны, — усмехнулся Минкон.
— Возможно, не они, — признал я.
— В это время суток трудно рассмотреть, но небо над городом затянуто паутиной из тысяч противотарновых проволок, — пояснил Минкон. — Даже днем их бывает трудно увидеть. Но они там, уверяю Тебя.
Относительно этого я и сам нисколько не сомневался. Я видел опоры для проволоки на крышах нескольких зданий.
— Ворота Торкадино прочны, — добавил он. — Его стены высоки и крепки.
— Я это знаю, — кивнул я.
— Торкадино неприступен, — сказал Минкон. — Его невозможно взять штурмом.
— Но я-то знаю, как его можно взять, — пробормотал я себе под нос.
Боадиссия молчала. Фэйка и Тула, сидевшие сзади, также помалкивали. Осматривая улицы, я не мог не отметить, что они были не слишком переполнены. Торговец со своей повозкой, да девушку рабыня в короткой тунике. Она посмотрела на меня и сразу отвела взгляд. Под подолом ее крошечной одежды почти бесспорно было скрыто только нагое соблазнительное тело и ничего больше. Именно в таком виде гореанские рабовладельцы обычно содержат своих женщин. Конечно же, Фэйка и Тула были одеты точно также. Это помогает женщинам не забывать, что они — рабыни.
Я оглянулся на Боадиссию, все также не решавшуюся поднять головы. Она натянула свою длинную юбку до самых пяток. Таким образом она старалась скрыть веревку на своих щиколотках.
— Через четверть ана мы должны прибыть к складам и начать разгрузку, — сообщил Минкон.
— Хорошо, — кивнул я.
Глава 11Боадиссия решает нашими проблемы с финансами
— Возможно, Вы помните меня, — пристал ко мне какой-то мужчина.
— Нет, нисколько, — на бегу отозвался я.
— Ну как же, несколько дней назад, ночью, — намекнул он, — на Генезианской дороге, в одном из лагерей.
— Не припоминаю, — сказал я.
— Я — торговец с Табора, — напомнил он.
— Ах, да, — сказал я.
Действительно, это был тот самый толстый торговец с Табора, который так жестко и невоспитанно был настроен вернуть подарок, который он совершенно добровольно, как я указал ему, передал одному товарищу, путешествующему со мной, Хурте, если мне не изменяет память.
— И как Ваши дела? — вежливо поинтересовался я, опасаясь, что ответ не будет положительным.
— Прекрасно, — заверил он меня, однако с некоторой горечью в голосе, как мне показалось.
— Рад это слышать, — сказал я.
Правда его поведение заставляло предлагать, и весьма недвусмысленно, что его фактическим намерением было поднять вопрос о некой новой обиде. У меня даже появились кое-какие подозрения, относительно того, каково это могло бы быть. Ну ладно, в таких ситуациях, следует вести себя дружественно и широко улыбаться.
— Я не вижу повода для улыбок, — проворчал торговец.
— Извините, — сказал я.
— Тут случайно нет того огромного мужлана с усами, заплетенными волосами и топором? — спросил он, беспокойно озираясь вокруг себя.
— О ком это Вы? — уточнил я.
— Я о том, кого называют Хуртой, — пояснил он.
— Ага, теперь понятно, — кивнул я.
— Именно так, во всяком случае, с Ваших слов, его зовут.
— Да, — сказал я, — конечно.
Возможно, в тот раз я сделал ошибку, раскрыв ему имя алара. Но, в конце концов, я уверен, этому торговцу не составило бы труда определить местонахождение парня, даже не зная его имени. Слишком мало таких как он пришло в город с обозом. То как он отозвался о Хурте, не показалось мне таким уж лестным эпитетом, кстати. Конечно, может он и был, в конце концов, с точки зрения некоторых, «огромным мужланом», но он еще был поэтом, и как поэт, был наделен правом на некоторое уважение к себе, особенно если не читать его стихи. Сам он гордился своей чувствительностью.
— Нет, — успокоил я торговца. — Его здесь нет.
— Вот! — заявил тот, тыкая в меня листком бумаги, исписанным каким-то текстом.
— И чей это почерк? — поинтересовался я.
— Мой, — ответил он.
— О, — сказал я.
Само собой не Хурты, ведь тот был неграмотным, впрочем, как и большинство аларов. Боадиссия, кстати, также не умела ни читать, ни писать. Однако, неграмотность редко удерживала поэтов. В действительности некоторые из самых великих поэтов всех времен были неграмотными. Среди людей столь отличающихся друг от друга, как тачаки и жители Торвальслэнда, например, стихи вообще редко записываются. Их запоминают и поют у костров и в залах, таким образом, передавая свои литературные традиции. А для таких поэтов как Хурта неграмотность, как мне кажется, будет еще меньшим стимулом, для того чтобы не писать, чем многие другие.
— Он выпрыгнул ко мне, из-за фургона, со своим топором! — начал свой рассказ товарищ. — И закричал «Я — поэт», размахивая топор при этом. «Вы хотите купить стихотворение?», «Да!», закричал я, в ужасе за свою жизнь, и торопливо набросал на этом куске пергамента, вот это.
— Вы сделали это по Вашей собственной доброй воле, — отметил я, полагая, что было бы немаловажно подчеркнуть этот факт.
— Я хочу обратно свой серебряный тарск! — заявил он.
— Это — очень прекрасное стихотворение, — заметил я.
— Вы даже не прочитали его, — возмутился торговец.
— Я читал другие его произведения, — похвастал я. — Я уверен, что это до последней буквы столь же хорошо, как и остальные.
Действительно, за эту самую ночь я уже прочитал три других. Торговец с Табора был уже четвертым почитателем таланта Хурты, что пришел искать меня. Кстати, по случайному совпадению, он был еще и четвертым товарищем, который пришел требовать вернуть свой серебряный тарск.
— Я, конечно не писец, несомненно, такие вещи относятся больше к их компетенции, чем к моей, — заявил торговец, — все же, я просто деловой человек, но даже с моей точки зрения, это кажется в лучшем случае чудачеством, если не сказать, полной халтурой.